Французская демократия

Теперь для насъ становится ясно настоящее и даже будущее. Въ 1848 году народъ еще не понималъ своего положенія; не зналъ, въ чемъ состоятъ его выгоды; не сознавалъ своей идеи, и еще менѣе могъ выработать изъ нея какую нибудь политическую систему. Первой мыслью толпы, привыкшей къ рабству, было избрать себѣ повелителя. Повелителемъ этимъ сдѣлался Наполеонъ. Такъ римскіе плебеи предались Цезарю, такъ мятежные невольники предались Спартаку.

Но возстановленіе имперіи не есть еще окончательное рѣшеніе. По странной прихоти судьбы вышло такъ, что Лудовикъ Наполеонъ, представитель народа, былъ въ тоже время избранъ покровителемъ интересовъ буржуазіи, блюстителемъ стараго общественнаго порядка, пересозданіе котораго очевидно составляетъ задачу современнаго плебея. Очевидно, что послѣ двѣнадцати лѣтъ ожиданія народъ отвернулся отъ него. Подобно буржуазіи, которая хмурится и дѣлаетъ оппозицію своимъ конституціоннымъ государямъ всякій разъ, какъ интересы ея страдаютъ, народъ вступилъ въ оппозицію противъ своего избранника. Мы уже знаемъ результатъ этой оппозиціи, и теперь важно не обмануться въ немъ.

Въ 1863 и 1864 народъ, вотируя за одно съ извѣстною частію буржуазіи и давая свои голоса ея кандидатамъ, вовсе не имѣлъ въ виду поддерживать систему парламентской монархіи и дѣлать законную оппозицію; онъ ни подъ какімъ видомъ не хочетъ правленія, обыкновенно называемаго Орлеанизмомъ. Его не обманула интрига, имѣющая цѣлію, съ помощію іюльскихъ постановленій и конституціи преобразовать имперію въ пользу Бонапартовъ, устранивъ навсегда Орлеановъ. Онъ понялъ сокровенный смыслъ этой оппозиціи, узналъ маски, разгадалъ стремленія кандидатовъ. Онъ чувствовалъ, какое поруганіе нанесено свободѣ избирателей. Онъ былъ возмущенъ отступничествомъ и присягами нѣкоторыхъ лицъ, и въ людяхъ, которыхъ онъ посылалъ въ законодательный корпусъ, онъ уже видѣлъ враговъ своей идеи, союзниковъ реакціи. Могъ ли онъ не знать, что г. Жирарденъ, задушевный другъ принца Наполеона, человѣкъ, открыто проповѣдующій политическій индифферентизмъ, станетъ работать въ интересахъ императорскаго status quo? что г. Геру присталъ къ имперіи съ большинствомъ сенъ–симонистовъ? что сердечное согласіе господствуетъ между господами Авеномъ и де Персиньи? Могъ ли онъ забыть, что г. Жюль Фавръ, эксъ–секретарь министерства внутреннихъ дѣлъ во время республики, поддерживалъ въ 1848 президенство Наполеона противъ республиканскихъ кандидатовъ, за одно съ гг. Жирарденомъ, Викторомъ Гюго, Гарнье–Паже и т. д.; или какъ строгъ былъ въ Марсели къ соціалистамъ г. Эмиль Оливье, исполнявшій должность префекта и при временномъ правительствѣ, и при президенствѣ?

Какое же было дѣло народу до этихъ людей, до ихъ мнѣній и до ихъ прошлаго? Онъ страстно хотѣлъ лишь одного: заявить свой разрывъ съ правительствомъ, отъ котораго онъ такъ мало ждалъ – и, чтобы вѣрнѣе достигнуть своей цѣли, онъ забылъ всѣ нанесенным ему оскорбленія, кромѣ послѣдняго – отказа принять его кандидатовъ [7].

