Иисус неизвестный

То же, что в этих трех словах — у Луки, — в тех трех, у Иоанна (17, 26):

Я — в них,

Верно понял Павел — поймет вся Церковь, и, пока будет понимать, будет в ней Христос — живая душа Его — Евхаристия:

хлеб сей, ломимый нами, не есть ли общение (соединение) наше, κοινωνία, в теле Христа?

Ибо хлеб один, одно тело, — мы многие. (I Кор. 10, 16.)

Главное для Луки в Евхаристии, его особенное, личное, — не жертва, как у Марка-Матфея-Павла, не любовь, как у Иоанна, а царство Божие. Этим все начинается:

…есть не буду пасхи, доколе не совершится она в царствии Божием,

…пить не буду от лозы виноградной, доколе не приидет царствие Божие.

Этим же все и кончается:

…Царство завещаю вам, как завещал Мне Отец Мой, да ядите и пиете за трапезой Моею, в царстве Моем. (Лк. 22, 29–30.)

Ночь еще по всей земле, тьма кромешная, а здесь, в Сионской горнице, уже день; высшая точка земли, вершина вершин, освещенная первым лучом восходящего солнца, — здесь. Будет царство Божие по всей земле, а здесь уже есть: «да приидет царствие Твое», —

Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам царство. (Лк. 12, 32.)

Начатое на горе Хлебов, продолженное на горе Блаженств здесь кончено — явлено.

Блажен, кто вкусит хлеба в царствии Божием! (Лк. 14, 15).

Это блаженство здесь уже наступило: вкус хлеба и вина в Евхаристии — вкус царства Божия.

Царство Божие — конец мира: тайна Евхаристии — тайна Конца. [807]

Ближе всего к свидетельству Луки, не нашему, конечно, мнимому, позднему, а подлинному, древнему — два самые ранние до нас дошедшие свидетельства об Евхаристии в иерусалимских общинах — «домашних церквах» первых учеников.

Одно из них, от 80-х годов, — в Деяниях Апостолов того же Луки (2, 42–46); другое, от первой половины II века, — евхаристийная молитва в «Учении Двенадцати Апостолов»:

благодарим, Отче, Тебя, за жизнь и познание, их же Ты дал нам через Иисуса, раба Твоего.

…Так же как хлеб сей, на горах некогда рассеянный, соединен воедино, — да соединится и Церковь, от всех концов земли, в царстве Твоем.

…Милость Божия — (царство Божие) — да приидет, да прейдет мир сей, Господь гряди!. Аминь.. [808]

Главное и здесь, так же как в Евхаристии Луки, — царство Божие — конец мира. О крови, о жертве и здесь ни слова; все — только о хлебе, о Царстве — Конце. Все это страшно забыто, потеряно в позднейшей Евхаристии — уже «церковной обедне»: здесь уже ни настоящего, голод утоляющего, хлеба, ни Царства, ни Конца.

А вот и другое, еще более раннее, свидетельство в Деяниях Апостолов (2, 42–46):

…(братья же) всегда пребывали в общении, κοινωνία, и в преломлении хлеба… и все имели общее… и каждый день, преломляя хлеб по домам, принимали пищу в радости,

«Радость» здесь — главное.

Радуйтесь всегда, πάντοτε χαίρετε. (Ι Фесс. 5, 16.)

О, конечно, и здесь, в первой общине, так же, как в Сионской горнице, память о смерти, о жертве, о крови присутствует: тело Его, живого, и здесь ломимо; кровь Его изливаема. Ест и пьет Иисус в последний раз на земле; завтра будет в гробу: это Он знает, знают и ученики; может быть, тотчас же забудут, но в эту минуту помнят. Будет разлука, но радость вечного свидания так велика, что побеждает печаль разлуки — смерти.

Смерть поглощена победой. (Ис. 25, 8).

Радость в вас пребудет, и радость ваша будет совершенна. (Ио. 15, 11).

Там, в Евхаристии Павла-Марка-Матфея, — все еще тени Голгофы, неподвижные, а здесь, у Луки, сдвинулись уже, бегут перед восходящим солнцем Воскресения.

…Все имели общее, κοινά.

И продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем (поровну), смотря по нужде, каждого.(Д. А. 2, 44–45).

