Социальная психология и история

Но, может быть, легче будет в конце концов подобрать нужные термины и определения, если подойти к вопросу под углом зрения развития. Ведь ясно, что простые рефлексы имелись у ископаемых видов животных неизмеримо раньше появления логически мыслящего человека. Не следует ли представить себе, что и второй уровень (“психика”) возник у ископаемых гоминид, т.е. у ближайших биологических предков “человека разумного” задолго до его возникновения? Именно к такому эволюционно-историческому подходу склоняется, как видим, Колмогоров: “логическое мышление возникло лишь на самой последней стадии развития человека”; остальные виды деятельности сознания А. Н. Колмогоров называет не просто низшими, а “предшествующими”.

Таким образом, три уровня, различаемые в высшей нервной деятельности человека, можно было бы сравнить с геологическими слоями. Психология по самому объекту своему не менее исторична, чем геология. Геолог рассматривает земную кору как исторически сформировавшуюся. Он относит любую наблюдаемую породу или геологическую структуру к тому или иному времени формирования земной коры. Различные уровни и механизмы, составляющие ныне единый, цельный мир нервно-психической деятельности человека, тоже формировались в разное время. Некоторые из них сложились у давно вымерших земноводных и пресмыкающихся. Другие надстраивались много позже, у четвертичных обезьяно-людей, однако, не так надстраивались, как геологические пласты друг на друге, а глубоко деформируя ранее возникшие. У “человека разумного” добавились новые слои. В деятельности современного человеческого сознания, в отличие от геологических напластований, эволюционно низшие уровни глубочайшим образом преобразованы высшим уровнем — понятийно-логическим мышлением. Все три уровня слиты здесь и связаны между собой. Лишь при абстрактном и техническом моделировании они в какой-то мере расчленяются и отслаиваются. А вместе с тем и психолог может предпринять такой эволюционный анализ современной человеческой психики, который образно можно назвать “палеонтологией” — извлечением древностей из глубин нашего цельного сознания.

Эта глава физиологии высшей нервной деятельности и психологии трудна для усвоения, ибо она требует высокой степени абстракции. Человеку приходится мыслить о явлениях, ему знакомых, но мыслить совершенно со стороны, отвлекаясь от привычных представлений. Руководителем остается одно отвлеченное научное мышление.

Так, кстати, на протяжении всей истории науки мысль преодолевала антропоморфизм и наглядность — примеривание человеком всего на свою мерку, на свое непосредственное восприятие. Представимость, наглядность, сравнимость, с обыденным опытом мешали науке. Но она принудила людей согласиться, что не солнце вертится вокруг них, что есть микробы, которых они не видят, что есть законы общественной жизни, которые от их воли не зависят. Раздвигая пределы микромира, макромира и мегамира, наука заставила людей отвлечься от размеров своего тела, как масштаба для измерения всего сущего. Наука привела людей к принципиально непредставимым понятиям квантовой физики, теории относительности. Но, наверное, самое трудное — подняться до такой же степени абстракции в том, что находится в недрах нашей души. Правда, гигантский шаг вперед сделан павловской физиологией высшей нервной деятельности. Акты поведения, которые, казалось, так естественно объяснять “очевидными” душевными переживаниями, оказались в действительности скорее затуманенными ими и стали словно выплывать из тумана, когда И. П. Павлов призвал отвлечься от них. Но этот взлет мысли в известной мере приостановился с того времени, как возникло мнение, что павловская абстракция относится только к животным, что она лишь запретила распространять на животных по обманчивой внешней аналогии психические мотивы человеческих действий.

Нет, наука не устает взбираться с вершины на вершину. Самое трудное — это осознание сознания. Никогда не стояло перед наукой задачи более сложной в том смысле, что это требует самого полного преодоления субъективности человека, наивного антропоморфизма.

