Метафизика пола

Это и есть тайна тяги мужчины к женщине и всевозможных ее вариантов, именуемых любовью, вплоть до случаев соединения существ, которых нельзя называть чистыми мужчинами и чистыми женщинами. Именно в этом ключ ко всей метафизике пола: "через диаду [125] к единству". Наиболее фундаментальная форма половой любви — мгновенно взрывающая дуальность, экзистенциальную преграду между "Я" и "не-Я", между "Я" и "Ты". Плоть и пол здесь служат всего лишь инструментами к экстатическому достижению "единства" [126]. Этимология, данная слову "amor" средневековыми "Адептами Любви" (Fideli d'Amore) [127], хоть и не "научна", но от этого не менее значительна: "частица "а" означает "без"; "mor" (mors) — "смерть": соединяем оба — получаем "без смерти", то есть бессмертие [128]'.

В сущности, любя и желая, человек ищет собственный корень, почву, причастность к абсолютному бытию, ищет разрушения στηρεσις— "потерянности" и связанного с ней экзистенциального страха. Поняв это, мы поймем и любовь, даже профаническую, и даже простой "секс". И начнем постепенно нащупывать путь, ведущий в область мистического эротизма сакрализации пола и даже половой магии — всего того, что составляло важную часть древней традиции. И это потому, что перед нами уже раскрылась "элементарная", стихийная, не физическая, но метафизическая сущность эротического импульса. Проследуем по этому пути — его этапы станут последующими главами этой книги.

При этом не будем забывать о деталях и частностях. Как мы видели, платоновская доктрина об андрогине имеет вполне определенную "прометеевскую" окраску. Если эти мифические существа по сущности своей были способны внушить страх богам и бороться с ними, то, значит, эротическая реинтеграция не только сама по себе мистична, но и несет с собою некое могущество, возможно, опасное. Мы вернемся к этому, когда предпримем исследование инициатических форм половой магии. Весь "пафос", однако, отсюда. В широком мифологическом обрамлении прометеизм теряет или отчасти теряет свои негативные свойства: одна и та же традиция оформила как мифы о Прометее и Гигантах, так и героические мифы о Геракле. А ведь последний достиг той же цели, которой добивались Титаны, — открытия подступов к Древу Жизни. Герой "наслаждается" яблоками бессмертия (по одной из версий путь к Древу Гераклу указывает именно Прометей), а на Олимпе он — обладатель Гебы, вечной молодости, и не как вероломный мошенник, но как равный Олимпийцам.

Итак, традиция намекает на латентный прометеизм всякого эроса. В богатом инициатическом содержании, но зашифрованном под рыцарские приключения цикле о святом Граале, искушение, которое представляет женщина для избранного рыцаря, приводит иной раз и к Люциферу [129]. Это является преткновением для моралистических толкований. У Вольфрама фон Эшенбаха падение Амфортаса [130] соотносимо с девизом "Amor" — девизом, который, как говорит поэт, не согласовывается с покорностью и смирением [131]'. Это означает, что в любви некоторым образом присутствует противление чистому смирению, υβρις существ [132], "единых" по происхождению. К тому же, нужно заметить, у Вольфрама сказано, что "путь к Граалю открывается только с оружием в руках", иными словами, через насилие, что и приводит главного героя поэмы Парсифаля к своего рода богоборчеству [133]'. Следовательно, открыть себе путь к Граалю — более или менее равноценно открытию заново пути к Древу Жизни или бессмертию; всякое вялое и дряблое обрамление этой легенды, подобное опере Вагнера, не соответствует изначальным смыслам и потому не может быть принято во внимание. Наконец, нужно отметить, что в кругах, в которых практиковались половая магия и мистический эротизм, имелись адепты, которые открыто исповедовали доктрину "единства" и отрицали какую-либо онтологическую дистанцию между Творцом и творением. Их взгляды порой содержали откровенную аномию, то есть отрицание не только человеческих, но и Божественных законов. Вот очень приблизительный перечень: от Сиддхи и Каулы индусов до тантристов "Пути левой руки"; в Европе — от "Братьев Свободного Духа" христианского Средневековья до саббатианства Якова Франка [134], а в наши дни вплоть до Алистера Кроули [135]. Но все это следует выделить особо, "отшелушив" от вульгарного "прометейства" и в то же время подчеркнув конкретно эротический аспект, вовсе не касающийся обычной любви мужчины и женщины. В то же время будем помнить, что у самого Платона [136] "выздоровление", "восстановление" и "высшее блаженство" понимались как "высшее благо и добро", к которому может привести эрос. Все это сочеталось с неприятием безбожия и нечестивости. Но в определенном смысле такая установка отделяет от Божественного начала, ведет к подчинению и раздробленности человека — это как бы обратная сторона платоновского "антипрометеизма". Такая грань отделяет Геракла от Прометея и соответственно от установки на сатанизм. К этим проблемам мы еще вернемся.

14. Эрос и различные состояния опьяненности

Рассмотрим теперь ту "теорию любви", которую Платон вложил в уста Диотиме. Но сначала послушаем, что говорит Платон о высшей форме эроса как состояния, иными словами, о влиянии его на подсознание. Персонифицированный Эрос уже в "Пире" назывался "могущественным гением", "пребывающим посередине между богами и смертными" и передающим, как и другие гении, соответственно приказания или молитвы [137]'. В "Федре" пространно говорится о μανια [138]. Слово это довольно трудно перевести, буквальный перевод "мания" наталкивает на что-то негативное и болезненное, так же неточна попытка перевести это слово как "фурор", предпринятая гуманистами Возрождения (eroici furori [139] у Джордано Бруно). Но можно говорить о состоянии восторга, "Божественного энтузиазма", экзальтации или светлой, ясной опьяненности: об этом мы уже говорили в связи с первичной природой эротического импульса. Платон строго различает две формы "мании" или "неистовства": "неистовство бывает двух видов: одно — следствие человеческих заболеваний: другое же — Божественного отклонения от того, что обычно принято… [140] Так что не стоит его бояться, и пусть нас не тревожит и не запугивает никакая речь, утверждающая, будто следует предпочитать рассудительного друга тому, кто охвачен порывом. Пусть себе торжествуют победу те, кто докажет к тому же, что не на пользу влюбленному и возлюбленному ниспосылается богами любовь, — нам надлежит доказать, наоборот, что подобное неистовство боги даруют для величайшего счастья" [141]'.