Писарев

Утвердившись в новых политических убеждениях, Писарев подчиняет всю свою деятельность интересам революционной борьбы. Понимая, что даже в условиях общественного подъема вера широких масс в торжество светлого будущего или «надежда на обновление» не может возникнуть, если не будет беспощадного обличения существующего, он ищет действенных мер борьбы против идейных врагов. Одно из эффективных средств он увидел в разоблачающем саркастическом смехе. В «Схоластике» Писарев говорил, обращаясь к своим противникам: «Наш сарказм жжет вас, как раскаленное железо», и «смеха боитесь. Вот смехом-то мы вас и доконаем» (19, стр. 138, 139). А смеяться саркастически Писарев учился у своего любимого поэта Г. Гейне. Гейне был запрещен у себя на родине. В России Комитетом иностранной литературы его произведения были признаны «ядовитой поэзией», скрытой насмешкой над всем в мире и тоже запрещены. Но в 60-е годы представители революционной демократии Герцен, Чернышевский, Добролюбов и Писарев обращаются к поэзии Гейне. Особенно широко популяризировались его произведения общественно-политического характера, созвучные революционному настроению эпохи.

Писарев выступал не только как переводчик и пропагандист поэзии Гейне. Он видел в Гейне «оратора за права человеческой личности», «трибуна века», умевшего тонко уловить настроение умов и собрать «в один фокус» разрозненные симптомы «душевной болезни» своего времени. Немецкий поэт был близок Писареву не только по времени, но и по духу отрицания, перекликающемуся с его нигилизмом. Это подтверждает один из цензоров. «На мысли и суждения Гейне, — говорит он, — критик смотрит с точки зрения „нового человека“ и сходится с немецким поэтом в том, в чем замечает дух отрицания, осуждая беспощадно во всем, что противно этому духу» (44, стр. 156). Писарева привлекало в творчестве Гейне то, что грозный смех его, «злые, меткие и картинные сарказмы» были направлены против устарелых, потерявших смысл идей, тупоумия во всех его проявлениях, против мелочного и узкого тщеславия, косности и академической рутины с ее мертвенностью мысли и бесплодностью эрудиции. Гейне неподражаем, когда он, по словам Писарева, как «храбрый солдат», превосходно владеющий оружием-пером, «выходит на политическую тропинку» и «истребляет своим пронзительным смехом окружающие подлости» (8, стр. 265). Писарева восхищало в данном случае не просто отрицание, а именно гейневское отрицание — яркое, жгучее, злое, эффектное и даже вызывающее, способное пробить оболочку равнодушия, задеть за живое, крайне обозлить и всем этим вызвать страстное желание к перемене. За ненависть ко всему отвлеченному, туманному, мистическому, за ясность и конкретность ума, «за молнии боевой храбрости и ядовитость сарказма» в борьбе против предрассудков, политического шарлатанства, бесчисленного проявления не только «специально немецкой», но и «общечеловеческой» глупости, за твердость духа, сохраненную до конца дней, за то, что «не сложил оружия» и «сохранил резкость поворотов» ко всему, что составляет «тяжкие оковы разума», — за все это и ценил высоко Писарев Гейне. Больше того, он видел в Гейне кумира, достойного поклонения и подражания, и стремился перенять его сатирический почерк.

