«Рабочий» в творчестве Эрнста Юнгера

Единство рабочего пространства является последней стадией. От него будут зависеть «регуляция технико-экономических функций, производство и распределение благ, установление границ, разграничение и назначение задач между нациями». «Только в силу этого единства станут возможными формирующие и символические действия, благодаря которым все жертвы обретут свое завершение и оправдание как образы вечности в гармоническом законе пространства и в монументах, бросающих вызов времени»

Что касается общей атмосферы, то ее подоснова нам уже известна «Бурная деятельность и отдых, серьезность и веселье, будни и праздники перестанут быть противоположностями или, по крайней мере, станут противоположностями второго ранга, подчиненными цельному чувству жизни», жизни, несущей на себе отпечаток работы, понимаемой как «элемент полноты и свободы, открыть которую еще только предстоит»

Заключительные соображения

Как уже говорилось в начале, целью нашего исследования было знакомство читателя с идеями «Рабочего», а не их критический анализ. Поэтому в заключение мы ограничимся отдельными краткими соображениями общего характера. Кроме того, основные вопросы, затрагиваемые Юнгером, мы уже рассматривали в других своих работах [3] и в критическом анализе его идей нам пришлось бы во многом повторить сказанное ранее.

У многих читателей может создаться впечатление, что, ставя диагноз нашему времени и прогнозируя его будущее развитие, Юнгер сгущает краски, поскольку сегодня кажется, что напряжение, обусловленное теми разрушительными, стихийными процессами, которые составляют основу его доктрины рабочего, значительно спало. До некоторой степени это действительно так; помимо прочего, следует помнить, что Юнгер — художник, и поэтому в его книгах немалую роль играет драматическое воображение. Однако имеет смысл вернуться к тому, что говорилось в «Предисловии». В ограниченном пространстве так называемого «западного» мира концепция «Рабочего» может показаться устаревшей или не обязательной, лишь поскольку наше нынешнее положение напоминает нечто вроде антракта, эйфорическая атмосфера которого, впрочем, не должна вводить нас в заблуждение. Невозможно не признать того, насколько мы привыкли жить сегодняшним днем в этой атмосфере, где за соблазнительными перспективами, открываемыми постоянным ростом материальных возможностей, таится фундаментальная нестабильность Естественно, прежде всего это относится к области международной политики; речь идет в первую очередь о затяжной холодной войне между «Западом» и «Востоком» со всеми последствиями, к которым она способна привести; но и помимо этого на нашей планете хватает потенциально «горячих» точек, где взрыв может произойти в любой момент, что неизбежно приведет к активизации стихийных сил.

Что же касается жизни в целом, то все сказанное Юнгером относительно прорыва стихийного как реакции на рационально-конформистские порядки буржуазного общества также нельзя сбрасывать со счетов. Сегодня это стало настолько очевидным, что при подборе свидетельств подобного рода самое главное не запутаться в бесчисленном разнообразии новейших форм компенсации, бегства от действительности или бунта против нее, что проявляется в стремительном росте неврозов, появлении новых наркотических средств, разгуле преступности, увлечении примитивистскими и сексуальными сторонами жизни, ныне обретшими уже коллективный характер (достаточно упомянуть то значение, которое в наши дни обрел джаз как танцевальная музыка и другие сходные явления). Все это, похоже, позволяет утверждать, что проблема стихийного не утратила своей актуальности, а следовательно, не утратила ее и проблема целостной жизни, преодолевающей внутреннюю раздробленность, которая и стала причиной вышеупомянутых явлений. Многое из сказанного Юнгером может показаться преувеличением лишь постольку, поскольку более острая, не одурманенная восприимчивость позволяет ему схватить реальность, скрытую за видимостью внешнего благополучия в тех ситуациях, кризисный характер которых большинство людей не ощущает лишь потому, что из острого и спорадического состояния они перешли в общую, хроническую стадию.

Однако вклад Юнгера в определения специфических категорий для формирования нового, антибуржуазного человека нельзя признать полностью удовлетворительным. Он указывает общее направление, связанное, главным образом, с формулой героического реализма и культурой «типа». Но, как уже говорилось, помимо этого необходимо было поставить и углубить целый ряд специфических человеческих проблем, в связи с чем стоило бы напомнить то, что пишет сам автор в Предисловии, сообщая читателю, что дальше тот должен продвигаться сам, поскольку важен не столько подбор надлежащего материала, сколько «инстинктивная безотказность метода».

