Искусство и жизнь

В оправдание системы современной цивилизации нельзя ссылаться на то, что приносимые ею материальные или физические выгоды возмещают утрату радости, вызываемую в мире этой системой. Ибо, как я уже говорил, эти выгоды распространяются так несправедливо, что пропасть между богатыми и бедными чудовищно возрастает и во всех цивилизованных странах, и более всего в Англии, перед нами предстает ужасное зрелище двух живущих бок о бок разных народов, людей одной крови, одного языка, живущих, по крайней мере номинально, по одним и тем же законам, но одни при этом образованны, а другие — нет. Все это, — говорю я, — есть результат системы, которая растоптала искусство и вознесла коммерцию на уровень священнодействия. И, кажется, эта система с характерной для нее ужасающей глупостью готова потешаться над римским сатириком ^{1}за его благородное предостережение, значение которого она извратила, и теперь призывает нас уничтожить якобы во имя жизни разумные основания жизни.

И вот, наперекор ее идиотской власти, от имени порабощенного коммерцией труда, я провозглашаю требование, разумность которого, я уверен, не оспорит ни один мыслящий человек. И если оно будет принято, то повлечет за собою такую перемену, которая нанесет поражение коммерческой системе, и это означало бы, что конкуренция сменится сотрудничеством, а индивидуализм и анархия — социальной гармонией. Взглянув на это требование при свете истории и собственной совести ^{2}, я вижу, что оно безусловно справедливо и возражать против него означало бы не что иное, как отречение от надежды нашей цивилизации. Это требование заключается в следующем: справедливо и необходимо, чтобы все люди делали работу, которую стоит делать и которая сама по себе была бы приятна; она должна протекать в условиях, не вызывающих ни слишком большой усталости, ни непосильного напряжения. Присмотритесь к этому требованию с разных сторон, как это делаю я, обдумайте его вместе со мной — клянусь, я не вижу в нем ничего чрезмерного, и тем не менее, повторяю, — если общество пожелает или сможет его принять, облик мира изменится, а с недовольством, распрями и бессовестностью будет покончено. Чувствовать, что мы делаем полезную для других и приятную для нас самих работу, что ни эта работа, ни заслуженное ею вознаграждение не смогут обмануть наши надежды! Разве это грозит нам каким-то ущербом? А ценой, которую миру придется заплатить за свое счастье, будет революция: социализм сменит laissez faire! ^{3} Как же мы, средний класс, можем способствовать такому положению дел, которое, насколько возможно, было бы противоположностью нынешнему? Противоположностью, — не менее. Ибо прежде всего работа должна заслуживать того, чтобы ее совершали. Подумайте, какой переворот это вызовет в мире! Признаюсь, одна мысль о колоссальной работе, проделываемой ради создания бесполезных вещей, вызывает содрогание. Было бы поучительно для любого из нас пройтись в будний день по двум или трем главным улицам Лондона, чтобы точно представить себе, сколько безделушек, которые могут стать лишь помехой в повседневной жизни серьезного человека, выставлено в витринах лавок. Нет, в большинстве этих безделушек вообще не нуждается никто — ни серьезный, ни несерьезный человек. Только по глупой привычке самые легкомысленные из нас полагают, будто они нужны им, и даже многим из тех, кто покупает их, они явно мешают работать, думать, радоваться. Но подумайте, прошу вас, о громадной массе людей, занятых производством этой убогой мишуры, начиная с инженеров, которые должны делать машины для ее производства, до несчастных клерков, сидящих годы напролет целыми днями в ужасных клетках, где оформляются оптовые сделки, до лавочников, которые, полностью подчиняясь коммерческому интересу, продают эти товары в розницу и выслушивают при этом бесчисленные оскорбления, не будучи вправе обижаться; до праздной публики, которой эти товары не нужны, но которая покупает их, чтобы они надоедали ей и вызывали ужасное отвращение. Я говорю просто о бесполезных вещах, но есть и другие, не просто бесполезные, но активно разрушительные и ядовитые, продающиеся на рынке по дорогой цене, — например, недоброкачественная пища и напитки. Велико число рабов, которых конкурентная коммерция использует, чтобы приукрашивать это постыдство. Прибавьте к этому громадную массу труда, попросту растрачиваемого зря, ибо многие тысячи мужчин и женщин буквально не производят ничего при страшном, нечеловеческом напряжении, умертвляющем душу и укорачивающем саму жизнь.

Все они — рабы так называемой «роскоши», которая, согласно современному смыслу этого слова, подразумевает поддельное благосостояние — это изобретение конкурентной коммерции — и порабощает не только бедняков, обреченных трудиться над ее производством, но также и тех глупых и не слишком счастливых людей, которые покупают мишуру, чтобы изнывать потом от этой обузы. И если нам суждено иметь народное искусство или хоть какое-то искусство, то мы должны раз и навсегда покончить с роскошью. Она заменитель искусства, его уродливый подкидыш. И многие, кто не знал ничего лучшего, даже принимают ее за искусство — за это божественное утешение человеческого труда, за эту романтику упорных каждодневных упражнений в трудном мастерстве жизни. Но я утверждаю, что ни искусство не может существовать рядом с роскошью, ни чувство собственного достоинства. В любом классе общества по левую и по правую ее руку с ней соседствуют изнеженность и грубость. Именно от них прежде всего должны освободиться мы, представители обеспеченных классов, если серьезно хотим возрождения искусства. Если же этого не сделать, то общество низвергнется в чудовищную пропасть нравственного разложения, из глубины которой искусство, наверно, когда-нибудь и сможет возродиться, но, несомненно, среди ужаса, насилия и нищеты. Если бы надо было лишь нам самим, обеспеченной части общества, освободиться от этого нагромождения рухляди, то это стоило бы сделать. Каждый знает, сколь бесполезны эти вещи; самим капиталистам прекрасно известно, что нет на них подлинного и постоянного спроса, а потому они вынуждены всучивать их покупателям, возбуждая странное беспокойное стремление к жалкой шумихе, внешнее проявление которой известно под условным названием моды. Это удивительное чудовище рождено пустотой жизни богачей и нетерпеливым желанием конкурентной коммерции с наибольшей выгодой использовать громадную массу трудящихся, которых она превращает в презренное орудие так называемого «делания денег».

Не считайте, что так уж легко противиться этой чудовищной глупости. Решить самим, чего вы для себя действительно желаете, — это значит не только стать думающими мужчинами и женщинами, но и научиться понимать желания других людей. А вскоре, когда вы научитесь распознавать подлинные художественные произведения, вы поймете, что никому не нужны никчемные поделки. Кстати, есть легкий способ отличать модную ветошь от художественных произведений: в то время как игрушки моды, едва с них сойдет первый лоск, явно перестают цениться даже легкомысленной публикой, художественное произведение, каким бы скромным оно ни было, живет века, и оно никогда не приедается. Пока произведение искусства не уничтожено физически, оно остается ценным и поучительным для каждого нового поколения. Короче говоря, все произведения искусства, даже если они пришли в ветхость, способны вызывать в нас уважение — ведь с самого начала в них была заключена душа и мысль человека, которые будут волновать нас до тех пор, пока сохраняется воплотившая их форма.

Это последнее утверждение побуждает меня проанализировать вопрос о необходимости труда, занятого производством товаров стоящих. До сих пор мы размышляли об этом вопросе только с точки зрения потребителя, но даже и в этом случае он несомненно достаточно важен. Однако с точки зрения производителя он гораздо важнее. Ибо я снова скажу, что, покупая товары, «ты жизнь людскую покупаешь!»