Сборник статей

Для творческого человека это фундаментально - вне зависимости от того, осознает он это или нет. Он открывает себя надличностному; можно выразиться даже точнее -г только творческий человек и открыт надличностному, он не ушел из детства, в котором открытость надличностному является чем-то самим собой разумеющимся. Следует добавить, что это не имеет ничего общего с интересом к детству или осознанным знанием этого факта. То, что в творческом человеке всегда считалось проявлением детс­кости, как раз и является его открытостью миру, открытостью тому, что мир каждый день создается заново. И именно это заставляет его постоянно помнить о его обязанности очищать и расширять себя, как сосуд, адекватно выражать то, что наливается в него, и смешивать архетипическое и вечное с индивидуальным и эфемерным.

Например, у Леонардо, Гете, Новалисе или Рильке, обре­тают новую жизнь ощущения ребенка, в нормальном челове­ке безмолвствующие, и архетип Великой Матери, нормаль­ному человеку известный только из истории примитивных народов и религии. Они больше не совпадают с архаическим образом первобытного человека и включают в себя все пос­ледующее развитие человеческого сознания и духа. Образ архетипа матери, которому придана творческая форма, всег­да проявляет архаические, символические черты, которые отличают и образ матери первобытного человека, и образ матери первых лет детства. Но богиня природы и Святая Анна Леонардо, природа и Вечный Женский Принцип Гете, ночь и мадонна Новалиса, ночь и возлюбленная Рильке - все это новые творческие формы Единого; все это новые высшие и абсолютные формулировки. За ними стоит "вечное присутствие" архетипа, но, также, и творческий человек; в этом и заключается его достижение - ощутить эту "вечность" и придать ей форму, как чему-то, вечно меняющемуся и принимающему новые формы, и посредством чего, в то же самое время, меняется его эпоха и он сам.

Один из фундаментальных фактов творческого существо­вания заключается в том, что его достижения объективно важны для цивилизации и, в то же самое время, они всегда представляют собой субъективные фазы индивидуального развития, индивидуализации творческого человека. Душа упрямо продолжает творчески "плыть против течения" нор­мальной непосредственной адаптации к коллективу; но то, что начинается, как компенсация личного комплекса архетипом, приводит к постоянному возбуждению архетипи­ческого мира в целом, который с этого момента уже не вы­пускает творческого человека из своих объятий. Один архетип ведет к другому, с ним связанному, чтобы постоянно возникающие новые претензии архетипического мира могли удовлетворяться только через постоянную трансформацию личности и творческие достижения.

Из-за того, что творческий индивидуум включается в эту постоянную борьбу с архетипическим миром или, скорее, становится ее объектом, он превращается в инструмент архетипов, которые в форме комплексов присутствуют в бес­сознательном соответствующего коллектива и абсолютно необходимы коллективу в качестве компенсации.15 Однако, несмотря на значимость творческого человека для своего времени, он далеко не всегда добивается непосредственно­го влияния, не говоря уже о признании современников. И вот это несовпадение, которое ни в коей мере не лишает твор­ческого индивидуума его важнейшей функции в обществе, неизбежно принуждает его сохранять свою автономию в кол­лективе и, поистине, бороться за нее. Таким образом, как субъективная, так и объективная, описанная нами, ситуация заставляет творческого человека сосредоточиться на самом себе. Его проистекающая из этого отстраненность по отно­шению к окружающим его собратьям, может быть легко не­верно истолкована, как нарциссизм. Но мы должны научиться видеть разницу между плохой адаптацией невротика, зацикленность которого на эго делает его практически неспо­собным к общению с другими людьми, и плохой адаптацией творческого человека, зацикленность которого на своем "я" мешает его отношениям со своими собратьями.

Символизм творческого процесса содержит в себе нечто, регенерирующее данную эпоху; он представляет собой под­готовленную для посева почву будущего развития. Но это возможно исключительно потому, что результат творческой работы не только индивидуален, но и архетипичен, он явля­ется частью вечной и неистребимой унитарной реальности, поскольку - в нем по-прежнему едины материальное, психическое и духовное.

