Иисус неизвестный

Более чем вероятно, что Павлове «изменение» включает в себя исчезновение тела: здесь умрем — «исчезнем»; там «воскреснем» — «явимся». Вот почему и «Первенец из мертвых» (I Кор. 15, 20), Иисус, умер — «исчез» — воскрес.

Этого нельзя сказать святее, страшнее, точнее, исторически подлинней, чем сказано Марком:

Он воскрес; Его здесь нет, —

по-арамейски: ha hakha. Сказанному «нет» отвечает несказуемое «есть»: здесь нет — там есть; мертвый здесь — там Живой; умер — исчез — воскрес. [1023]

То же, теми же словами повторяют все три свидетеля, потому что самое для них нужное, главное, все решающее, — это.

Здесь Его нет; вот место, где Его положили, —

по-арамейски: ha atra han deshhavon lek, [1024] — говорит «юноша в белых одеждах» — Ангел или не Ангел, а кто-то неузнанный. В I Евангелии (28, 6) — еще сильнее, настойчивей:

здесь Его нет… Подойдите, посмотрите место, где Он лежал.

«Если моим словам не верите, то пустому гробу поверьте», vacuo credetis sepulcro, — верно понял Иероним. [1025]

Вот когда вспомнили жены, как «смотрели на место, где Его полагали», в Страстную Пятницу; поняли, должно быть, только теперь, зачем тогда смотрели так жадно-пристально. Вместо тела, — пустая, гладкая скамья или ковчегообразное ложе — пустой гроб.

Чувствует, может быть, и Лука (24, 3) не хуже Марка эту нерасторжимую связь пустого гроба — исчезнувшего тела с телом воскресшим:

…(в гроб) вошедши, не нашли тела.

Знает, кажется, Марк, что для не увидевших еще и поверивших пустой гроб действительнее, осязательнее всех «явлений» — возможных «видений», «призраков», phantasma.

Видя Его, идущего по воде, подумали, что это призрак, phantasma. (Мк. 6, 49).

Так же подумают, когда увидят Воскресшего (Лк. 24, 37).

Очень знаменательно, что самый миг Воскресения «атом времени» во всех четырех или, включая Павла и нынешний конец Марка, шести свидетельствах, остается невидимым. Опыт только внешний, исторический, и опыт внутренне-внешний, религиозно-исторический, подходят с двух противоположных сторон к тому же пустому гробу. Первый говорит: «Умер — исчез»; «изменился — воскрес», — говорит второй. Ближе к тому, что было, нельзя подойти. Как ни свято, ни подлинно для нас в евангельских свидетельствах все, что следует затем, — это уже более или менее человеческие попытки подойти к божественно-неприступному, — к тому, чего нельзя сказать никакими словами, подумать нельзя никакими мыслями, почувствовать никакими чувствами, никаким знанием узнать.

Ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны не видевшие и уверовавшие. (Ио. 20, 29).

В этом, как почти во всем, Марк согласен с Иоанном, первый свидетель — с последним. Веры невидящей блаженство — вот в Марковой чаше, поднесенной к нашим устам, невидимо-прозрачная вода.

И, вышедши, побежали от гроба; трепет объял их и ужас.

Ужасом отделен, как стеной непроницаемой, тот мир от этого. Только один-единственный раз, в одной-единственной точке пространства и времени — в этом пустом гробу, в этом миг восхода солнечного — рушилась стена, и люди могли заглянуть в то, что за нею. Вот от чего бегут жены, сами не зная куда, слыша, что за ними рушится стена. Любящие бегут от Возлюбленного, как стадо ланей — от лютого льва; летят, как стая голубок от хищного ястреба. Но не убегут, — настигнет их везде.

…Вот Иисус встретил их и сказал им: радуйтесь! И они, приступив, ухватились за ноги Его.

Так у Матфея (28, 9). Этого Марк не знает; знают ли и сами жены, видят ли Его? Больше, чем видят: Он — в них, они — в Нем.

Мир уже не увидит Меня, а вы увидите Меня… В тот день узнаете, что вы во Мне, и Я в вас. (Ио. 14, 19–20).

