Восстание против современного мира

Когда же жреческая каста (или церковь), напротив, претендует на роль исключительного обладателя той священной силы, которая одна только и может дать царю возможность исполнения его функций, мы встречаем начало периода упадка. Здесь появляется духовность, сама по себе уже не является царской, и царская власть, уже не обладающая духовным характером; первая и вторая стали существовать отдельно друг от друга. Также появился раскол на «женскую» духовность и материальную мужественность; на лунную «святость» и материальную «солнечность». Синтез, соответствовавший исконным царственным атрибутам «славы», небесному огню «победителей», растворился. Измерение абсолютной центральности оказалось утрачено. Позже мы увидим, что такое разделение отмечает начало упадка цивилизаций, в итоге приведшего к образованию современного мира.

После этого раскола жреческая каста предстала в качестве касты, ответственной за привлечение духовных влияний и являющейся их посредником, но не способной составлять господствующий центр внутри миропорядка. Этот господствующий центр присутствовал в воинском или аристократическом качестве царя, которому обряд посвящения в царский сан позволял связываться с этими влияниями («Святым Духом» в католической традиции), чтобы он мог принимать их и претворять в действие в действенной форме. Таким образом, в более поздние времена только через это священническое посредничество и virtus deificans обряда воссоздается синтез царского и священного, призванный составлять высшую иерархическую точку традиционного общественного порядка. Только таким образом царь вновь является кем-то большим, нежели простым смертным.

В католическом ритуале платье, который король должен был надеть перед обрядом инвеституры, было просто «военным» платьем, и только в более поздние времена король начал носить «королевское платье» в течение обряда, и было положено начало традиции сидеть на «возвышении», которое закрепилось за ним в церкви. Строгое символическое значение различных этапов церемонии сохранилось почти до нынешних времен. Немаловажно, что в более древние времена периодически использовалось выражение «королевская религия», для которого часто вызывалась загадочная фигура Мелхиседека: уже в эпоху Меровингов при обращении к фигуре короля мы обнаруживаем формулу Melchizedek noster, merito rex atque sacerdos («наш Мелхиседек, по заслугам царь и священник»). [222] Король, во время обряда снявший платье, надетое ранее, считался тем, кто «оставляет мирское состояние, чтобы принять состояние королевской религии». [223] В 769 г. папа Стефан III писал, что Каролинги являются священным родом и королевским священством: vos gens sancta estis, atque regales estis sacerdotium. [224]Королевское посвящение в сан даровалось через помазание; в те времена этот обряд отличался от обряда посвящения в сан священников лишь несколькими мелкими деталями, и вследствие этого король становился перед Богом и людьми так же свят, как священнослужители. Помазание в еврейской традиции, принятое католицизмом, было привычным обрядом, использовавшимся для того, чтобы перенести существо из мира профанного в мир священного; [225] согласно гибеллинскому идеалу, именно благодаря своему благочестию посвященный в королевский сан человек становился deus homo, in spiritu et virtueChristus domini, in una eminentia divinificationis —summus etinstructor sanctae ecclesiae («богочеловеком, Христом Господом в духе и благочестии в единой высокой степени обожествления—итог и высший распорядитель святой церкви»). [226] По этой причине говорилось, что «король должен выделяться из массы простых людей, так как он исполняет священническую функцию благодаря тому, что был помазан священным елеем». [227]Неизвестный автор из Йорка писал: «Король, Христос [помазанный] Господом, не может рассматриваться как просто человек». [228] И в нерегулярных проявлениях той идеи, что обряд посвящения в королевский сан смывает любой совершенный [229]грех, включая кровопролитие, мы находим отголосок вышеупомянутой инициатической доктрины касательно трансцендентности сверхъестественного качества по отношению к любой человеческой добродетели или греху.

В этой главе мы рассмотрели инициацию в связи с практической функцией царской власти, в том числе и видимой. Мы также упомянули случаи, в которых инициатическое достоинство отделяется от соответствующей функции, или, лучше сказать, в которых эта функция отделяется от инициатического достоинства, секуляризируясь и приобретая лишь военный или политический характер. Однако инициация также должна рассматриваться как независимая категория мира Традиции, не обязательно связанная с выполнением видимой функции в центре общества. Инициация (высокоуровневая инициация, а не инициация, связанная с кастами, а также с традиционными профессиями и различными гильдиями ремесленников) сама по себе означает действие, которое определяет онтологическую трансформацию человека. Она создала инициатические цепи, часто невидимые и тайные, сохранявшие то же самое духовное влияние и «внутреннюю доктрину», превосходящую экзотерические и религиозные формы исторической традиции. [230] Есть даже примеры, в которых прошедший инициацию обладал этим явственным свойством [231] в нормальной цивилизации, то есть еще до вырождения и внутреннего раскола традиционного единства. Это свойство стало обязательным и вездесущим в более поздние времена, особенно в Европе, из-за инволюционных процессов, которые привели как к организации современного мира, так и к пришествию христианства (отсюда чисто инициатический характер герметического rex, розенкрейцерского императора, и так далее).

ГЛАВА 11. ИЕРАРХИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ЦАРСКИМ И СВЯЩЕННИЧЕСКИМ САНОМ

Если в личности посвященного в сан царя определенным образом восстанавливается синтез двух властей, оказывается весьма ясной природа существующих при любом нормальном общественном порядке иерархических отношений между царями и жреческой кастой или церковью, являющейся просто посредником в передаче сверхъестественных влияний: царский сан обладает первенством перед священническим, как символически солнце обладает первенством перед луной, а мужчина —перед женщиной. В определенном смысле это то же самое традиционно признаваемое первенство одновременно священнического и царского сана Мелхидесека, проводившего жертвоприношения именем Всевышнего, бога Победы («Бог Всевышний, Который предал врагов твоих в руки твои», Быт, XIV, 20), перед священническим достоинством Авраама. Как уже говорилось, средневековые апологеты гибеллинского идеала иногда обращались к символу Мелхиседека, отстаивая перед церковью сверхъестественное право и достоинство монархии [232] .

Но даже при обращении к совершенно традиционным цивилизациям можно вспомнить арийские —точнее, индоарийские —тексты, чтобы указать, что даже в цивилизации, кажущейся по своему характеру жреческой, в большой степени сохранялось представление о правильном отношении между этими двумя достоинствами. В этих текстах, которые мы уже цитировали, сказано, что род воинских божеств возник из Брахмана как высшая и более совершенная форма, чем сам Брахман: «Поэтому нет ничего выше воинской аристократии —кшатриев, и жрецы —брахманы —почитают воина, когда происходит посвящение царя в сан» [233] .