Никто не давалъ себѣ труда подумать, выгодно ли рабочему классу соединиться съ буржуазіей въ великой избирательной манифестаціи? не нарушаетъ ли его интересовъ принятіе присяги, служащей залогомъ, если не безъусловной преданности имперіи, то по крайней мѣрѣ согласія на программу законной оппозиціи? Не рѣшительнѣе ли былъ бы голосъ народа, не рѣшительнѣе ли былъ бы ударъ, если бы урны наполнились безъименными билетами и парижскіе выборы не состоялись бы? Но идеи еще недостаточно ушли впередъ; общественное мнѣніе еще не созрѣло; всѣ воображали, что избраніе представителей составляетъ главную сущность пользованія правомъ подачи голосовъ, и всѣ были заняты только тѣмъ, чтобы выборы пали на людей, которые, независимо отъ ихъ сокровенныхъ стремленій, какъ кандидатовъ, были бы извѣстны, какъ противники правительства.

Будемъ говорить правду съ рѣзкою откровенностью: кажется, будто рабочій классъ, которому здѣсь впервые предстояло говорить отъ своего собственнаго имени, привыкнувъ болѣе дѣйствовать силою, чѣмъ работать головой, только о томъ и заботился, чтобы доказать, что у него большинство и сила и что къ этимъ преимуществамъ онъ съумѣетъ присоединить отнынѣ волю и рѣшимость; что для него также легко уничтожить, какъ и создать большинство, и что, давъ Лудовику Наполеону въ 1848 году пять съ половиной милліоновъ голосовъ, въ 1851 – семь съ половиной, въ 1852 – семь милліоновъ восемсотъ двадцать четыре тысячи сто восемдесятъ девять голосовъ, онъ также легко можетъ и отвергнуть оффиціальныхъ кандидатовъ, если заблагоразсудитъ.

II. Сельскіе выборы. Здѣсь прежде всего представляется возраженіе, на которое необходимо отвѣтить, чтобы дать полное понятіе о выборахъ вообще и справедливо оцѣнить народное движеніе не только въ Парижѣ, но и въ департаментахъ. Мнѣ весьма основательно замѣчали, что въ приведенныхъ мною таблицахъ выборовъ 1848, 1851 и 1852 годовъ городскіе и сельскіе голоса взяты безразлично вмѣстѣ, между тѣмъ какъ по расположенію работниковъ Парижа и другихъ большихъ городовъ никакъ нельзя судить о крестьянахъ, которые до сихъ поръ остаются вѣрны императору и продолжаютъ идти подъ его знаменемъ. Такъ въ 1863 году, когда Парижъ и другіе большіе города дали оппозиціи 1,900,000 голосовъ, крестьяне дали правительству 5,500,000 голосовъ, что ставитъ его внѣ всякой опасности.

Оппозиція и ея журналы объясняютъ эти неблагопріятные для нихъ результаты невѣжествомъ сельскаго народонаселенія сравнительно съ городскимъ, его изолированнымъ положеніемъ, его робостью; по ихъ увѣреніямъ, было бы совсѣмъ не то, если бы можно было дѣйствовать на него и руководить имъ, какъ городскими работниками… На это отвѣчаетъ г. де Персиньи въ рѣчи, произнесенной имъ въ Роаннѣ: онъ цитируетъ римскую исторію, говоря, что различіе результатовъ городскихъ и сельскихъ выборовъ доказываетъ зрѣлость мысли, благоразуміе, послѣдовательность и консерватизмъ, которые во всѣ времена составляли отличительныя свойства поселянъ сравнительно съ безпокойной массой городскаго населенія.

Изъ этого видно, какъ склонны всѣ партіи къ самовосхваленію насчетъ своихъ противниковъ, не обращая вниманія на дѣйствительные факты и на истинныя чувства народа. На чемъ основывается, спрашиваю, мнѣніе, будто наши поселяне менѣе способны или болѣе благоразумны, чѣмъ наши ремесленники? Не во сто ли разъ раціональнѣе предположить, что какъ тѣ, такъ и другіе, будучи конечно способны заблудиться въ политическомъ лабиринтѣ, дѣйствуютъ прежде всего по внушенію своихъ задушевныхъ мыслей и своихъ интересовъ? Поэтому соображенія парижской прессы всегда казались мнѣ въ высшей степени наглыми, равно какъ и историко–фантастическія измышленія г. де Персиньи. Постараемся же узнать, въ чемъ интересъ крестьянина и что говоритъ ему его задушевная мысль, и тогда мы узнаемъ, что должно думать о большинствѣ голосовъ, данномъ имъ правительству.

