Максимы и мысли (Характеры и анекдоты)

Глава 3

О ВЫСШЕМ ОБЩЕСТВЕ. ВЕЛЬМОЖАХ, БОГАЧАХ

И СВЕТСКИХ ЛЮДЯХ

Жизнь по книгам не узнаешь - об этом уже не раз говорили; умалчивали лишь об одном - о причине этого. Она же такова: знание жизни складывается из множества разрозненных наблюдений, но самолюбие не позволяет нам делиться ими с кем бы то ни было, даже с лучшим другом, - мы боимся, как бы нас не сочли людьми, чье внимание поглощено одними лишь мелочами, хотя мелочи эти очень важны для успеха в больших делах. * * * Просматривая мемуары и другие литературные памятники времен Людовика XIV, мы убеждаемся, что в ту пору компании самого дурного тона было присуще нечто такое, чего не хватает лучшему обществу наших дней. Когда общество не скреплено разумом, не оживлено чувством, когда в нем нет неподдельной благожелательности и обмена достойными мыслями, что видит в нем большинство его сочленов? То ярмарку, то игорный притон, то постоялый двор, то лес, то разбойничий-вертеп, то публичный дом. * * * Мы можем представить себе светское общество в виде здания, состоящего из ниш и каморок б6льших или меньших размеров. Эти ниши и каморки соответствуют разным местам в обществе с их прерогативами, правами и т. д. Места постоянны, а люди, занимающие их, приходят и уходят. Люди то велики ростом, то малы, но никогда или почти никогда не соответствуют своему месту. Вот скорчившийся исполин, сидящий в клетушке на корточках, а вон карлик, затерянный под аркадой; словом, ниши и статуи редко подходят друг к другу. Вокруг здания теснится толпа. Это все люди разного роста, и каждый из них ждет, когда же для него освободится хоть какая-нибудь каморка. В надежде получить ее они наперебой выхваляют свое происхождение и связи: кто попытался бы объяснить свои притязания тем, что место должно соответствовать человеку, как футляр инструменту, того немедленно освистали бы. Даже соперники не решаются попрекнуть друг друга подобным несоответствием. * * * Избыв свои страсти, люди уже не в силах жить в обществе: с ним можно мириться лишь в том возрасте, когда источником наслаждения для нас служит желудок, а средством убить время-собственная персона. Чиновники и судейские знают двор и то, чем он живет в данную минуту, примерно так же, как знает свет школьник, который получил отпускной билет и разок пообедал вне стен коллежа. * * * Все, что говорится в гостиных, в салонах, на званых ужинах, в собраниях и в книгах, даже в тех, цель которых-рассказать нам об обществен-все это ложь или, в лучшем случае, полуправда. Про такие разговоры уместно сказать по-итальянски оper lа predicaп или по-латыни 'Для красного словцап (итал.) оad populum pllalerasп.(4) оКраснобайство для публикип (лат.). По-настоящему же правдиво только то, что, не лукавя, говорит у камелька другу порядочный человек, многое повидавший и многое уразумевший. Такие беседы порою давали мне больше, чем книги и обычная светская болтовня: они быстрей выводили меня на верную дорогу и учили глубже мыслить. * * * Все мы не раз замечали, как сильно действует на душу несходство наших представлений о предмете с самим этим предметом; но особенно наглядно убеждаешься в этом, когда такое несходство обнаруживается неожиданно и мгновенно. Представьте себе, что вы гуляете вечером по бульвару и видите прелестный сад, в глубине которого стоит со вкусом освещенная беседка. Вы замечаете группы хорошеньких женщин, боскеты; из глубины аллеи к вам доносится смех. Прелестницы так стройны, что вам кажется-это нимфы, и т. д. Вы осведомляетесь, кто вон та дама; вам отвечают: оГоспожа де Б* хозяйка дома. . .п. К несчастью, вы с ней знакомы. Чары рассеялись. Вы встречаете барона де Бретейля. Он принимается рассказывать о своих любовных похождениях, невзыскательных интрижках и пр., а в заключение показывает вам портрет королевы в оправе, имеющей вид усыпанной бриллиантами розы. * * * Глупец, чванящийся орденской лентой, стоит в моих глазах ниже того чудака, который, предаваясь утехам, заставлял своих любовниц втыкать ему в зад павлиньи перья. Второй, по крайней мере, испытывал наслаждение. .