Наше постчеловеческое будущее: Последствия биотехнологической революции

Можно ли контролировать технологию?

Даже если мы решим, что технологию следует законодательно контролировать, то перед нами встает проблема: а можно ли это сделать? Действительно, одним из главных препятствий на пути мысли о схеме регламентации для биотехнологий человека является широко распространенное поверье, будто технологический процесс законодательно регламентировать невозможно, и что все подобные попытки обречены на поражение и провал ^[315]. Это радостно заявляется энтузиастами конкретных технологий и теми, кто надеется получить от них прибыль, и пессимистично — теми, кто рад бы притормозить распространение потенциально вредных технологий. В лагере последних в особенности наблюдаются пораженческие настроения по отношению к способности политики формировать будущее.

Это поверье стало особенно сильным за последние годы из-за наступления глобализации и нашего опыта в информационных технологиях. Ни одно суверенное национальное государство, гласит это поверье, не может регулировать или запретить технологические новшества, поскольку исследования и разработка просто перейдут на территорию, находящуюся под другой юрисдикцией. Американские попытки контролировать шифрование данных, например, или усилия Франции внедрить французский язык на французских веб-сайтах только сковывали развитие технологии в этих странах, и разработчики переносили свою деятельность в более благоприятный законодательный климат. Единственный путь взять под контроль распространение технологий — это международные соглашения по нормам ограничения технологии, о которых невероятно сложно договориться и еще труднее провести в жизнь. В отсутствии таких национальных соглашений любая страна, которая введет у себя законодательные ограничения, просто даст другим фору. Такой пессимизм по поводу неизбежности технологического прогресса неверен, но может стать самовыполняющимся пророчеством, если в него верят слишком многие. Потому что просто неверно утверждать, будто скорость и масштаб развития технологии контролировать нельзя. Есть много опасных и этически неоднозначных технологий, которые были объектом эффективного политического контроля, в том числе ядерное оружие и атомная энергия, баллистические ракеты, биологическое и химическое оружие, пересадка человеческих органов, нейрофармэкологические препараты и так далее, — технологии и продукты, которые нельзя свободно разрабатывать или свободно ими торговать. Международное сообществе много лет подряд эффективно регламентировало эксперименты на людях. Недавно проникновение генетически модифицированных организмов (ГМО) в пищевые цепи было намертво остановлено в Европе, а американские фермеры отказались от трансгенных злаков, которым только недавно радовались. Можно оспаривать правомерность этого решения с научной точки зрения, но оно показывает, что марш биотехнологии — не колесница Джаггернаута.

И кстати, общее убеждение, что невозможно контролировать порнографию или политические дискуссии в Интернете, тоже неверно. Правительство не может закрыть каждый предосудительный сайт на всем земном шаре, но вполне способно повысить стоимость обращения к ним для людей, живущих под его юрисдикцией. Китайские власти, например, эффективно использовали политическую власть, чтобы заставить интернет-компании вроде "Yahoo!" или "MSN" ограничить публикацию неприятных материалов на китайскоязычных веб-сайтах, просто пригрозив отобрать у них лицензию на работе в Китае.

Скептики возразят, что никакие из этих усилий контролировать технологию в конечном счете к успеху не привели. Вопреки большим дипломатическим усилиям, которые Запад, и особенно США, вложил в нераспространение, Индия и Пакистан стали шестой и седьмой державами, которые открыто провели ядерные испытания в девяностых годах двадцатого века. Хотя использование атомной энергии на электростанциях снизилось после Тримайл-Айленда и Чернобыля, сейчас оно снова на повестке дня в связи с повышением цен на ископаемое топливо и тревогой по поводу глобального потепления. Распространение баллистических ракет и разработка оружия массового поражения продолжается в таких местах, как Ирак и Северная Корея. Существует большой черный рынок наркотиков, органов для пересадки, плутония и почти любого запрещенного товара, который только можно назвать.

Все это в достаточной степени верно: ни один регуляторный режим никогда не бывает совсем без дырок, и за определенный период времени почти все технологии будут в конце концов разработаны. Но это возражение упускает из виду смысл общественной регламентации: нет ни одного закона, исполнение которого осуществляется на сто процентов. В любой стране убийство является преступлением и сурово карается, и все же убийства происходят. Однако этот факт никогда не был причиной отменить закон, запрещающий убийства, или перестать добиваться его исполнения.

В случае ядерного оружия энергичные усилия по нераспространению со стороны международного сообщества на самом деле были очень успешны— они замедлили распространение ядерного оружия и не дали ему попасть в руки тех правительств, у которых в определенные моменты могло бы возникнуть искушение его применить. На заре ядерной эпохи, в конце сороковых, эксперты хором предсказывали, что через несколько лет атомным оружием будут обладать десятки стран ^[316]. И то, что лишь горстка стран его разработала и что ни одна атомная бомба не взорвалась в конфликтах конца века, — это блестящее достижение. Есть много стран, которые могли бы создать ядерное оружие, но воздержались. Скажем, Бразилия и Аргентина имели ядерные амбиции, когда были военными диктатурами. Однако режим нераспространения, в который они входили, заставил их засекретить ядерные программы и замедлил их развитие; когда обе страны в конце восьмидесятых вернулись к демократии, программы были свернуты ^[317].

Ядерное оружие легче контролировать, чем биотехнологии, — по двум причинам. Во-первых, разработка ядерного оружия стоит очень дорого и требует больших, заметных учреждений, отчего разработка его частными компаниями весьма маловероятна. Во-вторых, эта технология настолько очевидно опасна, что в мире быстро установился консенсус о необходимости контроля над ней. Биотехнология, наоборот, может разрабатываться малыми и не столь богато финансируемыми лабораториями, и консенсуса по поводу ее рискованности нет.

С другой стороны, биотехнология не ставит таких препятствий для реализации контроля, как ядерное оружие. Одна бомба в руках террориста или дикого государства вроде Ирака представляла бы собой значительную опасность для мирового спокойствия. А если бы Ирак мог клонировать Саддама Хусейна, такая угроза была бы не особенно велика, какой бы неаппетитной не казалась подобная перспектива. Цель законодательного запрета клонирования людей в США не была бы подорвана, если бы какие-то страны мира его разрешили или если бы американцы могли выезжать за границу и там себя клонировать по местным законам.

Аргумент, что регламентация не может действовать в глобализованном мире, если только она не принята в международном масштабе, достаточно справедлив, но выводить из этого отрицание регламентации на уровне отдельного государства — значит ставить телегу впереди лошади. Регламентация редко начинается с международного уровня; государства должны сначала разработать законы для собственного общества, и только потом можно начинать разговоры о создании международной системы регламентации. [318]

Особенно это верно в случае политически, экономически и культурно доминирующей страны, такой как США: другие страны мира обращают пристальное внимание на то, какие внутренние законы принимают Соединенные Штаты. Если когда-нибудь и возникнет международный консенсус о регламентации определенных биотехнологий, то трудно себе представить, как это может произойти без каких-либо действий Америки на национальном уровне.