Метафизика войны

Как и римские лары, фраваши связаны с примордиальными силами расы и в то же время являются, как и валькирии, ужасными богинями войны, дарующими удачу и победу.

Это первая взаимосвязь, которую мы хотим рассмотреть. Что же общего между этой таинственной силой, представляющей из себя глубинную душу расы и трансцендентную сущность человека, и богиней войны? Чтобы лучше уяснить этот момент, надо вспомнить, что у древних индоевропейцев существовало представление о личном бессмертии, имеющее, так сказать, аристократическую и дифференцированную природу. Не все смогут избежать исчезновения личного «я», этого лемурического полусуществования, древними символическими образами которого были Гадес и Нифльхейм. Бессмертие — это привилегия немногих; и, по арийским представлениям, оно уготовано в первую очередь героям. Бессмертие — и не в качестве тени, а в качестве полубога — является уделом только тех, кто своими деяниями на духовном поприще смог подняться от одной природы к другой. Здесь мы, к сожалению, не можем привести развернутые доказательства следующего утверждения: с точки зрения действенности это духовное действие состояло в трансформации индивидуального «я» из обычного человеческого сознания в глубинную сверхчеловеческую и индивидуализирующую силу, существующую по ту сторону рождения и смерти и которой, как уже отмечалось, соответствует понятие «демон». [24]

Этот демон, однако, находится далеко за пределами всех конечных форм, в которых он проявляется, и не только потому, что представляет собой примордиальную силу целой расы, но также и из-за своей энергии. Следовательно, резкий переход от обычного сознания к силе, символизируемой демоном, вызывает разрушительный кризис, схожий с ударом молнии, в результате слишком высокого для человека напряжения. Таким образом, можно предположить, что в совершенно исключительных условиях демон может, так сказать, сам проявиться в индивидууме, заставив его почувствовать свою разрушительную трансценденцию: в этом случае будет иметь место нечто подобное активному опыту смерти при жизни. Таким образом, становится ясным и второе соответствие, то есть, причина, по которой в мифологических образах античности образ двойника или демона мог связываться с образом божества смерти. В древней нордической традиции воин видит свою собственную валькирию непосредственно в момент смерти или в момент смертельной опасности.

Далее, в религиозной аскезе умерщвление плоти, отказ от своего «я» и стремление предать себя в руки Бога — это основные средства, посредством которых пытаются вызвать вышеуказанный кризис и успешно преодолеть его. Хорошо известны такие выражения, как «мистическая смерть» или «тёмная ночь души» и т. п., обозначающие подобное состояние. С другой стороны, в рамках героической традиции путь к той же цели представлен активным устремлением, дионисийским высвобождением элемента действия. На самом низком уровне соответствующей феноменологии можно видеть, например, танец, использующийся в качестве сакральной техники вызова глубинных сил при помощи душевного экстаза. В жизнь индивида, освобождённого дионисийским ритмом, подобно прорастающему из глубины корню, вторгается иная жизнь. Эту силу представляют такие символические понятия, как «дикая охота», эринии, фурии и прочие сходные духовные сущности. Все они, следовательно, соответствуют проявлению демона в его ужасающей и активной трансцендентности. Сакральные военные и спортивные игры представляют собой более высокий уровень этого процесса, но ещё более высокий уровень занимает сама война. Таким образом, мы опять возвращаемся к древнеарийской концепции и воинской аскезе.

Возможность получения такого сверхнормального опыта признавалась возможной в крайней опасности и в героическом сражении. Латинское слово ludere — «играть роль», «бороться» — очевидно, содержит идею освобождения (по Брукману). [25] Это один из многочисленных намёков на определенное свойство сражения освобождать от индивидуального ограничения и вызывать свободные силы, скрытые в глубине. Третья аналогия имеет своё происхождение и обоснование из следующего: демон, лары, индивидуализирующее «я» и т. п., идентичны не только фуриям, эриниям и другим освободившимся дионисийским сущностям, которые, со своей стороны, имеют много общих черт с богиней смерти; они также соответствуют девам, в сражении ведущих героев в атаку, валькириям и фраваши. Так, например, фраваши описываются в священных текстах как «ужасные, всесильные», «идущие на штурм и дарующие победу тем, кто их призывает», или, говоря точнее, тому, кто вызывает их из глубины самого себя.

