Джордж Беркли

Чем отличаются между собой эти два рода бытия — перцептивное и имагинативное? «Представления, образованные воображением, слабы и неотчетливы; кроме того, они находятся в полной зависимости от воли. А представления, воспринимаемые чувством, т. е. реальные вещи, живы и ясны; и... не находятся в подобной зависимости от нашей воли» (11, стр. 91). К этим двум отличительным признакам — отчетливости и независимости — добавляется еще большая упорядоченность и взаимосвязанность. Все это свидетельствует, по мнению Беркли, о различном происхождении «реальных вещей» и «химер», присущих нашему духу: если последние мы активно творим сами своим воображением, то первые мы принудительно и пассивно воспринимаем независимо от нашей воли. Но, снова и снова напоминает Беркли, не только воображаемый, но и реальный огонь так же не может находиться вне духа, как и реальная боль (см. 9, стр. 89). Критерий различения обоих видов бытия носит субъективно-психологический характер — это не более как различные типы формирования образов: восприятие и воображение.

Но могут ли сформулированные Беркли признаки служить надежным и достаточным критерием различения «реальных вещей» и «химер»? Разве галлюцинации и миражи являются свободными творениями нашей воли и не имеют психологической принудительности для нашего сознания? Разве сновидения — акты духовного произвола? А разве те же галлюцинации и миражи не бывают более яркими, впечатляющими, чем иные чувственные восприятия? Разве видения наркомана или путника в пустыне, разве кошмары не обладают наглядностью и непреодолимой убедительностью?

Берклианские критерии, не будучи в состоянии дать необходимые и достаточные критерии реальности, тем самым не могут служить и объективными критериями истины. Это подметили уже творцы классической немецкой философии. «Опыт у Беркли,— по словам Канта,— не может иметь никаких критериев истины...» (19, IV, ч. 1, стр. 201). В его учении, замечает Гегель, «истинность или неистинность не зависит от того, существуют ли вещи или представления» (16, стр. 431). «И если зададим вопрос, в чем заключается истина этих восприятий и представлений... то мы не получим ответа» (16, стр. 373). А еще до классиков немецкой философии Поль-Анри Гольбах восклицал, указывая на систему Беркли: «Но если человек видит все в самом себе... откуда же взялось так много ложных идей и заблуждений человеческого духа?» (17, стр. 123).

Если Беркли ставит под сомнение свидетельства чувств о существовании вещей вне и независимо от нашего сознания на том основании, что ведь и во сне мы видим несуществующие вещи, то не дает ли его концепция бытия основания признавать существующими и те вещи, которые мы видим в сновидениях?

Таков многоэтажный карточный домик, искусно и старательно построенный Беркли. Начав с esse est percipi, он приходит к тому, что percipi не исчерпывает esse. Это еще и многое другое. Все, что угодно, но только не бытие вне и независимо от сознания моего, других Я, возможного, божественного. Нет бытия без сознания. Сколько бы Беркли ни насчитывал видов бытия — четыре или восемь,— его учение о бытии не плюрализм, а монизм: идеалистический монизм, полагающий единство мира в его духовности.

В критике учения Дюринга Энгельс доказал негодность формулы: «единство мира в его бытии». Исторический пример Беркли — яркая иллюстрация мысли Энгельса: все дело в том, что разумеется под бытием, как понимается отношение бытия и мышления. А последовательно пониматься оно может двояко: либо как идеалистический, либо как материалистический монизм. Когда Люс утверждает, что Беркли «открыл смысл термина „существование“» (44, стр. 57), он имеет в виду не что иное, как то, что Беркли придал законченный идеалистический смысл этому термину.

Глава V.

«Был ли Беркли идеалистом?»

Таково странное название статьи французского историка философии А.-Л. Леруа, напечатанной в 1966 г. в нью-йоркском сборнике «Новые исследования по философии Беркли». А почти тридцать лет ранее во французском философском журнале им была опубликована статья под еще более причудливым заглавием: «Был ли имматериализм Беркли идеализмом?» Впрочем, для тех, кто знаком с новейшей буржуазной литературой о Беркли, заглавия эти не покажутся неожиданными; вопрос этот является предметом острых дебатов, и ответы на него даются самые разнообразные.

