Человек против мифов

Ну, конечно, немного людей готово объявить себя полными солипсистами. Все, что они делают, основано на совершенно противоположной гипотезе. Когда они встают утром, то встают с постели, которую считают чем-то большим, чем просто сочетанием ощущений в своем сознании. Они движутся в мире, который считают независимым от них. И, возвращаясь вечером к тому перерыву в сознании, который именуется сном, они полностью убеждены, что физическая вселенная за часы их неосознавания ее не утрачивает ни йоты своей реальности.

Так что "человек с улицы", это мифическое существо, безответный автор всех нелепиц, которые так любят опровергать философы, в общем и целом – трезвый реалист. Ему никогда не приходит в голову предположить, что мир существует только в его сознании. Утонченные абстракции, создающие имя какому-нибудь епископу Беркли, не для него. Прямой ясный мир со своей упрямой дифференцированностью от нас – и больше ничего. Причем "человек с улицы" мудрей, чем о нем идет слава. Как однажды заметил Бертран Рассел, начиная философствовать, надо принять решение, собираешься ли ты быть логичным или здравомыслящим. Философы часто логичны. Рядовой человек по большей части здравомыслящ.

Есть другие пути к солипсизму, кроме сомнения в существовании предметов, стоящих за нашими ощущениями. Можно думать, например, что окружающий нас мир – не настолько твердая и строгая система, чтобы исключить свободную игру мысли и воображения. Так, Льюис Мемфорд пишет:

"Часто воображение человека вело его к заблуждениям, а поиски света погружали в еще более глубокую тьму, равно как его стремление к совершенству иногда делало его бесчеловечным, жестоким, саморазрушительным. Для мифа и религии было легче олицетворять субъекты, чем для науки – объективировать объекты. Однако конечным исходом этих усилий всегда оказывалось более глубокое прозрение им своего статуса и своего предназначения, чем это могло бы быть достигнуто в ходе практической деятельности самой по себе. Ибо именно на путях идеальных построений человек обходит свою животную судьбу: его мыслительные образы и его сверх-Я помогают ему выйти за узкие прагматические пределы человеческого общества" [43].

Мы улавливаем из этого пассажа, что миф и наука играют, по-видимому, взаимовосполняющие роли в человеческой жизни. Наука действует с трудом, миф с легкостью; но, несмотря на частую обманчивость мифа, он в конечном счете более глубок. Мы уходим от нашей "животной судьбы", что бы ни означало это выражение, не путем наращивания знаний о мире, а путем "идеальных построений", создавая "мыслительные образы", долженствующие выразить субстанцию нашей мечты.

Мыслительные образы – это совокупность идеалов, господствующая в мышлении каждой эпохи и поэтому отражающая, так сказать, мнение большинства о том, что наиболее желательно. Согласно теории и практике Мемфорда, мыслительные образы проверяются не своими соответствиями с реальностью. Их критерий – адекватность, с какой они воспроизводят существенные человеческие нужды. Критерий, таким образом, заключается в субъективной приложимости к человеческой "самости", а не в объективном соответствии физическим и социальным условиям. "Самость" может проявляться в мифе и сновидении. Наука, наоборот, привязана к буквальным формулировкам, которые должны максимально приближаться к математической точности. Выходит, что силой некоего поэтического вдохновения мыслительный образ глубже науки проникает в человеческую реальность.

Можно сомневаться, что он проникает глубже. Верно то, что глубина его – трясинного свойства, а трясина в концептуальном мышлении обычно путается с глубиной. Во всяком случае, изложенное мнение, несомненно, страдает солипсизмом. В самом деле, если науке со всей ее методологической тщательностью удается воспроизвести только вторичную реальность, тогда как первичная полностью ускользает от нее, то наше прозрение основополагающих истин неизбежно ограничивается вненаучными и внерациональными процессами в сознании. Невольно ощущаешь себя снова в той комнатушке, замке Самости, где только и проблем, что убраться в помещении, вымести пол, смахнуть пыль с мебели и создать впечатление царящего повсюду порядка. Получается, что нам надо иметь при себе мнения, как мы имеем на себе одежду, ради приличия или лоска и во избежание простой наготы.

То, что обычно рассматривалось как специфический порок философов, стало, таким образом, установившейся практикой людей, снабжающих публику идеями. У подобных авторов мы обнаруживаем распространенное мнение, что последние тайны мира залегают в бездонных глубинах "самости". Мы обнаруживаем у них и убеждение, что никоим образом не всякая "самость" таит в себе это сокровенное золото. Представители интеллектуальной элиты приятным образом убеждены, что они-то им располагают. В то же время они без подобной приятности убеждены, что огромное множество "самостей" вообще никакого золота не имеет. Так формируется хитроумное кооперативное предприятие, когда мыслительно богатые люди, соединяясь с денежно богатыми людьми, свободно раздаривают от своих щедрот и компенсируют своим собственным расточительством несколько более осторожную благотворительность избранных ими союзников.

В последние годы эти солипсисты, хранящие в себе тайны существования, выступали перед публикой в качестве политических и военных экспертов. Знание политических и военных дел в смысле знакомства с объективной реальностью, по-видимому, не является универсальным или хотя бы типичным атрибутом этого сословия. В самом деле, среди высказанных экспертами тезисов можно обнаружить следующие: что Мюнхенская конференция установила мир в нашу эпоху; что Чехословакия находится в большей безопасности без оборонительных укреплений; что Германия никогда не будет воевать с Россией, и что ни Германия, ни Япония никогда не нападут на Америку.

Немецкое вторжение в Россию, которое, полагали эксперты, не подрывает ничего, кроме мирового коммунизма, вызвало у них следующий веер предсказаний:

"По моему суждению, Гитлер овладеет Россией через 30 дней" [44].

"Несмотря на все противоречивые сообщения с русского фронта, американские эксперты не колеблются в печальном убеждении, что в конечном счете Россия не сможет устоять под напором механизированной силы нацистов" [45].

"Одно кажется мне несомненным: Советское государство последней четверти века окончилось. Оно будет или завоевано, или расколото на несколько частей, или реорганизовано на новых, некоммунистических основах" [46].

Между утверждениями таких экспертов и действительным ходом событий явно не оказывается сколько-нибудь поразительного соответствия; хуже того, слова и факты разошлись тут в противоположных направлениях. Однако не часто слышишь, чтобы какого-то комментатора уволили за несоответствие его высказываний реальности. Некоторые военные эксперты, провозгласившие немецкую армию непобедимой, все еще занимают свои посты и анализируют новости.

МОЖЕТЕ ЛИ ВЫ ДЕРЖАТЬ СВОИ МЫСЛИ ПРИ СЕБЕ?

Как такие вещи возможны? Кто-нибудь скажет, конечно, что эти эксперты – не эксперты, а пропагандисты, что они стремятся не объяснить события, а повлиять на политику. Однако отложим в сторону немилосердные обличения. Что нас здесь интересует, так это явная независимость доверия, которым пользуется эксперт, от какой бы то ни было связи между его заявлениями и действительным положением. Что ж, если эксперту доверяют не за это, то значит за что-то другое. Должно быть, доверие зависит от убедительности аранжировки его собственных идей – от их внутренней логики, их эстетической притягательности или (есть и такая возможность) их нравственного пафоса. Все зависит от его мышления.