Отсюда недалеко и до нашей последней аналогии. Те же самые воинственные сущности получают в арийской традиции, в конечном счете, статус богинь войны; такая метаморфоза указывает непосредственно на счастливое завершение переживания внутреннего опыта. Как и демон или двойник, они олицетворяют глубокую и сверхиндивидуальную силу, остающуюся скрытой в состоянии обычного сознания. Как фурии и эринии отражают особое проявление демонических извержений и взрывов — а богини смерти, валькирии, фраваши и т. д. связаны с теми же ситуациями, возможными в ходе героического сражения, — точно так же богиня победы является выражением триумфа «я» над этими силами. Она обозначает успешное стремление к состоянию за пределами опасности, таящейся в экстазе и сверхличностных формах разрушения — опасность, всегда скрытую за яростным моментом дионисийского действия, а также и самого героического действия. Таким образом, именно стремление к духовному, поистине сверхличностному состоянию, дарующему герою бессмертие, внутреннюю непобедимость, находит своё выражение в этом представлении мифического сознания, и оно выражено в формуле «превратить два в одно» (здесь речь идет о двух составляющих человеческой сущности).

Перейдем теперь к общему смыслу этих древних героических традиций, то есть к мистической концепции победы. Основной идеей здесь является признание действенного соответствия между физическим и метафизическим, между видимым и невидимым; соответствие, при котором действия духа являют сверхиндивидуальные черты и выражаются через реальные действия и факты. Духовная реализация на такой основе была предписана в качестве тайного духа определённых воинских подвигов, чьим высшим выражением является сама победа. Соответственно, материальное, военное измерение победы считалось выражением духовного действия, которое привело к победе в соответствии с необходимой связью внешнего и внутреннего. Победа, таким образом, оказывается внешним и видимым знаком посвящения и мистического возрождения, достигнутого в тот же момент. Фурии и смерть, которых воин встретил на поле брани в материальном обличье, противостоят ему также и внутренне и в духовном плане в форме угрожающего ему вторжения примордиальных сил собственной личности. Если ему удастся одолеть их, то победа будет за ним.

В этой связи также становится ясным, почему победа приобрела особый сакральный смысл в традиционном мире. Таким образом вождь, завоевавший славу на полях сражений, чувствовал присутствие мистической силы, преобразующей его. Глубокий смысл надмирного характера, рождающийся из славы и «божественности» победителя — древнеримская церемония триумфа имеет скорее сакральные, нежели военные черты — становится таким образом более понятным. Повторяющаяся символика древних арийских традиций победы, валькирий и иных подобных сущностей, которые ведут на «небо» душу воина, открывается нам теперь в совсем ином свете, как и миф о герое–победителе, подобном дорическому Гераклу, принимающего от богини победы Ники венец, который введет его в круг олимпийских бессмертных. Теперь становится ясна вся степень искажённости и поверхностности той точки зрения, согласно которой всё это является всего лишь «поэзией», баснями и фантазиями.

Мистическая теология учит, что во славе совершается освящающее духовное преображение, и во всей христианской иконографии вокруг головы святых и мучеников изображается нимб славы. Всё это указывает на наследие, хотя и очень оскудевшее, наших высших героических традиций. В самом деле, уже ариоиранская традиция знала о небесном огне фарн (hvareno), который символизировал славу и который нисходил на царей и вождей, делая их бессмертными и свидетельствуя об их победе. Античная царская корона с лучами как раз и символизировала славу, пылающую подобно солнечному и небесному огню. В арийском мире свет, солнечное великолепие, слава, победа, божественная царственность — эти образы и понятия были тесно связаны друг с другом, и не в качестве абстракции или человеческих выдумок, а как имеющие смысл скрытых возможностей и совершенно реальных способностей. В данном контексте мистическая доктрина борьбы и победы представляет собой светлую вершину нашей общей традиции действия.