Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса)

Как и любое другое явление государственной жизни, данный особый порядок определяется Солженицыным чисто эмпирическим путем, и он не может иметь духовной характеристики, пока не применен к отдельным индивидуальным личностям. Однако, поскольку речь идет о государственно-правительственной процедуре, только о приказах, указах и постановлениях, их сущность может быть дана только на эмпирическом уровне, единственно корректным для сопоставительно-сравнительной аналитики с западноевропейским эталоном, исторически созданным для еврейского сообщества. Поэтому каждый выводной шаг сделанный Солженицыным как первооткрывателем особого порядка необходимо подлежит соотнесению с мнениями других аналитиков, но не в плане фактопочитательной операции, а по линии совсем иной методологии, где факт существует как ориентир истины, а отнюдь не как собственник истины. Екатерина II, первая русская правительница евреев, издала для них постановление, аналогов которому нет в европейских анналах, — в уложении о присоединении евреев к Российской империи главнокомандующий русской армии извещал: «Чрез торжественное выше сего обнадежение всем и каждому свободного отправления веры и неприкосновенной в имуществах целости собою разумеется, что и еврейские общества, жительствующие в присоединенных к Империи Российской городах и землях, будут оставлены и сохранены при всех тех свободах, коими они ныне в рассуждении закона и имуществ своих пользуются, ибо человеколюбие Ее императорского Величества не позволяет их одних исключить из общей всей милости и будущего благосостояния под благословенною ее державою, доколе они, со своей стороны, с надлежащим повиновением яко верноподданные жить и в настоящих торгах и промыслах по званиям своим обращаться будут» (цитируется по Ш. Эттингер, 1993, с. 157-158). Оценивая значение этого державного акта, Солженицын писал: «Это постановление имело особенное, большое значение: оно разрушало еврейскую до сей поры национальную изолированность (Екатерина и хотела нарушить ее). Оно подрывало и традиционный польский взгляд на евреев как на элемент внегосударственный. Подрывало и кагальный строй, принудительную силу кагала» (2001, ч. 1, с. 37). Солженицын опирается на выводы замечательного еврейского историка Юлия Гессена, который говорит, что «С указанного момента начинается процесс внедрения евреев в русский государственный организм… Евреи широко воспользовались правом записываться в купечество». С аналогичным мнением выступил современный аналитик Эфраим Вольф: «В результате первого раздела Польши (1772 г. ) к России, закрытой до этого для постоянного проживания евреев, были присоединены белорусские и литовские земли с многотысячным еврейским населением. Перед российским правительством встал вопрос, какую политику проводить по отношению к евреям: не давать им гражданских прав, но сохранить за ними культурно-экономическую автономию (как это было во времена польского владычества) или предоставить им гражданство, но свести автономию к вопросам религиозного культа (как это советовали некоторые просветители)?… Екатерина II избрала второй путь решения еврейского вопроса. В рамках торгово-промышленного сословия евреи были уравнены в правах и обязанностях с неевреями. Они получили возможность избирать и быть избранными в городские думы и органы сословного самоуправления. Одновременно с этим сузились функции кагалов (правлений еврейских общин) как автономных и представительных органов». (2000, с. с. 88, 89).

Еще один из числа авторитетнейших знатоков истории русских евреев Феликс Кандель представил этот государственный документ следующим образом: "Царский манифест о присоединении Белоруссии к России торжественно зачитывали в церквах и заносили в городские книги. Он провозглашал, что все жители, «какого бы рода и звания ни были», переходят в русское подданство и наравне с прежними подданными пользуются «всеми правами, вольностями и преимуществами… по всему пространству Империи Российской». Тот же манифест особо упомянул евреев и сохранил за ними прежние права, которыми они пользовались в Польше: свободу вероисповедания и право на собственность, — «ибо человеколюбие Ея Императорского Величества не позволяет их одних исключить из общей всем милости и будущего благосостояния под благословенного Ея державою» (2002, ч. 1, с. 213).