Первому из учеников Господь явился Петру. Но мы узнаем об этом не от самого Петра, а от других. Есть, правда, глухой намек на это у Марка, «толмача» Петрова: «Идите, скажите ученикам и Петру». Здесь, может быть, выделен Петр из сонма учеников потому, что первое явление Воскресшего будет не им всем, а ему одному.

…Кифе явился (, стал видим): потом — Двенадцати, —

скажет Павел двумя словами (I Кор. 15, 4), и теми же двумя — Лука (24, 34).

…Симону явился (стал видим).

И больше во всех Новозаветных свидетельствах ни слова об этом, ни звука. Очень вероятно, что все молчат, потому что молчит сам Петр. С кровель будет возвещать:

…Бог воскресил Иисуса, чему все мы свидетели. (Д. А. 2, 32).

Если бы спросили Петра: «Кому Господь явился первому?» — он ответил бы: «Мне». Но на вопросы: «Где явился, когда, в каком виде?» — уже не ответил бы или разве только шепотом, на ухо. Это для него «несказуемое», слишком святое и страшное, то, от чего язык прилипает к гортани. Он никому ничего не говорит об этом, «потому что боится», так же, как жены, бежавшие от гроба, «никому ничего не сказали, потому что боялись».

Были у них (иудеев) споры о каком-то Иисусе, умершем, о котором Павел утверждал, будто Он жив (Д. А. 25, 19), —

верно, по-своему понял римский прокуратор, Порций Фест, тюремщик Павла. «Жив Иисус» — это главное для Павла; больше, чем вера, — опыт-знание, такое же несомненное, как то, что я — я.

Павлове свидетельство о Воскресении, по внешнему признаку — времени записи, предшествует Маркову лет на десять. В 50-х годах сообщает Павел Коринфянам слышанное от ближайших учеников Иисуса если не в самый год смерти Его, то через год или два: [1026]

преподал я вам, что и сам принял: что умер Христос за грехи наши, по Писанию; и что погребен и воскрес в третий день, по Писанию; и что явился Кифе, а потом Двенадцати; потом сразу более нежели пятистам братии, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили; потом — Иакову и так же всем Апостолам. (I Кор. 15, 3–8.)

«Умер — погребен — воскрес»: в этом трехчленном символе веры исторически главный для Павла и для нас — средний член: «погребен»; связующий два крайних: «умер — воскрес». Зная, что Иисус «погребен и воскрес» — вышел из гроба, знает Павел, конечно, и то, что гроб оказался пустым: «Здесь Его нет; вот место, где Его положили»: пустое место — пустой гроб. Если евангельское свидетельство о нем исторически неподлинно, то непонятно, как Павел через два года по смерти Господней или даже в самый год ее мог принять это свидетельство за несомненную истину; так же непонятно, как мог он принять и воспоминание о «третьем дне» Воскресения за такую же истину. Чтобы знать, что Иисус воскрес не раньше и не позже третьего дня, ученики должны были в этот именно день находиться в Иерусалиме и видеть Воскресшего: следовательно, вопреки утверждению всей левой критики, не могли «бежать в Галилею». Бегства этого не предполагает никто из евангелистов. «Он впереди нас (учеников) пойдет в Галилею», — в будущем времени: «пойдет»; следовательно, опять-таки ученики должны были в день Воскресения находиться в Иерусалиме, у пустого гроба. Это и значит, что для всех шести Новозаветных свидетельств существует между пустым гробом и Воскресением нерасторжимая связь: «исчез — воскрес».

Римские воины, отданные римским наместником под начальство иудеев:

стражу будете иметь; ступайте, охраняйте (гроб), как знаете (Мт. 27, 65), —

это слишком не похоже на историю. Но, как бы мы ни относились к исторической подлинности Матфеева свидетельства о римской страже у гроба Господня, оно драгоценно для нас как лучшее доказательство того, что в 80-х годах, когда писано Евангелие от Матфея, существовало внеевангельское, ученикам Иисуса враждебное и, следовательно, независимое от них иудейское предание-воспоминание все о той же неразрывной связи пустого гроба с тем, о чем иудеи говорили Пилату: