После Кастанеды: дальнейшее исследование

Аскет, отказавшийся от собственного разума, заметно отличается от воина, идущего по пути знания дона Хуана. Если первый умерщвляет свой разум тем же способом, каким он умерщвляет, скажем, плоть, то второй находит интеллекту подобающее место, где последний может бесконечно развиваться, ничуть не причиняя ущерба основному импульсу, движущему его по "пути сердца".

Знание дона Хуана Матуса, будучи своеобразным вариантом магической дисциплины, не подчиняется метафизической догме. Воин трезво оценивает ситуацию и открывает в ней как отрицательные, так и положительные стороны.

Интеллект действительно препятствует любым психоэнергетическим изменениям; однако он же спасает воина от падения в пропасть бессмысленности, где человек (даже превратившись в мага) теряет практически все свои способности. Поэтому воин превращает разум в послушное орудие — отключает его на время, если это необходимо, отодвигает в сторону или возвращает назад, чтобы проанализировать необычную ситуацию с точки зрения абстрактного мышления.

Мне доводилось встречать "интеллектуальных аскетов" как христианского, так и индуистского толка. Эти люди ничего не читают, не слушают радио, не смотрят телевидение, не касаются газет и журналов. Некоторые даже отказываются слушать музыку, если она записана цифровым способом. В целом они оставляют впечатление людей неполноценных — их память и внимание атрофировались за годы бездействия, их способность к простейшим умственным операциям настолько ослабла, что их деятельность в этой области нуждается в постоянном контроле. Не думаю, что подобное состояние угодно Высшему Существу, которому они с такой страстью поклоняются.

Что же касается эстетического аскетизма, то его последствия уродуют психику, как я думаю, в наибольшей степени, а ведь именно он подспудно внушается в первую очередь христианством.

Красота Мира, постоянный и вездесущий источник светлой силы, радости и покоя, перечеркнута голословным утверждением о грехопадении, осквернении сотворенного мироздания — утверждением о том, что теперь вселенной правит Сатана, а стало быть, все здесь изуродовано его присутствием, все очернено, и только сердце истинно верующего — место, где совершается молитва, место, куда не добрался Враг рода человеческого.

Индусы, даосы и дзэн-буддисты верят в красоту сотворенного; в этом смысле их религия чище и благородней нашей.

Они не отвергают эту прекрасную Землю, каждый день дарующую нам неисчерпаемое изобилие чудесных творений, каждое из которых — маленький шедевр, достойный самых высоких чувств.

Вспомните, с какой особенной любовью созданы китайские пейзажи, как индусы воспевали красоту лотоса, из мутного ила вынесшего нежнейшие краски, в которых художник легко увидит закаты и восходы, устремленную ввысь чистоту, в которой каждый лепесток — незапятнанное ничем сознание, белое пламя восходящей в вечность души.

Отказаться от дарованной нам красоты — даже для религиозного человека — недопустимое пренебрежение.

Если же говорить о традиции дона Хуана, то здесь красота Земли одновременно и спасает, и поддерживает в тяжелые минуты, и развеивает иллюзию одиночества, и окрыляет, и дает энергию, чтобы совершить важный шаг на пути. В подобном случае аскеза не нужна и просто вредна, ибо изолирует человека от мира.

Так или иначе, аскетизм делает жизнь скудной. Мы и без того утратили многие краски, звуки и чувства. Наш опыт довольно беден — цвет и объем, воздух и перспектива пропали, как будто мы живем в мире немого кино.

На Востоке аскетизм — это путь к слиянию, растворению эго, к пробуждению Атмана и окончательному переселению в пространство Сат-Чит-Ананда (безличному блаженному осознанию без странствий и перемещений, всегда чреватых утратой уникальной высоты, достигнутой после стольких лет труда). На Западе аскетизм предполагает небесную награду: святость, праведность, обретение Царства Божия. И в том и в другом случае усечение опыта обещает в будущем его значительное расширение. Но есть один вид аскетизма, который перечеркивает все и делает труды напрасными.

Я имею в виду отказ от использования измененных режимов восприятия.

Например, буддистская традиция сделала почти все, чтобы получить доступ к сферам второго внимания, — и не получила его. Эта загадка одно время не давала мне покоя. Чогьям Трунгпа в своих работах много пишет о том, как научиться быть «здесь» и «сейчас». Но почему не «везде» и "всегда"?

Мы должны признать Реальность как ценное поле переживания, как поле жизни и движения, иначе угасание эгоистической мотивации приводит к неподвижности. Надо увидеть бесконечность процесса самореализации, и тогда тяготение к Абсолюту потеряет смысл, потому что это превращенное тяготение к завершенности, к остановке, к смерти.

Трунгпа много и правильно пишет о победе над борьбой, но победа над борьбой не должна превращаться в победу над движением, так как неподвижность живого противоестественна.

В конце концов стремление к абсолютности достижений (например, просветления) — весьма утонченный вариант навязывания Реальности своего представления о ней, ибо Реальность не знает ничего окончательного. Мы только переходим из одной сферы активности в другую. Однако сам переход требует настолько специфического усилия, что искушение «замереть» на дороге бывает почти непреодолимым. Безмятежность неэгоистического существования имеет собственную огромную инерцию. Необходимо поддерживающее намерение, а оно происходит из четкого осознания процессуальности как важнейшего атрибута самого сознания.

Например, животное, чтобы пережить зиму, впадает в спячку и открывает, что спячка — состояние весьма удовлетворительное, ибо отсутствует боль, голод, страх, борьба и т. п. Изначальное стремление проснуться в новой весне забывается или даже кажется неуместным, нецелесообразным. И тогда спячка постепенно переходит в кому, а затем — в смерть. Намерение быть здесь и сейчас закрепляет, останавливает движение восприятия. "Мы просто дышим и находимся здесь, — пишет Чогьям Трунгпа. — В этом есть нечто весьма удовлетворяющее…" Разумеется, при такой установке точка сборки (даже в том случае, когда фиксирующая ее сила практически равна нулю) никуда не сдвигается, поскольку в ее неподвижности буддист находит "нечто весьма удовлетворяющее".

Отсутствие сдвигов или движений точки сборки означает полное прекращение трансформативных процессов.

Эгоистическое реагирование перестает работать даже при незначительном углублении точки сборки, но специальное намерение консервировать имеющийся в данный момент режим восприятия превращает умозрительную, идеологическую аскезу в аскетизм энергетический — он останавливает любое движение точки сборки, и энергетическое тело убежденного буддиста никогда не меняет своих очертаний.

Форма сохранена вместе с клеткой, не позволяющей восприятию вырваться наружу, за пределы привычного описания мира. Это заключение воспринимается как "восхождение к Нирване", а любые спонтанные сдвиги восприятия — как помехи, препятствующие этому желанному восхождению.