Восстание против современного мира

Таким образом, мы вновь находим отождествление войны с «путем к Богу». Воин пробуждает в себе трансцендентную силу разрушения; он принимает ее, преображается в ней и освобождается, таким образом разрывая все человеческие узы. Жизнь подобна луку, а душа —стреле, цель же —это высший дух; важно стать единым с высшим, как стрела едина с целью —так говорит другой текст той же индийской традиции. [380] Таково метафизическое оправдание войны и преображения «малой войны» в «великую священную войну», также проливающее больше света на смысл традиций, связанных с преображением воина или царя в бога в ходе битвы. Согласно египетскому сказанию, Рамзес Мериамун [381] превратился на поле битвы в бога Амона и сказал: «Я как Баал в его время»; когда его враги узнали его в схватке, они закричали «Это не человек, это Сатху, Великий Воин, это Баал во плоти!». [382] В этом контексте Баал является эквивалентом ведийских Шивы и Индры, солнечного бога Тиваза-Тиу, представленного мечом, но также связанного с руной Y, что является идеограммой воскрешения («человек с поднятыми руками»), и Одина-Вотана, бога битв и побед. Не стоит забывать, что как Индра, так и Вотан понимаются как боги порядка, надзирающие за развитием мира (Индру называют «останавливающим потоки»; в качестве бога дня и ясного неба он также демонстрирует олимпийские черты). В этих примерах мы находим общую тему войны, оправдываемую как отражение трансцендентной войны, ведущейся «формой» против хаоса и сил низшей природы, которые ему соответствуют.

Далее будет сказано о классических западных формах «пути действия». Что касается западной доктрины «священной войны», речь пойдет только о крестовых походах. Тот факт, что во время крестовых походов с обеих сторонах были люди, которые активно сражались и переживали эту войну в соответствии с одним и тем же духовным смыслом, демонстрирует подлинное единство тех, кто разделяет один и тот же традиционный дух —единство, которое можно сохранять не только несмотря на разницу во взглядах, но даже несмотря на крайние противоречия. В своем вооруженном конфликте в форме «священной войны» ислам и христианство засвидетельствовали единство традиционного духа.

Исторический контекст, в котором происходили крестовые походы, изобилует элементами, способными предоставить потенциальный символический и духовный смысл. Завоевание «Святой земли», расположенной «за морем», имело куда более тесные, чем многие могли бы вообразить, связи с древними традициями, согласно которым «на далеком востоке, где встает солнце, лежит священная область асов, а в ней —город Асгард, где нет смерти, а герои, которым посчастливилось добраться туда, наслаждаются небесным спокойствием и вечной жизнью». [383] Более того, борьба с исламом по своей природе с самого начала имела смысл аскетического испытания: [384] «это была не борьба за земные королевства, а борьба за Царствие Небесное: крестовые походы были делом не людей, но Бога —поэтому о них нельзя судить с тех же позиций, что и о других событиях человеческой истории». [385] Священная война в то время выступала эквивалентом духовной войны и «очищения почти что огнем Чистилища, испытываемом перед смертью», используя выражение из одной из хроник тех лет. Папы и проповедники сравнивали павших в крестовых походах с «золотом, трижды проверенным и семь раз очищенным пламенем». Верили, что павшие обрели милость Господа. [386] Св. Бернар в своей «Похвале новому воинству» писал: «живыми или мертвыми, мы принадлежим Господу. Славен ты, если не покидаешь битвы иначе, как увенчанным лавром. Но даже ещё более славно обрести в сражении венец бессмертия... О счастливое чувство, когда смерти не боятся, а нетерпеливо ожидают и принимают с безмятежным сердцем!». [387] Крестоносцу обещалось достижение «абсолютной славы» и «покоя» в раю (на простонародном языке тех лет gloire absolue и conquerre lit en paradis), что является тем же сверхъестественным покоем, что и упомянутый в Коране [388] .