Но первый!.. Барон де Бретейль куда ничтожнее Пейсото. * * * Пример Бретейля доказывает, что можно таскать в карманах полтора десятка усыпанных бриллиантами монарших портретов и при этом оставаться дураком. * * * Глуп, глуп. . . А не слишком ли вы щедры на это слово? Не слишком ли строги? В чем, собственно, глупость этого человека? Он действительно считает свою должность приложением к своей персоне, а вес и влияние в свете-наградою за свои таланты и добродетели. Но разве остальные чем-нибудь отличаются от него? Из-за чего же тогда весь шум? * * * Даже лишившись должности-будь то портфель министра или место старшего письмоводителя, глупец сохраняет всю свою спесь и нелепое чванство. * * * Умный человек всегда может привести тысячи примеров глупости и низкой угодливости, очевидцем которых он был и которые то и дело повторяются на наших глазах. Эти пороки столь же древни, как монархия, что убедительно доказывает их неистребимость. Из множества слышанных мною рассказов я заключаю, что если бы обезьяны, как попугаи, умели говорить, их охотно назначали бы министрами. * * * Нет ничего труднее, чем вывести из употребления предвзятое суждение или общепринятый оборот речи. Людовик XV несколько раз объявлял частичное банкротство; тем не менее мы продолжаем клясться ословом дворянинап. Не отучит нас от этой привычки и скандал с г-ном де Гемене. * * * Стоит светским людям собраться где-нибудь в толпу, как они уже мнят, что находятся в обществе. * * * Я видел людей, которые поступались совестью, чтобы угодить человеку в адвокатском мантии или судейской шапочке, Стоит ли после этого возмущаться теми, кто торгует ею ради самой мантии или шапочки? И первые и вторые одинаково подлы, но первые, сверх того, еще и глупы. * * * Люди делятся на две части: у одной, меньшей, есть обед, но нет аппетита; у другой, большей,-отличный аппетит, но нет обеда. * * * Мы кормим обедами ценою в десять-двадцать луидоров таких людей, ни одному из которых не дадим даже экю, если бы это понадобилось ему, чтобы переварить наши роскошные яства. * * * Вот превосходное правило, которым следует руководиться в искусстве насмешки и шутки: осмеивать и вышучивать нужно так, чтобы осмеянный не мог рассердиться; в противном случае считайте, что шутка не удалась. * * * М * сказал как-то, что главная моя беда - неумение примириться с засильем глупцов. Он был прав: я убедился, что, вступая в свет, глупец с самого начала обладает существенным преимуществом передо мной он оказывается там среди себе подобных, совсем как брат Лурди во дворце Глупости: И всем он так доволен в зданье том, Что мнит себя в монастыре родном. * * * Когда мы видим, как плутуют маленькие люди и разбойничают сановные особы, нас так и подмывает сравнить общество с лесом, который кишит грабителями, причем самые опасные из них-это стражники, облеченные правом ловить остальных. * * * Светские люди и царедворцы определяют стоимость человека или поступка по некоему ценнику условностей, а потом изумляются, что попали впросак. Они похожи на математиков, которые сначала придали бы переменным величинам задачи произвольные значения, а потом, подставив на их место значения истинные, удивлялись бы, почему в итоге у них получается несуразица. * * * Порою мне кажется, что те, из кого состоит светское общество, втайне знают истинную себе цену. Я не раз замечал, что они уважают людей, которые нисколько с этим обществом не считаются. Нередко, чтобы стяжать уважение света, нужно лишь глубоко презирать его, и притом презирать откровенно, искренне, прямодушно, без притворства и бахвальства. * * * Свет настолько достоин презрения, что немногие честные люди, которых можно в нем встретить, уважают тех, кто его презирает, и уважают именно за это. Дружба придворных, прямодушие лисиц, общество волков. * * * Я советовал бы всякому, кто добивается милостей от министра, обращаться к нему с видом скорее печальным, чем радостным: люди не любят тех, кто счастливее их. * * * В обществе, особенно в избранном, все искусственно, все рассчитано и взвешено, даже самые располагающие к себе непритязательность и простота. Это правда-жестокая, но бесспорная. Я знавал людей, у которых непринужденный, казалось бы, порыв оказывался на самом деле лишь ловким ходом, обдуманным, правда, молниеносно, но тем не менее очень тонко. Встречал я и таких, что соединяли самую трезвую расчетливость с напускным простодушием, легкомыслием и беззаботностью - точьв-точь кокетка в неглиже столь искусном, что оно кажется совершенно безыскусным. Все это досадно, но, как правило, необходимо: горе человеку, обнаружившему свои слабости и пристрастия даже перед самыми близкими людьми1 Я не раз наблюдал, как, случайно проникнув в нашу тайну, друзья ранят потом наше самолюбие. Не допускаю даже мысли, что в нынешнем обществе (я имею в виду общество высшее) хотя бы один человек решился раскрыть лучшему другу глубины своей души, свой истинный характер и, в особенности, свои слабости. Повторяю еще раз: в обществе нужно лгать, и притом настолько тонко, чтобы вас не заподозрили во лжи и не начали презирать, как дрянного фигляра, затесавшегося в труппу отличных актеров. * * * Человек, обласканный государем и после этого воспылавший любовью к нему, напоминает мне ребенка, который, поглядев на величавую процессию, мечтает сделаться священником, а побывав на параде, решает стать солдатом. * * * Фавориты и сановники стремятся подчас окружать себя выдающимися личностями, но предварительно так унижают их, что отталкивают от себя всякого, кто не вовсе лишен стыда. Я знавал людей, которые рады были бы стать угодниками любого министра или фаворита; однако обращение, которому они подвергались, приводило их в такое негодование, что и человек, наделенный самыми совершенными добродетелями, не мог бы возмущаться сильнее. Некто говаривал мне: оВельможам хочется, чтобы мы позволили попирать себя не за благодеяния, а за надежду на них; они пытаются купить нас не за наличные, а за лотерейный билет. Я знаю плутов, которых они по видимости не третируют и которым, несмотря на это, удалось вытянуть из них не больше, чем честнейшим людям на светеп. Какие бы деяния и подвиги ни совершил человек, какие бы подлинные и величайшие услуги он ни оказал стране или даже двору, они остаются лишь облестящими грехамип, как выражаются богословы, если этот человек не пользуется благоволением высших кругов. * * * Мы и не представляем себе, сколько нужно ума, чтобы не казаться смешным ! * * * Люди, проводящие много времени в свете, на мой взгляд, неспособны глубоко чувствовать: я не вижу там почти ничего, что могло бы трогать душу, если не считать зрелища всеобщего равнодушия, легкомыслия и тщеславия, которое лишь ожесточает ее. * * * Если монарх и забывает о нелепом этикете, то всегда ради потаскушки или шута, а не человека истинно достойного. Если женщина и обнаруживает свое чувство, то всегда ради какого-нибудь ничтожества, а не человека порядочного. Если уж мы сбрасываем с себя оковы общественного мнения, то чаще всего не затем, чтобы подняться над ним, а затем, чтобы себя уронить. * * * В наши дни люди уже не совершают иных промахов или совершают их гораздо реже. Мы стали настолько утонченны, что даже подлецесли он следует рассудку, а не зову своей натуры и дает себе труд хоть немного поразмыслить-воздерживается от известных низостей, которые в старину могли бы оказаться отнюдь не бесполезны. Я наблюдал, как независимо, пристойно, без всякого раболепства и т. д. держатся подчас при государе или министре весьма бесчестные люди. Этим они вводят в заблуждение юношей и новичков, то ли не знающих, то ли забывающих о том, что человека следует судить по всей совокупности его правил и поступков. * * * Когда видишь, как настойчиво ревнители существующего порядка изгоняют достойных людей с любой должности, на которой те могли бы принести пользу обществу, когда присматриваешься к союзу, заключенному глупцами против всех, кто умен, поневоле начинает казаться, что это лакеи вступили в сговор с целью устранить господ. * * * Кого встречает молодой человек, вступая в свет? Людей, которые уверяют, что жаждут взять его под свое покровительство, почтить своим вниманием, руководить им, стать его советчиками. (О тех, кто стремится повредить ему, обмануть его. устрмить. погубить, я просто умалчиваю). Если душа у него возвышенная и он ищет покровительства лишь у своей добродетели, не нуждается ни в почестях, ни в чьем бы то ни было внимании, руководится собственными правилами, а советов просит только у своего разума, сообразуясь при этом со своей натурой и положением, ибо знает себя лучше, чем его знают другие, свет объявляет его чудаком, оригиналом, дикарем. Если же это человек недалекого ума, заурядного характера, нетвердых правил, если он не замечает, что им руководят и ему покровительствуют, если он орудие в руках тех, кто им вертит, свет находит его очаровательным и, как говорится, добрым малым. * * * Общество, вернее, так называемый свет,-это не что иное, как арена борьбы множества мелких и противоречивых интересов, вечной схватки тщеславных притязаний, которые сталкиваются, вступают в бой, ранят и унижают друг друга, расплачиваясь за вчерашнюю победу горечью сегодняшнего поражения. Про того же, кто предпочитает жить уединенно и держаться подальше от этой омерзительной свалки, где человека, только что приковавшего к себе все взоры, через секунду уже топчут ногами, про того говорят, что он ничтожество, что он не живет, а прозябает. Бедное человечество! * * * Глубокое равнодушие, с которым люди относятся к добродетели, кажется мне гораздо более странным и возмутительным, чем порок. Чаще всего таким гнусным равнодушием грешат те, кого людская низость угодливо именует высокими особами,-вельможи, сановники. Не объясняется ли оно у них смутным, утаенным от самих себя сознанием того, что человека добродетельного нельзя превратить в орудие интриги? Вот они и пренебрегают им, считая, что в стране, где без интриг, фальши и хитрости ничего не добьешься, от него нет пользы ни им, ни кому бы то ни было. * * * Что повсеместно видим мы в свете? Искреннее и ребячливое преклонение перед нелепыми условностями, перед глупостью (глупцы приветствуют свою царицу1) или вынужденную мягкость по отношению к ней (умные люди боятся своего тирана!). * * * Нелепое тщеславие побуждает буржуа делать из своих дочерей навоз для земель знати. * * * Предположим, что десятка два людей, притом даже порядочных, знают и уважают человека признанного таланта, например Дориласа. Допустим, они собрались вместе и принялись восхвалять его дарования и добродетели, которых никто из них не ставит под сомнение. - Жаль только, - добавляет один из собеседников, - что ему так несладко живется. - Да что вы!-возражает ему другой.-Просто он скромен и чуждается роскоши. Разве вам не известно, что у него двадцать пять тысяч ренты? - Неужто? - Уверяю вас - да. У меня есть тому доказательства. Вот сейчас этому талантливому человеку самое время появиться и сравнить прием, который окажут ему в подобном обществе теперь, с той большей или меньшей холодностью-вполне учтивой, конечно, - с какой его встречали там раньше. Он так и делает; сравнение исторгает у него горестный стон. Однако среди присутствующих нашелся все же человек, который держится с ним по-прежнему. оОдин на двадцать?-восклицает наш философ. - Ну, что же, я вполне доволен!п. * * * Что за жизнь у большинства придворных! Они досадуют, из себя выходят, мучатся, раболепствуют - и все ради самых ничтожных целей. Они вечно жаждут смерти своих врагов, соперников, даже тех* кого зовут друзьями. Вот уж тогда они заживут, вот тогда им, наконец, улыбнется счастье! А пока что они сами сохнут, чахнут и умирают, но до последнего своего часа не забывают справиться о здоровье г-на такого-то или г-жи такой-то, которые так еще и не удосужились отправиться на тот свет. * * * Современные физиономисты понаписали немало глупостей; однако не подлежит сомнению, что то, о чем постоянно думает человек, накладываст известный отпечаток на его лицо. У многих придворных лживые глаза, и это так же естественно, как кривые ноги у большинства портных. * * * От многих, в том числе от людей очень неглупых, я слышал, что большая карьера непременно требует ума. Такое утверждение, на мой взгляд, не совсем верно. Правильнее было бы сказать иначе: бывают ум и сметливость такого рода, что обладатели этих свойств просто не могут не сделать карьеры, даже если наделены добродетелью, которая, как известно, представляет собою наиопаснейшее препятствие на пути к житейскому успеху. * * * Говоря о высоком положении в обществе, Монтень замечает: оРаз уж нам его не добиться, вознаградим себя тем, что посмеемся над нимп. Эти слова остроумны, во многом верны, но циничны и, сверх того, могут стать оружием для глупцов, взысканных милостями фортуны. Действительно, наша ненависть к неравенству часто объясняется лишь тем, что мы сами ничтожны. Однако человеку подлинно мудрому н порядочному оно ненавистно главным