САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

 - Видишь ли, - с пьяной словоохотливостью возразил Сакуров, - я наполовину японец. И мне от этого сомнительного саженца нужен не толк, а то, чтобы он действительно оказался сакурой.

 - Блин! То-то я смотрю иногда на тебя, и мне всякие самураи потом мерещатся. Как дело то было?

 - Да и дела никакого не было, - ответил Сакуров, поняв, что Жорку интересует конкретная причина появления наполовину японца в местах от Японии отдалённых, и вкратце рассказал свою простую историю.

 - Да, не ахти как замысловато, но весьма примечательно, - то ли осудил, то ли одобрил Жорка и сказал: - Ты про японцев Семёнычу ничего не говори, а то ещё хуже возненавидит.

 Оба посмотрели на Семёныча. Тот сидел поодаль и, заглушаемый завываниями Варфаламеева, читающего переводы Басё вперемешку с лекцией по японскому литературоведению, вряд ли мог слышать, о чём треплются Жорка и Сакуров.

 - А за что? – не понял предостережения Сакуров.

 - Трудно объяснить, но попытаюсь, - пообещал Жорка и налил себе самогонки. – Видишь ли, Семёныч, как чисто русский человек, очень завистлив. В общем, терпеть не может чьего бы то ни было превосходства над собой в любой сопоставимой ипостаси. И чем ближе объект его сравнения, тем больше он его ненавидит, потому что проще ненавидеть за колющее глаза превосходство соседа, чем, скажем, жителя Лопатина, чьё превосходство тем сомнительней, чем дальше расстояние.

 - Да? – неопределённо возразил Сакуров.

 - Слушай дальше. В своей ненависти к ближнему своему Семёныч далеко не одинок, при этом он не является большим оригиналом. Ведь полное отсутствие дружелюбия по отношению друг к другу – наше наиболее характерное отличие от прочих наций.

 - Фигня какая-то, - неуверенно возразил Сакуров.

 - Тебе ли судить, если ты почти всю жизнь прожил в Сухуми? – возмутился Жорка.

 - Ну, там тоже жили русские, - продолжил возражать Сакуров, но с ещё большей неуверенностью: вспоминая знакомых русских в Сухуми, Константин Матвеевич не мог припомнить ни одного, кто бы походил на таких ярко выраженных упырей, как его родной дядька или односельчанин Гриша.

 - Русские, да не русские, - озвучил мысленные сомнения Жорка. - Восточная среда и восточные традиции наложили своеобразный отпечаток на славян, проживающих в неславянских республиках, так же, как в своё время славяне экспортировали в данные республики пьянство и мздоимство.

 - Я думаю, мздоимство там было и раньше, - более уверенно сказал Сакуров.

 - Да, но не в таких количествах, - возразил Жорка. – Ведь перед включением в состав Российской империи некоторые включаемые территории влачили самое жалкое феодальное существование. А какое на хрен в крохотном феодальном образовании могло быть мздоимство? Разве что сам главный феодал этим занимался, пара-тройка его любимых жён и старший евнух. Попробуй при таком примитивном администрировании брать в лапу какой-нибудь дежурный нукер или даже сам председатель счётной палаты при феодальном казначействе, - башка с плеч долой или задницей на кол. В то время как Россия уже достигла относительных экономического процветания и политической стабильности, придумав для лучшего управления своей экономикой с политикой довольно громоздкую бюрократическую машину. При этом сравнительно богатая экономика позволяла кормить многочисленных бюрократов, а их многочисленность с иерархической путаницей позволяли им почти безнаказанно творить всякие беззакония, что вылилось в поголовное мздоимство.

 - Что-то я тоже запутался, - признался Сакуров, имевший самое тёмное представление о громоздком бюрократическом аппарате то ли времён Ивана 3, то ли Петра 1. – Где связь между ненавистью Семёныча к процветающим односельчанам, наиболее характерной отличительной чертой нашего национального характера, усугублённого безалкогольным указом, и многочисленными бюрократами российской империи в период между семибоярщиной и Столыпинской реформой?  (17)

 - Российские чиновники привезли в присоединившиеся к российской империи мелкие пограничные страны коррупцию, ты большую часть прожил в одной такой бывшей стране, поэтому ни хрена не можешь знать о ненависти Семёныча к ближним своим, а наша характерная национальная особенность в том, что мы все друг друга терпеть не можем…

 Сбить Жорку с мысли было так же трудно, как в своё время с огневой позиции.