Подобный акт вовсе не является проявлением царской милости или великодушного деяния, — вслед за постановлением Екатерины II последовало «Положение 1804 года» Александра I — первый законодательный свод о евреях за всю историю галута, а в итоге, как особо отмечает Солженицын, «… таким образом евреи получали гражданское равноправие не только в отличие от Польши, но раньше, чем во Франции и германских землях» (2001, ч. 1, с. 38). На фоне общеевропейской антисемитской стратегии отношение царского самодержавия к евреям составляло прецедент и должно считаться не иначе, как радикальным, и при этом важно помнить, что речь идет о начальных этапах становления русского еврейства. Так же аномальным в сравнении с христианской политикой гонения и изгнания евреев из мест проживания выгладит декрет царской власти о злополучной «черте оседлости», который закреплял евреев за определенными жизненными пространствами. На первых порах это благоприятным образом сказывалось на формировании общинной системы и консолидации специфического еврейского жизненного уклада в тех формах, какие, по заключению М. Нордау, составляют положительную сторону гетто. В гетто, как говорит Нордау, "еврей находил свой мир, духовная и нравственная ценность которого заменяла ему родину. Здесь находились его товарищи, для которых он желал что-то значить, желал и мог этого добиться; здесь существовало общественное мнение, признание со стороны которого являлось целью и пищей для честолюбия, а пренебрежение или отрицательное отношение служили наказанием за недостойное поведение; здесь умели ценить все особые еврейские качества… " (цитируется по Ш. Авинери, 1983, с. 151-152). Первоначально повод для царского постановления о черте оседлости не имел никакого отношения к еврейскому быту. В своем исследовании А. А. Гольденвейзер отмечает: «Возникновение черты оседлости связано с историческими событиями конца 18-го века. В ту эпоху все русские подданные, принадлежавшие к так называемым податным сословиям, — т. е. крестьяне, мещане, ремесленники и купцы, — не имели права свободного передвижения и повсеместного поселения в нынешнем смысле этих понятий. Каждый был „приписан“ к местному „обществу“ и мог заниматься своим делом лишь в данном месте. В соответствии с этим порядком, евреи, оказавшиеся русскими подданными после разделов Польши, были приписаны к мещанским и купеческим обществам тех местностей Юго— и Северо-Западного краев, в которых они проживали при переходе этих областей к России. Указом, изданным в 1791 году, Екатерина II подтвердила этот порядок и даже распространила территорию поселения евреев на вновь образованные Екатеринославское наместничество и Таврическую область (так называемую Новороссию — Г. Г. ). Как отметил Милюков, основная цель указа состояла именно в том, чтобы подтвердить для евреев равные с остальным населением присоединенных земель права» (2002, с. 125-126). В конце концов, любая государственная граница есть та же черта оседлости граждан страны. Компактное обитание евреев и их экологическая укорененность в определенную географическую среду были начально необходимыми условиями для формирования русского еврейства в качестве самостоятельного еврейского тела и только впоследствии по мере развития этого тела черта оседлости стала тормозом для самого процесса и превратилась в дурно пахнущую трещину царской России.

В своем доказательном демарше Солженицын придал много места Г. Р. Державину и его работе «Мнение об отвращении в Белоруссии голода и устройства быта Евреев». Хотя Солженицын тщательно исследует сочинение Державина-сенатора, но трудно не догадаться о его скрытом замысле: Державин суть выдающийся русский поэт и его «Мнение…» вправе звучать как голос русского культурного сословия и как взор русской культурной elite на вновь появившихся чужеродцев с такой богатой и древней культурой. Невзирая на то, что в тексте Державина наличествуют «тяжелые» и неудобоваримые для евреев словообороты («евреев род строптивый», «сей по нравам своим опасный народ»), Солженицын не находит здесь противопоказаний для своего вывода о Державине: «но в плане его не было замысла угнетать евреев, напротив: открыть евреям пути более свободной и производительной жизни» (2001, ч. 1, с. 59). По этой причине знаменательно, что из уст Державина, только как бы санкционирование русской культурой, исходят слова, выражающие смысловую суть особого порядка в отношении царского правительства к еврейскому народу на своей территории: «… и правительства, под скипетр коих он прибегнул… обязаны простирать и о Жидах свое попечение таким образом, чтобы они и себе и обществу, между которыми водворились, были полезными» (цитируется по А. И. Солженицыну, 2001, ч. 1, с. 52). Сделать евреев полезными членами русского общества или, как написал Ю. Гессен, «дать государству полезных граждан, а евреям — отечество», — таково, уже не благое намерение и не праздное пожелание, а полнокровная целевая установка, определяющая в теоретическом разрезе политику правительства в его многочисленных попытках решить еврейский вопрос. Именно этой теоретически-целевой установкой еврейская политика в России принципиально отличается от антисемитской стратегии европейских стран, основанной на впитанном с молоком материи обращению к евреям как пришлому и чуждому элементу.