Мелхиседек. Книга I. Мир

Что говорит нам палеонтологическая летопись, если искать в ней не то, что хочется, а то, что есть? Со стоическим спокойствием к эволюционным истерикам она заявляет, что все виды и формы животного мира появляются на Земле внезапно, сразу и в законченной нынешней форме! На сегодняшний день существует около 100 000 000 (!) экспонатов ископаемых, и среди них нет ни одной переходной формы!

Замечательно — из ста миллионов вымерших животных нет ни одного из переходных полувидов, которых как раз должно быть неисчислимо больше, чем законченных видов, а нам все еще пытаются доказывать, что именно эти полувиды руководили балетом бесцельных превращений животных из вида в вид и запросто бывали с самим заведующим всеобщей столовой — с естественным отбором! Первые многоклеточные организмы (губки, улитки, морские звезды, ракообразные) были уже очень сложными формами жизни (вспомним хотя бы клетку, из миллионов которых они состояли), и появились они в кембрийском периоде внезапно и массово. Никаких предков этих форм жизни ниже кембрийского периода не обнаружено. В слоях выше кембрия происходит то же самое — абсолютно новые виды, никак не связанные с прежними, появляются также внезапно и также массово. Как в мультфильме: ничего не было и вдруг — бегемот! И все эти виды далее, по данным палеонтологии, от своего возникновения и до своего отмирания не изменялись!

Также внезапно появились и внезапно вымерли, не изменяя своей формы, и огромные динозавры. Их современница сова с тех пор также не изменилась. Неизменной уже миллионы лет остается акула. Варану 110 миллионов лет, глипидии (родственники крабов) живут 70 миллионов лет, австралийский светло-желтый муравей — 80 миллионов лет, рыба целаконт — почти столько же, гаттерия (клювоголовое пресмыкающееся) — 150 миллионов лет, амкуру (земноводное) — 400 миллионов лет, и, наконец, рекордсмены, жуки «кровисония ла реликта пасе» (это их латинская фамилия русскими буквами) — пятьсот миллионов лет! Даже ни одного жирафа, шея которого была бы существенно короче шеи наших нынешних жирафов, найти не удалось. А ведь это стандартно излюбленный пример эволюционистов — бедный жираф был когда-то совсем обыкновенным, но очень хотел кушать, тянулся за листьями высоких деревьев саванны и вытянул себе неприлично длинную шею. Неприлично в данном случае было бы говорить о том, что палеонтологическая летопись не подтверждает эволюционной теории. Она ее попросту опровергает!

Впрочем, если кого-то не устраивает термин «Сотворение», мы и не настаиваем. Только пусть тогда он даст свое собственное оригинальное название этому явлению, когда на Земле внезапно, массово и одновременно повсюду, во всех ее местах, сразу появлялись готовые, законченные формы бабочек, китов, змей, рыб, птиц, обезьян, львов, дубов, каштанов и т. д.