 - …Поэтому наши олигархи вкладывают бабки в европейскую инфраструктуру, а наше государство от души прощает золотовалютные долги всяким сраным африканцам и прочим недоразвитым папуасам, а своим задолжавшим по квартплате бабушкам – шиш с маслом.

 - Какая-то неубедительная параллель, - сказал Сакуров и тоже налил себе самогонки. – Скорее всего, с африканцев долги трясти дело менее перспективное, чем выгонять родных бабушек на улицу.

 - Что, думаешь, американцам легче из африканцев с латиносами долги вышибать? Но вышибают же!

 - В общем, да, они вышибут, - согласился Сакуров, а затем, вернувшись к первоначальной теме, заметил: – Только я как-то не почувствовал, чтобы Семёныч меня ненавидел.

 - Ничего, обрастёшь хозяйством, как Виталий Иваныч, почувствуешь.

 - А почему он тогда не ненавидит Варфаламеева, Мироныча и пастухов, которые приезжают из Лопатино?

 - Дело в том, что Семёныч не знает, что мы знаем о его неудачной квартирной афёре и его статусе аборигена. То есть, он по-прежнему считает себя столичным дачником, и это помогает относиться ему покровительственно к пастухам, Варфаламееву и даже Миронычу. К тому же Варфаламеев пропойца ещё хуже Семёныча, а Мироныч грамотно прикидывается бедным родственником.

 - Верно, - согласился Сакуров и сначала вспомнил сынка Семёныча, любившего спьяну звонить о папашиных делах, а потом перед глазами Константина Матвеевича возник образ Мироныча, профессионального сквалыги, вечно небритого и вечно одетого в какие-то непотребные опорки. – Но, всё равно, Семёныч мне нравится.

 - Он и мне нравится, потому что по сравнению с Гришей или Жуковым Семёныч – просто душа человек. Но даже таких, как Семёныч, со всеми его недостатками и тараканами, у нас в стране раз-два и – обчёлся. Согласен?

 - Да, блин, - согласился Сакуров и вспомнил свои прошлогодние мытарства, когда он почти пешком добирался от Сухуми до Угарова. Сакуров и голосовал, и просил вагонных проводников подвезти его хотя бы несколько станций, но добрые русские люди всюду его гнали взашей, и разве что по шее не давали. Поэтому приходилось ехать либо в товарных вагонах, либо тащиться пешком, добывая на пропитание разной подённой работой. Некоторые работодатели, тоже добрые русские люди, кормили Сакурова объедками, а некоторые не давали и этого. И, когда грязный, обтрепавшийся, заросший бродяга делал свою работу, просто гнали на улицу с помощью собак и местной милиции.  (18) – А что ты скажешь насчёт учительницы? – вдруг пришло в голову поинтересоваться Сакурову.

 - Сволочь, - кратко охарактеризовал соседку Жорка.

 - Почему?

 - Она меня летом на два десятка яиц поимела.

 - Как?

 - Да как-то бухали мы втроём, и пришла моя очередь выставлять, а в кармане – как после бани. Ну, взял я корзинку с яйцами и толкнулся к Шуре…

 Шурой звали одну из немолодых вековух.

 - …Шура в отказ, потому что у неё своих яиц девать некуда. Тут учительница. Отсчитала себе два десятка и дала мне пол-литра. А наутро я вспоминаю, что брал у учителки водку, но не помню, рассчитался или нет. В общем, канаю к ней и спрашиваю. А она, сука, сразу прочухала ситуацию и говорит, что не рассчитывался. Ну, я ей ещё два десятка подогнал. А в это время Шура во дворе была и всё слышала. А потом просветила меня насчёт этой столичной макаки.

 - Что ты говоришь? – удивился Сакуров. – Однако зря ты за два десятка яиц её и сволочью, и сукой, и макакой обзываешь.

 - Мудак! – разозлился Жорка. – Ведь дело не в двух десятках каких-то сраных яиц, а…

 - Ладно, ладно! – замахал руками Сакуров. – Успокойся! Кстати, давай лучше Варфаламеева послушаем.