Вот почему лишь в предельном напряжении ума и одолевая стены и стены привычных воззрений познаются загадки психики. В частности, трудной абстракцией, является и вывод о том, что между высшей нервной деятельностью обезьяны и рациональным мышлением современного человека лежало нечто третье, что отчасти включено в нашу разумно-психическую деятельность.

Это третье в немалой мере восходит к особенностям высшей нервной деятельности тех видов живых существ, называемых гоминидами, которые в филогении стоят как раз между обезьянами и современным человеком, в особенности же среди них, — так называемых неандертальцев (палеоантропов).

В структуре их мозга, как показывают ископаемые черепа, недостает “чуть-чуть” из того, что составляет специфически человеческие поля по сравнению с головным мозгом прочих приматов. Спрашивается: необходимо ли это “чуть-чуть” для самой возможности высших мыслительных функций мозга человека? Ведь не являются же эти небольшие образования у “человека разумного” предметом роскоши! Не аппендикс это. Не несущественные наросты. Удаление или разрушение этих “чуть-чуть” вносят удивительные, важные для наблюдателя поломки. Но у неандертальцев отсутствие этого “чуть-чуть” не было поломкой — речь идет о существенно иной конструкции всей машины поведения.

Критика фрейдизма в нашей психологической литературе, в том числе в этнопсихологической, может быть, стала бы эффективнее при таком вот филогенетическом подходе к явлениям. Конкретные наблюдения психоаналитиков могли бы сразу приобрести совершенно новую трактовку, если бы были перенесены примерно в такой эволюционный кадр: подавленные в психике человека влечения, избыточный поисково-половой инстинкт — это наследие того, что было совершенно нормально в биологии нашего предка, палеоантропа (неандертальца в широком смысле слова), без чего он в своих специфических условиях существования рисковал бы не оставить потомства. Его наследие при формировании современного человека естественный отбор не успел полностью уничтожить из-за чрезмерной быстроты происшедшей трансформации. При таком допущении тезис о необходимости в каждой индивидуальной психике вытеснения и сублимации пережитков неандертальца выглядел бы более рационально и исторично.

Итак, на самом деле в психике человека есть более древние и более молодые пласты, как в коре Земли, но не просто наложенные друг на друга, а находящиеся в сложном взаимодействии. Само “бессознательное” могло бы трактоваться как пласт, отвечающий психическому уровню палеоантропа.

Шлюз, соединяющий бессознательное с сознательным, фрейдизм называет предсознанием. И в этих наблюдениях кое-что можно не отбросить, а круто переосмыслить. Тут, в этом шлюзе, царит, как говорят, “символическое” мышление: подстановки, отожествление разных предметов, воображаемое превращение их друг в друга… Как не узнать низшую, древнейшую фазу валлоновских “пар”, фазу наиболее далеких от реалистического наполнения дипластий! Может быть, эту фазу и следует сопоставить с первыми шагами психического развития нашего вида — “человек разумный” (Homo sapiens).

Валлон справедливо спрашивал: если “пара” действительно является элементарнейшей формой мысли, отвечающей ее первобытным стадиям, не следует ли ожидать, что она будет найдена в манере думать и говорить, присущей самым отсталым из человеческих цивилизаций? Валлон имел в виду отнюдь не ископаемых кроманьонцев. Он ссылается всего лишь на этнографию. В частности, приводятся наблюдения Леэнгардта над туземцами Новой Каледонии. Но до чего же важное для нашей темы, для коренных проблем социальной психологии наблюдение: Леэнгардт обнаружил в языке и мышлении новокаледонцев пережитки множества “двойных понятий”, а также грамматических форм, отражающих, по его мнению, так называемую дуальную организацию общества.

Напомним, что советская этнография пришла к представлению о дуальной организации, т.е. роде, состоящем из двух фратрий или противостоящих друг другу групп, как древнейшей стадии первобытнородового строя. Этот взгляд особенно всесторонне и полно обоснован в капитальном исследовании А.М.Золотарева.