Как видим, в данном случае здравый смысл даже подкреплен наукой (палеонтологией), и можно было бы от этого вопроса просто отмахнуться. Однако теория эволюции настолько прочно засела в мозгах человечества, что своим количественным распространением она может подавить такие качественные аргументы, как логика и наглядные результаты какой-то одной очень точной науки, но всего лишь прозаически добытые из-под земли. Что такое, в самом деле, непреложные факты, когда есть такая великая идея? Идея, которая позволяет отбрасывать наличие Божьего Замысла и внедрять биологические основы животных ощущений в побудительные мотивы человека? Мы всего лишь животные, которым повезло больше других животных, и мы взяли над ними власть. Среди нас тоже могут быть такие животные, которым повезло больше других, и они тоже могут брать власть над себе подобными, то есть над нами, не утруждая себя вопросами совести. Таков весь путь всего живого — сильный побеждает слабого и стремится лучше приспособиться! Секрет успеха этой абсурдной теории (эволюционной) только в этом, в ее удобстве. Как только требуется переступить нравственный порог, то сразу же мы — животные, это наша природа, изначальная и неодолимая. Удобно. Как только нравственный порог переступается по отношению к нам, когда теперь уже нам не везет, тогда можно за нравственностью, как в соседнюю булочную, сбегать к Богу — мы ведь люди, образ Божий, с нами поступили не по Его критериям, караул! Универсально удобно. Наверное, в этом удобстве и кроется успех этой теории. Сам Чарльз Дарвин, выдвинувший ее, надо сказать, — не виноват. Он был верующим человеком и исходил в своей теории из того, что первую жизнь в какой-то форме создал Бог, а дальше пошла эволюция. Это современные его последователи распространили эволюционный принцип и на само зарождение жизни. Он был умный человек и никогда не утверждал, что его теория абсолютно верна. Он говорил, что она будет абсолютно верной тогда, когда ее подтвердит палеонтологическая летопись! В то время палеонтология находилась в зачаточном состоянии, и он очень надеялся на ее успехи. Дарвин был честным ученым и не фантазировал по тем вопросам, которых он не мог объяснить. А таких вопросов было много, и он честно в таких случаях говорил: «Не знаю». Он действительно многого не знал в то время: не знал, насколько сложна и совершенна клетка, не знал механизма наследственности, не знал итогов палеонтологической летописи, которая на сегодняшний момент вытащила из-под земли все, что можно было вытащить, не знал биологии на ее сегодняшнем уровне (он ее знал на уровне студента среднего курса университета, а может быть, и хуже) — и заблуждался честно. Но он был джентльменом, и знай он то, что сегодня знаем мы, он, несомненно, снял бы шляпу и сказал: «Джентльмены! Красивая была теория, что и говорить. Но она оказалась ошибочной. А теперь давайте займемся чем-нибудь полезным!»

Второй причиной успеха эволюционной теории после ее социально-нравственного удобства, таким образом, можно считать упадок честности в науке. Почему это произошло? Очевидно, из-за победившей материалистической установки на трактовку результатов научных открытий. В какой-то момент стало не просто престижным, но непременно обязательным сочетать науку и материализм. Раньше как-то обходились без этого, и наука двигалась своим путем, а честные ученые говорили: «Гипотез не измышляю». Допускалось, что есть и нечто непознаваемое в мироздании, неподвластное нашему анализу, имеющее характер метафизический, то есть сверхфизический, располагающийся вне возможности наших ощущений. Признавалась иная реальность, отличная от видимой, материальной. Затем, как и в любом деле победила серость, и возобладала позиция, требующая исключать даже само предположение об иной реальности. При этом наука на пределах своих возможностей тыкается с разных сторон в эту реальность, которую нельзя признавать в качестве объяснений возникших тупиков, и здесь происходит то, что невозможно было во времена Ньютона, например: появляются самые любые гипотезы, и это теперь не стыдно, а почетно. Считается вполне достойным сказать любую глупость, лишь бы это звучало научно и было материалистично.

Прекрасный пример из телесериала «Секретные материалы»: человек умер на унитазе от укуса насекомого, залетевшего случайно из космоса. Малдер это самое и предполагает на основе некоторых отрывочных данных, то есть объясняет невероятное единственно объяснимым, но недоказуемым, поскольку насекомые к моменту расследования уже погибли. Это позиция честного исследователя — видеть не видел, показать вещественно не могу, но по сведенным воедино фрагментам фактов уверенно предполагаю. А персонаж актрисы Джиллиан Андерсон, агент Скалли, представляет в сериале материалистически озабоченного наблюдателя — она говорит, что человек дулся на унитазе, у него внутри от этого что-то лопнуло и он так и скончался в печали. Будьте бдительны при отправлении естественных надобностей! Зачастую большего и не вынесешь из материалистически заточенных гипотез.

Что, кстати, по поводу эволюции вообще говорит наука? Какие доводы приводит она, когда не хочет видеть приведенных нами неоспоримых археологических и элементарно разумных логических доводов? Как, по мнению приверженцев эволюции, мог вообще происходить этот процесс? В чем его именно тонкий молекулярно-биологический механизм? Может быть, это какая-то непреложная достоверность такого возможного биологического процесса изменения видов не дает честным ученым отказаться от его вероятности? Попробуем в этом разобраться.