Таким же образом Иерусалим, военная цель завоевания, выступает в двух ипостасях: как земной город и как небесный град, [389] и, таким образом, крестовый поход стал эквивалентом (выражаясь языком героической традиции) обряда, паломничества и одной из «страстей» via crucis. [390] Кроме того, больше всего людей в крестоносные армии поставили рыцарские ордена —такие, как храмовники (тамплиеры) и иоанниты, состоявшие из мужчин, которые, подобно монахам или христианским аскетам, «научились презирать мирскую суету: такие ордена были естественной обителью уставших от жизни воинов, всё видевших и все испытавших», [391] и направили свои духовный поиск к чему-то высшему. Учение о том, что vita est militia super terram, [392] должно было реализовываться в них и внутренним, и внешним образом. «Молитвами они готовили себя к битве с врагом. Их заутреней был звук трубы, их власяницами—латы, которые они редко снимали, их монастырями —крепости, мощами и образами святых —трофеи, снятые с неверных». [393] Подобный вид аскетизма пролагал путь для духовной реализации, связанной с тайным аспектом рыцарства.

Военные неудачи крестоносцев, после первоначального удивления и растерянности, помогли очистить крестовые походы от любых остатков материализма и сосредоточиться на внутреннем, а не на внешнем измерении, на духовной, а не на земной составляющей. Сравнивая неудачу крестового похода с незамеченной добродетелью, дарующей награду лишь в иной жизни, научились видеть нечто высшее по отношению и к победе и к поражению и относиться к ритуальному и «жертвенному» аспекту действия как к высшей ценности. Такое действие совершается независимо от видимых, земных результатов —как жертва, направленная на стяжание дарующей бессмертие «абсолютной славы» путем уничтожения человеческого элемента.

Следовательно, в крестовых походах мы находим повторение главного смысла выражений типа «Рай лежит в тени мечей» и «Кровь героев ближе к Богу, чем чернила философов и молитвы верующих», равно как и взгляда на обитель бессмертия как на «остров героев» (Валгаллу) и «двор героев». Это тот же дух, что вдохновлял маздеистский воинский дуализм —благодаря нему последователи Митры встроили исполнение своего культа в воинское дело; неофиты приносили клятву(sacramentum), схожую с той, что требовалась от рекрутов в армии; и посвященный таким образом становился частью «священного воинства бога света» [394] .

Более того, нужно подчеркнуть, что во время крестовых походов при помощи аскетизма в итоге была достигнута реализация универсальности и превосхождения национализма. Князья и герцоги из всех стран участвовали в одном священном предприятии, превзойдя все частные интересы и политические деления, реализуя европейскую солидарность, соответствующую экуменистическому идеалу Священной Римской империи. Главная сила походов была представлена рыцарством, которое, как уже было сказано, являлось наднациональным институтом, чьи члены не имели родины, потому что могли отправиться куда угодно, чтобы сражаться за своих государей, которым они поклялись в безусловной верности. Так как папа Урбан II обращался к рыцарству как к наднациональному сообществу тех, кто «готов броситься в войну, где бы она ни вспыхнула, принеся в нее страх перед своим оружием в защиту чести и справедливости», [395] он ожидал, что рыцарство откликнется на призыв к священной войне. Таким образом, мы вновь находим схождение внутреннего и внешнего измерений; в священной войне индивиду предоставлялась возможность испытать опыт действия, превосходящего индивидуальный уровень. Таким же образом сплочение воинов ради высших, нежели этнос, национальный интерес, территориальные или политические соображения, целей было внешним проявлением преодоления всех частностей, согласно идеалу Священной Римской империи. [396] Действительно, если универсальность, связанная с аскетизмом чисто духовного авторитета, является условием невидимого традиционного единства, существующего над всеми политическими делениями внутри единой цивилизации, сформированной космическим и вечным (по отношению к чему исчезает весь пафос и все человеческие склонности, а измерение духа представляет ту же характеристику чистоты и силы, как и великие силы природы); и когда эта универсальность добавляется к «универсальности как действию» —тогда мы видим высший идеал империи; идеал, чье единство является как видимым, так и невидимым, как материальным и политическим, так и духовным. Героический аскетизм и неукротимость воинского призвания, усиленная сверхъестественным направлением —вот необходимые инструменты, обеспечивающие отражение по аналогии внутреннего единства во внешнем единстве многих народов, организованными и объединенными в один великий побеждающий народ.