Творческий процесс, осуществляющийся в условиях на­пряженности между бессознательным и сосредоточенным вокруг эго сознанием, представляет собой прямую аналогию с тем, что Юнг описал как трансцендентальную функцию. Иерархия творческих процессов основывается на различной степени вовлеченности в них эго и сознания. В том случае, когда бессознательное создает что-то без участия эго, или когда эго остается исключительно пассивным, достигается низкий уровень творчества; этот уровень растет с увеличе­нием напряжения между эго и бессознательным. Но транс­цендентальная функция и объединяющий символ могут появиться только там, где существует напряжение между стабильным сознанием и "заряженным" бессознательным. Подобный комплекс, как правило, влечет за собой подав­ление одного из полюсов: либо победу стабильного соз­нания, либо его капитуляцию и победу бессознательного. Только если это напряжение сохраняется (а это всегда вызы­вает страдание), может родиться третий элемент - "транс­цендентальный" или превосходящий обе противополож­ности и соединяющий их части в неведомое, новое творение.

"Живой символ не может родиться в инертном или плохо развитом разуме, поскольку такой человек будет удовлетво­рен уже существующими символами, предложенными ему установившейся традицией. Новый символ может создать только страстное желание высоко развитого разума, для которого навязанный символ уже не содержит наивысшего согласия в одном выражении. Но, ввиду того, что символ проистекает из его наивысших и новейших достижений и также должен включать в себя глубочайшие корни его бытия, этот символ не может быть однобоким порождением пол­ностью разделенных умственных функций, он должен быть, по крайней мере, в такой же точно степени порождением наиболее низких и наиболее примитивных движений его души. Чтобы это взаимодействие несовместимых состояний вообще стало возможным, оба они должны стоять бок о бок в абсолютно осознаваемом противостоянии. Подобное сос­тояние неизбежно влечет за собой яростный разрыв с собст­венным "я", причем до такой степени, что тезис и антитезис взаимоисключают друг друга, в то время, как эго по-прежне­му вынуждено признавать свое абсолютное участие в них обоих".

Один полюс этого напряжения создается сознанием твор­ческого человека, его волей и желанием сделать дело. Как правило, он знает цель и как к ней идти. Но из бесчисленных рассказов творческих людей мы знаем, что, независимо от их желаний, бессознательное зачастую вламывается со "своими претензиями", которые никак не совпадают с наме­рениями художника. (Приведем лишь один пример: цикл То­маса Манна об Иосифе поначалу задумывался, как неболь­шой рассказ, но потом перерос в длинный роман, потребо­вавший десять лет труда.) Но, несмотря на автономию бессознательного, архетипический мир не занимает враж­дебную полярную позицию по отношению к сознанию; ибо часть сознания творческого человека всегда восприимчива, доступна и повернута к бессознательному. Таким образом, у величайших из творческих людей основное содержимое, подавленное коллективным сознанием, вырывается на поверхность не как враждебная сила, поскольку "я" творчес­кого человека, его целостность, и эту силу превратило в созидательную энергию.

Связь творческого человека с корнями и основой кол­лектива, пожалуй, наиболее красиво выражают слова Гельдерлина: "Мысли об общинном духе тихо умирают в душе поэта".17 Но плоды труда творческого человека, как часть его развития, всегда связаны с его "простой индивидуаль­ностью", с его детством, его личными ощущениями, его взле­тами и падениями, склонностью его эго к любви и ненависти. Ибо обостренное восприятие творческого человека позволя­ет ему в большей степени, чем обычному человеку, "познать самого себя" и "пострадать от самого себя". Его устойчивая зависимость от своего "я" защищает его от соблазна кол­лективного эго-идеала, но делает его более чувствительным к пониманию его неадекватности самому себе, своему "я". Через это страдание, причиняемое ему его тенью, ранами, полученным еще в детстве и с тех пор не затянувшимися (это врата, сквозь которые течет поток бессознательного, но ко­торые доставляют непрерывные мучения эго), творческий человек достигает смирения, которое не дает ему перео­ценивать свое эго, поскольку он знает, что слишком зависит от своей цельности, от неведомого "я" внутри него.