Сочинения в двух томах. Том 2

Есть еще другого рода смягченный скептицизм, который может оказаться полезным человечеству и, возможно, является естественным результатом сомнений и колебаний пирронизма,— это ограничение наших исследований теми предметами, которые наиболее соответствуют ограниченным силам человеческого ума. Воображение человека по природе своей возвышенно; оно увлекается всем, что далеко и необычно, и, не терпя узды, устремляется в самые отдаленные пространства и времена, чтобы уйти от предметов, слишком привычных и знакомых. Здравый рассудок придерживается противоположного метода: избегая исследования отдаленных и высоких предметов, он ограничив? ется обыденной жизнью и предметами ежедневного опыта, предоставляя более возвышенные темы поэтам и ораторам, которые могут разукрашивать их по своему усмотрению, или же искусству духовенства и политиков. Чтобы прийти к столь здравому решению, лучше всего раз навсегда убедиться в силе сомнений пирронизма и в невозможности освободиться от них иначе как с помощью природного инстинкта. Люди, имеющие склонность к философии, несмотря на это, будут продолжать свои изыскания, ибо они приходят к выводу, что помимо непосредственного удовольствия, сопровождающего занятия философией, философские заключения есть не что иное, как систематизация и исправление размышлений, осуществляемых в обыденной жизни. Но эти люди не будут пытаться выйти за пределы последней, пока они помнят несовершенство тех способностей, которыми располагают, их узкие пределы и неточные действия. Коль скоро мы не в состоянии удовлетворительно объяснить, на основании чего верим после тысячи опытов, что всякий камень будет падать, а огонь гореть, то разве мы можем удовлетвориться каким-нибудь взглядом на происхождение миров или на состояние, в котором находилась природа от века, и на то, в котором она будет пребывать во веки веков?

И действительно, такое узкое ограничение наших исследований настолько разумно во всех отношениях, что достаточно подвергнуть самому поверхностному исследованию природные силы человеческого ума и сравнить их с их объектами, чтобы прийти к признанию необходимости этого ограничения. Таким путем мы придем к определению истинных предметов науки и исследования.

Мне кажется, что единственными объектами отвлеченных наук или же демонстрации являются количество и число и что все попытки распространить этот более совершенный род познания за их пределы есть не что иное, как софистика и заблуждение. Так как составные части количества и числа вполне однородны, то отношения между ними становятся сложными и запутанными; и не может быть ничего интереснее и полезнее, чем проследить с помощью разнообразных посредствующих членов равенство или неравенство этих частей в их различных комбинациях. Но так как все остальные идеи явно раздельны и отличны друг от друга, то при самом тщательном рассмотрении мы не можем идти дальше наблюдения этого различия и вполне очевидного суждения, что один объект не есть другой; если же такого рода суждения встречают препятствия, то причиной этого является исключительно неопределенность значения слов, которая исправляется с помощью более точных определений. Что квадрат гипотенузы равняется сумме квадратов двух других сторон, мы не можем знать без целой цепи заключений и исследований, как бы точно ни были определены сами термины. Но чтобы убедиться в правильности суждения где нет собственности, там не может быть и справедливости, необходимо только определить указанные термины и объяснить, что несправедливость есть нарушение прав собственности; и действительно, данное суждение есть не что иное, как несовершенное определение. Так же обстоит дело и со всеми так называемыми силлогистическими рассуждениями, которые можно найти во всех научных областях, за исключением наук о количестве и числе; и последние, думается мне, могут быть с полным правом признаны единственным истинным объектом знания и демонстративного доказательства.

Все другие исследования людей касаются только фактов и существования, которые, очевидно, не могут быть демонстративно доказаны. То, что существует, может и не существовать; никакое отрицание факта не может заключать в себе противоречия. Несуществование всего существующего без исключения — это такая же ясная и очевидная идея, как и его существование. Суждение, в котором утверждается несуществование чего-либо, может быть ложным, но оно не менее представимо и понятно, чем то, в котором утверждается существование того же. Дело обстоит иначе с науками в точном смысле этого слова: в них всякое ложное суждение неясно и непостижимо. Суждение кубический корень 64 равен половине 10 ложно, и его нельзя ясно представить, тогда как суждение Цезарь, или архангел Гавриил, или какое-нибудь иное существо никогда не существовали может быть ложным, но его вполне можно представить, и оно не содержит в себе противоречия.

В силу этого существование чего-либо может быть доказано только с помощью аргументов, исходящих из его причины или действия; но подобные аргументы основаны исключительно на опыте. Если рассуждать a priori, что угодно может казаться способным произвести что угодно другое. Падение камня может, пожалуй, потушить солнце, а желание человека—управлять обращением планет по их орбитам. Один только опыт знакомит нас с природой и границами причин и действий и позволяет нам выводить существование одного объекта из существования другого³⁴. Таковы основания моральных заключений, составляющих бблыпую часть человеческого знания и являющихся источником всех человеческих поступков и действий.

Моральные заключения касаются или частных, или общих фактов; к первому виду принадлежат все размышления обыденной жизни, а также все исследования в области истории, хронологии, географии и астрономии.

Общими фактами занимаются следующие науки: политика, естественная философия, физика, химия и т. д.— все науки, исследующие качества, причины и действия целого класса объектов.

Богословие, или теология, доказывающая существование Бога и бессмертие души, состоит из рассуждений, касающихся отчасти частных, а отчасти общих фактов. Теология имеет основание в разуме, поскольку она зиждется на опыте. Но ее лучшим и наиболее прочным основанием являются вера и божественное откровение.

Наука о нравственности и критицизм суть объекты не столько ума, сколько вкуса и чувства. Красота, как нравственная, так и физическая, скорее чувствуется, чем воспринимается. Размышляя же о ней и стараясь установить ее критерий, мы принимаем в расчет нечто новое, а именно вкус, общий всему человечеству, или какой-нибудь подобный же факт, который может быть объектом размышления и исследования.

Если, удостоверившись в истинности этих принципов, мы приступим к осмотру библиотек, какое опустошение придется нам в них произвести! Возьмем, например, в руки какую-нибудь книгу по богословию или школьной метафизике и спросим: содержит ли она какое-нибудь абстрактное рассуждение о количестве или числе? Нет. Содержит ли она какое-нибудь основанное на опыте рассуждение о фактах и существовании? Нет. Так бросьте ее в огонь, ибо в ней не может быть ничего, кроме софистики и заблуждений.

ИССЛЕДОВАНИЕ ОБ АФФЕКТАХ

ГЛАВА 1

1. Некоторые объекты непосредственно производят приятное ощущение благодаря изначальному строению наших органов, в силу чего их называют благом [добром]; другие же из-за непосредственно вызываемого ими неприятного ощущения приобретают название зла. Так, умеренное тепло приятно и является благом, чрезмерная жара болезненна и представляет собой зло.

Кроме того, некоторые объекты в силу их естественного соответствия или противоречия аффектам возбуждают приятные или болезненные ощущения, и поэтому их называют благом или же злом. Наказание врага, удовлетворяющее мстительность, есть благо, а болезнь друга, затрагивающая чувство дружбы,—зло.