С учетом этой оговорки попробуем установить, какое положение занимает юнгеровская доктрина работы и рабочего в комплексном видении времени. Для начала стоит вкратце обратиться к традиционной концепции инволюционного хода истории, подробно изложенной нами в вышеупомянутых работах. Власть и господствующий культурный тип по нисходящей сменяли друг друга в соответствии с четырьмя основными ступенями, на которые, как правило, функционально делились древние общества: духовная власть, воинская аристократия, буржуазия, рабочие. Даже не углубляясь в детали, вполне очевидно, что общества, зиждущиеся на сакральном и на чисто духовной власти, отныне остались в незапамятном прошлом; столь же давно завершился и цикл великих воинских династий, а революция третьего сословия, наряду с наступлением буржуазии и индустриализма, подорвала и вытеснила всякое жизнеустройство и закон, относящиеся к более высоким уровням. Теперь одновременно с кризисом буржуазного общества на первый план в общих «социальных», или коллективистских, рамках начинает выходить четвертое сословие, а следовательно, и свойственный ему принцип, то есть труд и соответствующий ему тип — трудящийся, рабочий. Человек, свободный от предрассудков, легко убедится, что описанная нами картина событий — не плод частного умозаключения или толкования, но жестокая реальность.

Действительно, одним из признаков нашего схождения на четвертую стадию является генерализация понятия труда, что в любое другое время показалось бы немыслимым отклонением. Сегодня почти всякая деятельность мыслится и выглядит как один из видов работы. Если в древних традиционных обществах та же работа могла иной раз возвышаться до ранга творческой деятельности или искусства, то сегодня, напротив, даже в искусстве и интеллектуальной деятельности склонны видеть особую разновидность работы, то есть тот вид активности, который в прежние времена связывался исключительно с низшими общественными слоями.

Поэтому может показаться, что, выбрав понятия «работа» и «рабочий» и сведя к общему знаменателю «работы» все формы деятельности, определившиеся с пришествием техники и сопутствующими процессами активистской мобилизации мира, Юнгер поддался настроениям времени, тем самым впав в обычное заблуждение, благодаря которому в работе видят самодостаточную цель и ключ к общему мировоззрению. Однако, как мы видели, в его книге понятие «работа» имеет другое смысловое наполнение, а именно не понимается как материально-экономическая категория, но отождествляется с героическим реализмом, не является социальной или коллективно-пролетарской величиной, но определяет новые, обнаженные отношения антибуржуазного человека со стихийным; наконец, его рабочее государство не имеет ни малейшего отношения к тому, что сегодня принято обозначать этим термином, но представляет собой строго упорядоченную органическую структуру, которая даже заставляет автора обратиться к традиционному понятию ордена. С учетом всего этого становится очевидным, насколько иной смысл имеет теория Юнгера с точки зрения основной направленности, экзистенциальной ориентации. Это, скорее, походит на то, как если бы в текущем состоянии, в мире, целенаправленно подчиняющем себя работе, за пределами самой нижней отметки нисходящего процесса нам открылся путь к новому восхождению. Действительно, работа, рабочий и рабочее государство в юнгеровском понимании более не являются категориями четвертого сословия, но сливаются с ценностями героического, активистского и в определенном смысле также военно-аскетического типа. Кроме того, как мы видели, актуальность «Рабочего», в том числе генетически, не вытекает из философских опытов, как это бывает у некоторых эпигонов абсолютного идеализма, или из попыток практического применения марксизма, как это случается на определенных участках коммунистического пространства, но обладает «экзистенциальной» актуальностью, которая впервые открывается человеческим типом, прошедшим жестокий отбор в испытаниях великой войны. Так, за процессами, потенциально разрушительными для цивилизации третьего сословия, признается исключительно тактическая ценность, тогда как их положительной целью объявляется не цивилизация четвертого сословия, но жизнеустройство согласно законам, родственным по духу тем, которые были свойственны обществу второго сословия. Не зря Юнгер, наряду с крайним модернизмом, постоянно возвращается к опыту пруссачества, то есть к типичной традиции второго сословия. Более того, многократно обращаясь к «метафизике» мира работы, с соответствующим ему гештальтом, к образцам, заимствованным из традиционных культур и имеющим, несмотря ни на что, всецело сакральную основу, пытаясь дать представление о конечных формах мира типа, свободного от прежних динамичных, революционных и активистских характеристик, Юнгер заходит еще дальше в своем возвращении к корням. Таким образом, таково место и значение теории Юнгера в проблематике нашего времени.