Сочинения в двух томах. Том 2

Но предположим, что коль скоро произошло объединение полов в природе, то непосредственно возникает ссмья и принимаются особые правила, признанные необходимыми для ее существования, хотя остальное человечество и не объемлется этими предписаниями. Предположим, что несколько семейств объединяются в одно общество, которое совершенно отделено от всех других семейств. Правила, которые сохраняют мир и порядок, распространяются до крайних пределов этого общества, но, становясь совершенно бесполезными, теряют свою силу, когда делают хотя бы один шаг дальше. Но предположим затем, что несколько различных обществ поддерживают определенное общение ради взаимного удобства и выгоды; тогда границы справедливости расширяются пропорционально широте человеческих взглядов и силе взаимных связей людей. История, опыт, разум в достаточной мере свидетельствуют нам об этом естественном прогрессе человеческих чувств и о последовательном увеличении нашего уважения к справедливости соответственно тому, как мы становимся более осведомленными о широко простирающейся пользе данной добродетели.

ЧАСТЬ 2

Если мы исследуем частные законы, которые управляют справедливостью и определяют собственность, мы опять придем к такому же заключению. Благо человечества— вот единственная цель всех этих законов и предписаний. Ради мира и в интересах общества необходимо не только чтобы имущество людей было разделено, но и чтобы правила, которым мы следуем, производя это разделение, были таковы, что могли бы лучше и дольше служить интересам общества.

Предположим, что существо, обладающее разумом, но не знакомое с человеческой природой, размышляет о том, какие правила справедливости и собственности наилучшим образом способствовали бы общественному интересу и устанавливали бы мир и безопасность среди человечества. Его наиболее очевидная мысль состояла бы в том, чтобы предназначить наибольшую собственность наибольшей добродетели и придать каждому силу делать добро в соответствии с его склонностью. В совершенной теократии, где бесконечно разумное существо управляет посредством частных актов воли, это правило определенно имело бы место и могло бы служить самым мудрым целям, но, если бы человечество исполняло этот закон, неопределенность [морального] достоинства как вследствие естественной неясности, так и в силу самомнения каждого индивида была бы столь велика, что из такого достоинства нельзя было бы вывести ни одного определенного правила поведения, и это непосредственно повело бы к развалу общества. Фанатики могут допускать, что владычество основано на Божьей милости и что толь-но святые владеют земным царством, но гражданские власти совершенно справедливо ставят этих утонченных теоретиков на одну доску с обычными разбойниками и учат их посредством строжайших наказаний тому, что правило, которое с умозрительной точки зрения может казаться в высшей степени выгодным для общества, на практике может, однако, оказаться совершенно пагубным и губительным.

Что религиозные фанатики этого типа были в Англии в период гражданских войн—это мы знаем из истории, хотя, вероятно, очевидная тенденция этих принципов возбудила такой ужас в человечестве, что вскоре заставила опасных сторонников [религиозного ] исступления (enthusiasts) отказаться от своих догматов или по крайней мере скрыть их. Возможно, что левеллеры, требовавшие равного распределения собственности, были из числа политических фанатиков, которые вышли из религиозных групп и более открыто провозгласили свои притязания, казавшиеся более привлекательными как с точки зрения непосредственной практики, так и с точки зрения полезности для человеческого общества.

В самом деле, следует согласиться, что природа настолько щедра к человечеству, что если бы все ее дары были поровну распределены среди человеческого рода и усовершенствованы с помощью искусства и трудолюбия, то каждый индивид наслаждался бы всеми необходимыми и даже большей частью [возможных ] удобств жизни и никто никогда не был бы подвержен никаким болезням, кроме тех, которые могут случайно возникнуть из-за слабого телосложения. Следует также признать, что всякий раз, когда мы отступаем от этого равенства, мы отнимаем у бедных больше удовольствия, чем прибавляем богатым, и что слабое удовлетворение пустячного тщеславия одного индивида часто стоит больше, чем средства к существованию для многих семейств и даже провинций. Может показаться, кроме того, что правило равенства, поскольку оно в высшей степени полезно, не является совершенно неосуществимыми это правило имело место, по крайней мере не полностью, в некоторых республиках, особенно в Спарте, где его сопровождали, как говорят, наиболее благоприятные последствия, не говоря уже о том, что аграрные законы, которых так часто требовали в Риме и которые были приведены в исполнение во многих греческих городах, все вытекали из общей идеи полезности указанного принципа.

Но историки и даже здравый смысл могут просветить нас относительно того, что, какими бы благовидными ни казались эти идеи полного равенства, реально в сущности они неосуществимы. И если бы это было не так, то это было бы чрезвычайно пагубно для человеческого общества. Сделайте когда-либо имущество равным, и люди, будучи различными по мастерству, прилежанию и трудолюбию, немедленно нарушат это равенство. А если вы воспрепятствуете этим добродетелям, вы доведете общество до величайшей бедности и, вместо того чтобы предупредить нужду и нищету, сделаете ее неизбежной для всего общества в целом. Необходим также крайне строгий надзор, дабы усматривать всякое неравенство при его первом же появлении, и крайне суровая юрисдикция, чтобы наказывать и исправлять его. Но, не говоря уже о том, что такая власть неминуемо должна выродиться вскоре в тиранию и что ее должны осуществлять с величайшей пристрастностью, кто же может обладать ею при таком положении, которое здесь предполагается? Полное равенство имуществ, разрушая всякую субординацию, крайне ослабляет авторитет гражданских властей и должно свести всякую власть, так же как и собственность, к одинаковому уровню.

Мы можем заключить, следовательно, что ради того, чтобы установить законы регулирования собственности, нам следует ознакомиться с природой и положением человека, отвергнуть поверхностные представления, которые могут быть ложными, хотя и благовидными, и искать таких правил, которые в целом являются полезными и выгодными. Для этой цели достаточны простой рассудок и поверхностный опыт, когда люди не дают простора своей слишком большой жадности или чрезмерным увлечениям (enthusiasm).

Кому не очевидно, например, что все, что производится или совершенствуется искусством или трудолюбием человека, должно навсегда закрепляться за ним, дабы поощрить такие полезные привычки и достижения; что собственность должна также передаваться детям и родственникам ради тех же самых полезных целей; что она может быть отчуждена по соглашению для того, чтобы породить ту торговлю и экономические отношения, которые столь выгодны для человеческого общества, и что все договоры и обещания должны тщательно выполняться, чтобы обеспечить взаимную веру и доверие, которые столь способствуют общему интересу человечества?

Изучите авторов, писавших о естественном праве, и вы всегда найдете, что, из каких бы принципов они ни исходили, они непременно в конце концов останавливаются здесь и определяют в качестве окончательного основания каждого правила, которое они устанавливают, выгоды и потребности человечества. Такое вынужденное признание, сделанное вопреки его противоречию с системами, имеет больше веса, чем если бы оно было сделано в согласии с ними.

В самом деле, какие другие основания могли бы еще привести писатели для объяснения того, почему это должно быть моим, а это вашим, коль скоро природа, которую этому не научили, конечно, никогда не проводила подобных различений? Вещи, которые получают эти наименования, сами по себе чужды нам; они совершенно разъединены с нами, отделены от нас, и ничто, кроме всеобщих интересов общества, не может установить вышеуказанную связь.