образом, потому, что, как стена, разделяет родственные души. Трудно найти людей благородного характера, которым ни разу не пришлось бы подавлять в себе симпатию к лицу, стоявшему выше их на общественной лестнице, и, к прискорбию своему, отвергать его дружбу, хотя эта дружба обещала стать для них источником радостей и утешения. Такой человек не станет вторить Монтеню, а скажет: оЯ ненавижу неравенство: из-за него мне пришлось избегать тех, кого я любил или мог полюбитьп. * * * Есть ли на свете человек, который имел бы дело только с людьми действительно достойными? У кого из нас нет таких знакомств, за которые мы краснеем перед друзьями? Кто видел женщину, которой ни разу не приходилось объяснять гостям, почему они неожиданно застали у нее г-жу такую-то? * * * Вы - друг придворного, человека, как говорится, благородного, не так ли, и вы хотите, чтобы он отнесся к вам с самой горячей симпатией, на какую только способно человеческое сердце. Вы окружаете его нежнейшей дружеской заботой, поддерживаете в несчастьях, утешаете в горестях; вы посвящаете ему каждую свободную минуту, при случае даже спасаете его от смерти или бесчестья. Но это пустяки, этого мало. Не тратьте же зря время и сделайте для него кое-что посерьезнее и поважнее: составьте его родословную. * * * Министр или сановник заявляет, что он держится такого-то взгляда; вы слышите его слова, принимаете их на веру и остерегаетесь обращаться к нему с просьбами, которые противоречили бы его излюбленному правилу. Однако вскоре вы узнаете, что введены в заблуждение: его поступки доказывают вам, что у министров нет правил, а есть только привычка, вернее, страсть, разглагольствовать о них. * * * Мы зря ненавидим иных царедворцев: они раболепствуют без всякой для себя выгоды, а просто так, ради удовольствия. Это ящерицы, которые, пресмыкаясь, ничего не выигрывают, зато частенько теряют хвост. * * * Вот человек, неспособный снискать уважение к себе. Значит, ему остается одно: сначала сделать карьеру, потом окружить себя всякой сволочью. * * * Как бы ни опорочила себя корпорация (парламент, академия, собрание), вступать с ней в борьбу бесполезно: она устоит благодаря своей многочисленности. Позор и насмешки лишь скользят по ней, как пули по кабану или крокодилу. * * * Глядя на то, что творится в свете, развеселится даже самый мрачный мизантроп, Гераклит - и тот лопнет со смеху. * * * Даже при равном уме и образованности бедняк, на мой взгляд, знает природу, человеческое сердце и общество лучше, нежели человек, богатый от рождения: в те минуты, когда второй наслаждался жизнью, первый заходил утешение в том, что размышлял о ней. * * * Когда видишь, что коронованная особа по собственному почину совершает похвальный поступок, невольно хочется объяснить большинство ее ошибок и слабостей влиянием тех, кто окружает трон, и мы восклицаем: оКак жаль, что этот государь избрал друзьями Дамиса и Арамона!п. При этом мы забываем, что, если бы Дамис и Арамон отличались благородным и сильным характером, они не были бы друзьями монарха. * * * Чем больше успехов делает философия, тем ревностней силится глупость установить всевластие предрассудков. Посмотрите, например, как поощряет правительство всяческие дворянские привилегии. Дело дошло до того, что женщинами у нас считают только знатных дам или девок, другие' в счет не идут. Никакие добродетели не могут возвысить женщину над ее положением в обществе; это в силах сделать лишь порок. Выдвинуться и снискать уважение к себе, если у вас нет знатных предков и дорогу вам преграждает толпа людей, которые с колыбели обладают всеми благами жизни,-это все равно что выиграть или по крайней мере свести вничью шахматную партию, дав партнеру ладью вперед. Когда же - что случается довольно часто-светские условности даруют вашим соперникам слишком большие преимущества, вам приходится и вовсе прекращать игру: фора ладьи-это еще куда ни шло, фора ферзяэто уж слишком. * * * Наставники юного принца, которые надеются дать ему хорошее воспитание, а сами примиряются с унизительным придворным этикетом и церемониями, похожи на учителя арифметики, который, вознамерившись сделать из своих питомцев отменных математиков, для начала согласился бы с ними в том, что дважды три-восемь. * * * Кто более чужд своему