Для уяснения того, как мог возникнуть такой вопрос, как могло стать предметом горячих опоров то, что совершенно бесспорно и не вызывает, казалось бы, никаких сомнений, следует прежде всего рассмотреть отношение самого Беркли, с одной стороны, и современных беркливедов — с другой, к основному вопросу философии и сосредоточенной вокруг него борьбе партий в философии.

Где пролегала и пролегает линия фронта? «Все разногласие состоит в том,— отвечал на этот вопрос сам Беркли,— что, по нашему мнению, немыслящие, воспринимаемые в ощущениях вещи не имеют отличного от их воспринимаемости существования и не могут поэтому существовать ни в какой другой субстанции, кроме тех непротяженных, неделимых субстанций или духов, которые действуют, мыслят и воспринимают вещи, тогда как философы, согласно с мнением толпы, признают, что ощущаемые качества существуют в некоторой косной, протяженной, невоспринимающей субстанции, которую они называют материей» (9, стр. 128). Основной вопрос философии и два его противоположных решения, определяющих позиции двух враждебных лагерей в философии, сформулирован здесь Беркли со всей ясностью и отчетливостью. «Спорный пункт» между материалистами и Беркли не оставляет сомнений в том, к какому лагерю в философии он принадлежал. «Что Беркли был убежден в том, что он утвердил идеализм, не подлежит сомнению; вся его религиозная философия покоится на сведении природы к духу» (49, стр. 122).

В этом нисколько не сомневался и Бакстер — первый критик Беркли, который следующим образом выразил коллизию двух антагонистических философских направлений: «Одни люди отрицают всякую нематериальную, а другие всякую материальную субстанцию... Обе эти противоположные партии (parties) помогают изобличить одна другую» (цит. по 29, стр. 66). К какому лагерю в философии принадлежал Беркли, не сомневался и Кант, писавший в «Пролегоменах» о «мистическом и мечтательном идеализме Беркли» (19, IV, ч. 1, стр. 110) и отвергнувший в «Критике чистого разума» его «догматический идеализм» (19, III, стр. 286). Тем более в этом были убеждены представители материалистического лагеря, прежде всего французские материалисты.

«Имматериализм», или антиматериализм, Беркли не оспаривается никем и среди современных ему интерпретаторов. «Если у Бэкона, — писал такой яростный ревнитель субъективного идеализма, как Рейнингер,— телесный мир признавался единственным и абсолютно реальным, а сознание о нем рассматривалось как воображаемое зеркальное отражение в духе, то у Беркли это отношение принимало прямо противоположный характер: мир сознания — единственно реальный, тогда как субстанциальный внешний мир является чистой иллюзией» (52, стр. 126).

«Его философия — ничто, если не имматериализм»,— заявляет Люс (58, стр. 10). «...Правильный подход к ней (философии Беркли.—Б. Б.)—через прямой и узкий вход в калитку имматериализма» (43, стр. 228). Но «имматериализм», старается уверить Люс, и его мнение разделяют многие другие современные авторы, не есть идеализм: «Я беру на себя все необходимое мужество (I take my courage in my two hands) и отрицаю, что Беркли был идеалистом» (44, стр. 25). «Беркли не был ни монистом, ни субъективистом, ни солипсистом, ни идеалистом»,— вторит ему Леэк (41, стр. 258).

На чем основано это поистине «мужественное» утверждение? Разве термин «имматериализм» не «влечет за собой с необходимостью, как свой позитивный коррелят, „идеализм“»? (27, стр. 41). Прежде всего, полагает Люс, если Беркли исключает материю, то для него тем самым не существует того, что мы, марксисты, считаем основным вопросом философии — об отношении между духом и материей. «Если нет материи, то нет и проблемы относительно духа и материи» (44, стр. 146). А раз нет проблемы, не требуется и ее решения: имматериализм снимает якобы вопрос о первичности и вторичности духа или материи. Как будто последовательное решение основного вопроса философии в пользу идеализма не является кульминационным пунктом идеализма! Как будто полная аннигиляция материи не есть его наиболее крайнее выражение! Как будто превращение материальной субстанции в иллюзию, вымысел, заблуждение не ставит ее в зависимость, вторичность, производность по отношению к заблуждающемуся, измышляющему, извращенному духу! Ведь это и есть завершенный идеалистический монизм.