Это, говоря нашим языком, мертвым, плоским и безбожным, «коммунизм». Начатое там, на горе Хлебов, —

ели все и насытились (Мк. 6, 42), —

здесь, в Евхаристии, кончено, исполнено. «Все имели общее» — не в рабстве и ненависти, вечной смерти, как этого хотели бы мы, а в свободе и любви, в жизни вечной. Вот отчего такая «радость»: царство уже наступило.

Или, говоря нашим, опять-таки мертвым и плоским, безбожным, но, увы, более для нас понятным языком, чем живой язык Евангелия, Евхаристия Луки — революционно-эсхатологически-социальная. Вот что так страшно забыто, потеряно в нашей Евхаристии церковной.

Только тогда, когда сам Господь соберет, по чудному слову в евхаристийной молитве Апостолов, все церкви, рассеянные, «как хлеб по горам» (каждый верующий — колос хлеба), в единую Церковь Вселенскую — Царство Свое, только тогда совершится эта «социально-революционно-эсхатологическая» Евхаристия, уже не Второго Завета, а Третьего, — не только Сына, но Отца, Сына и Духа, — неизвестная Евхаристия Иисуса Неизвестного.

Цвет земли, преображенной в царстве Божием, — райски-злачно-зеленый: вот почему и в блеске утренней звезды — Евхаристии, луч Луки — зеленый.

Главное, особенное, личное в свидетельстве Иоанна, — не жертва, как у Марка-Матфея-Павла, не царство Божие, как у Луки, а любовь.

Зная, что пришел час Его перейти от мира сего к Отцу, — возлюбив Своих, сущих в мире, возлюбил их до конца. (Ио. 13, 1.)

Это — как бы посвятительная надпись надо всем свидетельством Иоанна, самым поздним по времени, но не самым далеким, внешним, а может быть, напротив, самым внутренним, близким к сердцу Господню, подслушанным тем, кто возлежал у этого сердца. Но чудно и страшно, непостижимо для нас, — о самой Евхаристии в этом свидетельстве умолчано, потому ли, что все уже сказано в Капернаумской синагоге, после Вифсаидской, первой Тайной Вечери — Умножения хлебов, или потому, что об этом нельзя говорить: это слишком свято и страшно, «несказуемо», arrêton, как во всех мистериях. Но и здесь, в IV Евангелии, под всеми словами Господними внятно бьется немое сердце Евхаристии.

Я посвящаю Себя (в жертву) за них, (Ио. 17, 19), —

молится Сын в последней молитве к Отцу. Это и значит: «Вот Тело мое, за них ломимое; вот кровь Моя, за них изливаемая».

Ребра один из воинов пронзил Ему копьем, и тотчас истекла кровь и вода. (Ио. 19, 34).

Сей есть Христос, пришедший водою и кровью… не водою только, но водою и кровью.

…Три свидетельствуют на земле: дух, вода и кровь. (Ио. 4, 6–8) —

ненасытимо повторяет, напоминает Иоанн о крови. Если о ней помнит он, то мог ли забыть у него Иисус?

Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец мой — виноградарь.

…Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода. (Ио. 15, 1, 5.)

..Не буду пить от плода сего виноградного до того дня, как буду пить с вами новое вино в царстве Отца Моего. (Мт. 26, 29.)

Слишком пахнет кровью-вином Евхаристии от этих обоих слов в I и в IV Евангелиях, чтобы можно было сомневаться, что и здесь, как там, речь идет о ней, об Евхаристии, хотя и без слов.

С поданным куском хлеба «вошел в Иуду сатана», у Иоанна, а у Павла:

кто ест и пьет недостойно (хлеб и чашу Господню), ест и пьет себе осуждение. (I Кор. 11, 29.)

Слишком явен и здесь, у Иоанна, след Евхаристии.

Очень также знаменательно, что весь почти евхаристийный опыт первохристианства, от Юстина Мученика до Иринея Лионского, ученика учеников «Иоанновых», вытекает не только из видимой, слышимой Евхаристии синоптиков, но также, и даже в большей мере, из незримой, безмолвной Евхаристии IV Евангелия. [809]

Что делал Иисус в Сионской горнице, мы узнаем от синоптиков, а чего Он хотел, — от Иоанна. Там — плоть Евхаристии, а здесь — дух. Там Иисус говорит: «Вот Тело Мое, вот Кровь Моя»; а здесь мог бы сказать: «Вот сердце Мое».