Въ послѣдніе сорокъ лѣтъ тотъ же разрывъ, на который мы указали выше въ городскомъ населеніи между работникомъ и буржуа, обнаруживается и въ сельскомъ населеніи между сельскими работниками и поземельными собственниками, особенно живущими въ городахъ. Такъ какъ этотъ антагонизмъ имѣетъ самый глубокій смыслъ, то мнѣ, быть можетъ, будутъ благодарны за его объясненіе.

Въ городахъ старый принципъ феодализма удержался и продолжаетъ развиваться, измѣнивъ лишь форму. Объ этомъ свидѣтельствуетъ съ одной стороны промышленный и финансовый феодализмъ, такъ хорошо умѣющій при случаѣ вразумлять средній классъ и пролетаріатъ; съ другой – стремленіе большей части буржуазіи, недовольствуясь своимъ званіемъ чиновниковъ, капиталистовъ, подрядчиковъ и негоціантовъ – присоединять ко всему этому еще званіе крупныхъ поземельныхъ собственниковъ, верховныхъ обладателей почвы. Наконецъ, тоже доказываютъ извѣстныя коммунистическія тенденціи, нѣкоторыя плохо опредѣлившіяся корпоративныя идеи рабочихъ классовъ. Между тѣмъ крестьяне сосредоточились на одной мысли: все болѣе и болѣе упрочивать за собою свободное пользованіе землею. Понятіе о собственности, однимъ словомъ, неодинаково у горожанъ и у поселянъ: отсюда и различіе въ ихъ образѣ дѣйствія. Одинъ прежде всего добивается ренты, ищетъ чести обладанія; другой стремится къ независимому труду, желаетъ быть полнымъ господиномъ въ сельскомъ быту. Для перваго собственность есть ленъ, для втораго она все еще аллодъ. Разумѣется, я употребляю эти выраженія для того только, чтобы яснѣе выразить мою мысль, вовсе не думая никому навязывать идеи, далеко превосходящія обыкновенныя рутинныя понятія. Въ самомъ дѣлѣ, не найдется ни одного крестьянина, ни одного буржуа, исключая однихъ юристовъ, которые понимали бы значеніе этихъ терминовъ нашего древняго языка. А между тѣмъ эти слова, ленъ и аллодъ, выражаютъ два различныхъ права, два разные порядка вещей, два противоположныя стремленія, проявляющіяся въ наше время въ такой же силѣ, какъ и въ средніе вѣка, и которыя, по моему мнѣнію, совершенно уничтожить даже невозможно. Теперь, какъ и прежде, мысль крестьянина сосредоточена на аллодіальномъ владѣніи. Онъ инстинктивно ненавидитъ горожанъ, корпораціи, цехи, мастерства, какъ ненавидѣлъ прежде помѣщиковъ–феодаловъ, и первая его забота состоитъ въ томъ, чтобы изгнать пришлыхъ рыночниковъ, по выраженію нашего древняго права. Онъ хочетъ владѣть землей нераздѣльно и, при помощи этого владѣнія, господствовать надъ городами и предписывать имъ свои законы. Эта мысль преобладанія земледѣлія надъ промышленностью есть та самая мысль, которая положила основаніе владычеству древняго Рима и рѣшила побѣду этого земледѣльческаго народа надъ могущественнѣйшими коммерческими и промышленными государствами древняго міра. Въ средніе вѣка она поддерживала феодализмъ, а въ ХVІІІ столѣтіи была усвоена физіократами, но доселѣ еще неисчерпана. Отсюда глухая борьба, которая уже замечается въ некоторыхъ областяхъ. Одинъ изъ моихъ друзей выразилъ недавно эту мысль приблизительно въ такихъ выраженіяхъ: «мы идемъ къ открытой борьбѣ между городами и селами; крестьяне сдѣлались богаты; три четверти городскаго населенія находятся въ нуждѣ; первые, привлекаемые приманкою торговли и промышленности, мало по малу овладѣваютъ городами, между тѣмъ какъ вторые окончательно раздавлены этой новой конкурренціей и высшей буржуазіей, главная квартира которой – Парижъ».