окружению-француз в Пекине или Макао, лапландец в Сенегале или, может быть, все-таки одаренный человек без денег и дворянских грамот, попавший в среду людей, которые обладают одним из этих преимуществ или обоими сразу? Общество как бы молчаливо условилось лишить всяких прав девятнадцать двадцатых своих сочленов. И такое общество тем не менее продолжает существовать. Чудеса, да и только! * * * Свет и общество в целом кажутся мне книжной полкой, где на первый взгляд все в образцовом порядке, поскольку книги расставлены на ней по формату и толщине, а на самом деле царит полная неразбериха, потому что при расстановке их не посчитались ни с областью знания, ни с предметом изложения, ни с именем автора. Дружба с человеком значительным и даже прославленным давно уже не почитается достоинством в стране, где людей нередко ценят за их пороки, а знакомства/с ними ищут потому, что они смешны. * * * Бывают люди неприятные в обхождении, но не вынуждающие ближних вести себя так же, как они; поэтому мы подчас легко переносим их общество. Бывают и другие, не только нелюбезные сами по себе, но одним своим присутствием уже мешающие проявлять любезность всем остальным; такие люди совершенно невыносимы. Вот почему мы тak избегаем педантов. * * * Опыт наставляет частного человека, но, развращает государей и сановников. * * * Наша публика похожа на нынешнюю трагедию: она глупа, жестока и лишена вкуса. * * * Царедворство-это ремесло, которое пытаются возвести в ранг науки: всякому хочется занять место повыше. * * * Светские знакомства, приятельские отношения и т. д.-все это в большинстве случаев имеет такое же касательство к дружбе, как волокитство к любви. * * * Умение вскользь обронить фразу-один из важнейших секретов светского красноречия. При дворе всяк придворный: и принц крови, и дежурный капеллана и очередной врач, и аптекарь. * * * Судьи по уголовным и гражданским делам, начальник полиции и многие другие должностные лица, чья обязанность-блюсти установленный порядок, почти всегда видят людей в самом мрачном свете. Они. полагают, что изучили общество, хотя знают только его подонки. Но разве можно судить о городе по сточным канавам, о доме - по нужнику? Такие чиновники обычно приводят мне на ум сторожей при коллеже, которым отводят жилье вблизи отхожих мест и о которых вспоминают, лишь когда надо кого-нибудь высечь. * * * Шутка призвана карать любые пороки человека и общества; она оберегает нас от постыдных поступков, помогает нам ставить каждого на его место и не поступаться собственным, утверждает наше превосходство над людьми, чье поведение мы осмеиваем, не давая при этом им повода сердиться на нас, если только они не совсем уж чужды юмора и учтивости. Люди, пусть даже незнатные, но ловко владеющие этим оружием, всегда стяжают себе в свете, в хорошем обществе такое же уважение. какое военные питают к искусным фехтовальщикам. Один неглупый человек - я сам это слышал-говаривал: оЗапретите шутку, и я завтра же перестану бывать в светеп. Обмен шутками-это поединок, правда бескровный; однако, подобно настоящей дуэли, он вынуждает нас быть сдержанней и учтивей. * * * Трудно даже представить себе, сколько вреда может принести стремление заслужить столь банальную похвалу, как: оГосподин такой-то очень приятный человекп. Не знаю уж почему, но получается так, что покладистость, беззаботность, слабодушие и ветреность, сдобренные известной долей остроумия, всегда по сердцу людям; что человек бесхарактерный и живущий сегодняшним днем кажется им привлекательнее, чем тот, кто последователен, тверд, верен своим правилам, кто не забывает отсутствующего или больного друга, готов покинуть веселую компанию, чтобы оказать ему услугу, и т. д. Но не стоит перечислять недостатки, пороки и дурные черты, на которые мы взираем с одобрением, это слишком долго и скучно. Скажу только, что именно поэтому светские люди, размышляющие об искусстве нравиться, куда чаще, чем то предполагают другие да и они сами, так подвержены названным выше слабостям-они жаждут, чтобы о них отозвались: оГосподин такой-то-очень приятный человекп. * * * Есть вещи, о которых юноша из знатной семьи даже не догадывается. Как, например, в двадцать лет заподозрить, что человек с красной лентой тоже может быть полицейским шпионом?