Настойчивый призыв немецкого поэта безжалостно лишать обманчивого ореола события действительности укреплял в Писареве трезвый взгляд на жизнь, ранее привитый естествознанием. А это в свою очередь способствовало еще большему увлечению Писарева положительными науками, которые, по его убеждению, поставят человека «лицом к лицу» с действительной жизнью, заставят встать в оппозицию к ее несправедливостям и помогут сначала определить, а затем и осуществить общественные идеалы. Но пока Писарев видел, что, несмотря на бурное развитие естествознания, схоластика, мистика, идеализм, имевшие еще в России прочную идеологическую основу, отступали медленно, с боем отдавая каждую пядь земли. К тому же величайшие достижения мировой науки в России находили применение в основном в сфере теории. Широкие круги с ними знакомы были плохо, поэтому практически эти достижения использовались лишь в очень незначительной мере. Это вело к тому, что в обыденной жизни России масса всяческого рода заблуждений уживалась с научными знаниями. На основании анализа особенностей русской действительности Писарев пришел к выводу, что одним из действенных средств в борьбе за очищение разума от вековых предрассудков должна стать широкая популяризаторская деятельность. Он был убежден, что активное распространение новейших достижений естествознания будет непримиримо подрывать мир рутины, мистики и способствовать упрочению здорового, реального взгляда на мир, без которого невозможны ни материальный достаток, ни разумное наслаждение жизнью, ни способность приносить действительную пользу обществу. Уверовав в это, Писарев не только неустанно ратует за создание отечественного естествознания, но и сам выступает в качестве активного пропагандиста и популяризатора естественнонаучных знаний. Он переводил или уточнял переводы научных трудов, составлял предисловия, писал рецензии на ценные издания по естествознанию. Но особую славу Писарев снискал себе созданием ряда статей-популяризаций («Процесс жизни», «Физиологические эскизы Молешотта», «Физиологические картины»), в которых он просто и интересно излагает результаты научных исследований в области физиологии, а также учение Дарвина о естественном отборе («Прогресс в мире животных и растений») и др. Желая привить любовь к естественным наукам, он стремился сделать популяризацию глубокой, всесторонней, удовлетворяющей умственные запросы самых различных кругов. Но для Писарева популяризация не была самоцелью. Пропагандируя новейшие открытия в области физиологии и анатомии, он стремился провести свои идеи. Писарев старался осветить и прокомментировать те моменты, которые представляли не только познавательную ценность, но и могли быть как-то увязаны с насущными проблемами русской действительности. Например, излагая учение Молешотта о пище, о ее большом значении для укрепления мышечной системы, ускорения обмена веществ и активности мозга, он особый акцент делает на его выводе о том, что у пролетариев, живущих в суровых условиях и скудно питающихся, все эти процессы замедляются, а это в свою очередь отрицательно влияет на их духовное и физическое развитие. Подхватив эту мысль, Писарев развивает ее, приводя факты русской действительности. Он говорит, что на Руси люди питаются хуже, чем лошади, которых хорошо кормят перед тяжелой работой. А ведь «нельзя же, — делает свой вывод Писарев, — тысячам работников и работниц оставаться без куска хлеба, нельзя же им умирать голодной смертью». Необходимо хотя бы предоставить всем «неимущим» возможность «собственными руками зарабатывать себе здоровую пищу». Данные экспериментальных исследований в области физиологии Писарев использовал для критики социальных устоев России, подчеркивая невозможность совмещения таких фактов, как болезни, нужда, смерть от голода, с общественным прогрессом.

Писарев видел смысл и пользу своих статей-популяризаций в том, чтобы донести до читателя не только научно-познавательные сведения, но и идейно-воспитательные моменты. Кстати о понимании Писаревым пользы. Позже, бросая взгляд на пройденный путь, он несколькими штрихами обозначил основные вехи в развитии своего реалистического мировоззрения. «В 1860 году, — писал он, — в моем развитии произошел довольно крутой поворот. Гейне сделался моим любимым поэтом, а в сочинениях Гейне мне всего больше стали нравиться самые резкие ноты его смеха. От Гейне понятен переход к Молешотту и вообще к естествознанию, а далее идет уже прямая дорога к последовательному реализму и к строжайшей утилитарности» (21, стр. 139). Итак, формирующееся реалистическое мировоззрение Писарева обязательно предполагает «строжайшую утилитарность». Но как понимал Писарев утилитаризм? Касаясь этого вопроса, некоторые исследователи утверждали, что утилитарный принцип, последовательно проведенный Писаревым, привел его к узкому, поверхностному пониманию слова «польза», которую можно мерить «на аршин, на рубль». В действительности же Писареву было чуждо чисто прагматическое понимание пользы как выгоды. Настаивая на важности принципа утилитаризма, он каждый раз оговаривался, что утилитаризм понимался им не догматично. «не в узком смысле слова», т. е. не как «голая польза», а как стремление к общественной пользе (16, стр. 92). Другими словами, полезным Писарев считал только то, что в какой-то степени помогало разрешению насущных задач времени, и прежде всего материальной проблемы. В конечном итоге полезным им признавалось все то, что так или иначе способствовало осуществлению «идеи общечеловеческой солидарности» — социализма.