САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

 «Хрен вы что будете делить, - обещал Жорка, – поскольку охромел он от хреновой водки, а не от нашей выволочки. У меня во дворе все алкаши уже второй год хромают. А некоторые похромали – похромали, и – до свиданья. Уехавши, то есть, вперёд ногами…»

 «Да, теперя от водки много людей мрёть, - согласился пьяный Гриша. – Раньше горели, а теперя травятся. У мене кум давеча в Москву ездил. Дочь у него тама где-то в Черёмушках. Погостил, в обчем, пора к бабке возвращаться. Ну, он и возьми в дорогу четвертинку в каком-то супермаркете. Сел в автобус, выпил и – готов. Бабке-то каково? Ведь ждала кума свово хозяина из Москвы живого с гостинцами, а получила дохлого без ничего, потому что гостинцам какие-то добрые люди ноги приделали. Да ещё и в расход попала: ведь ехать куме в деревню, а как в деревню с покойником? В местный автобус её с покойником заместо багажа не пустили, вот и пришлось куме брать частника втридороги…»

 «Вот именно – горели! – загорелся при напоминании былого Жорка. – Съест человек литра два нормальной водки, чиркнет неосторожно спичкой, прикуривая, и загорится. А теперь достаточно рюмки дешёвого метанола, чтобы примитивно отравиться и поехать в морг…»

 «В том-то и дело, что в морг кума не взяли, - не сшибся со своей темы Гриша, – хотя кума сразу туда захотела. То есть, она решила сдать туда свово крякнувшего кормильца. И, как получила его с рук водителей автобуса «Москва – Угаров» без всяких гостинцев и даже без новых ботинок, так прислонила его к столбу и побежала на станцию звонить в скорую. Ну, лишь бы самой кормильца в деревню не везти, а чтобы скорая свезла его в морг. Но скорая пошла в отказ, потому что за жмуриками они, дескать, уже давно не ездять. А ещё сказали, что в морге всё равно местов нет, так как половина морга на ремонте, а другая половина в аренде у банановых коммерсантов…»

 «А что с вином сделали? – разорялся Жорка. – Раньше чистое виноградное вино стоило рубль с полтиной пол-литра, а теперь покупай за десять баков якобы французское вино, пей и вспоминай бормотоху за двадцать центов, которую мы пили в институте и которая была много вкусней теперешнего якобы французского вина…»

 «А что, может, мне у них целую тыщу долларов потребовать? – консультировался с Миронычем Жуков. – Как вы думаете, ваш адвокат сможет напугать их на целую тыщу?»

 «Сможет! – горячился старичок. – Только вы моему адвокату денег не давайте. Дадите мне, и я сам с ним рассчитаюсь…»

 «Если я вам сейчас обоим головы поотрываю, - прервал расходившегося сквалыгу Жорка, - а потом приду на ваши поминки со своим киселём, то он мне встанет, вместе со своими поминальной кружкой, водкой и закуской в двадцать долларов против вашей целой тысячи…»

 А время всё шло, потому что так положено, деревня, как накаркал когда-то Жорка, продолжала вымирать, вместе с ней продолжала вымирать Рязанская область, а за ней – и вся остальная Россия. Так, В Угаровском районе отрицательный прирост населения составил по итогам текущего года десять процентов, в Рязанской области – семь, во всей остальной России – всего четыре. Народ бежал из деревень, посёлков, маленьких и средних городов в Москву на заработки, и там жизнь била ключом. На месте лопнувших банков открылись новые, а на месте бывших подмосковных колхозов – образовались жилые микрорайоны по цене за квадратный метр жилья большей, чем в Нью-Йорке. Ельцин к тому времени добивал второй срок, Зюганов готовился к очередным выборам, Черномырдин, слегка отрулив инфляцию, сдал хозяйство молодому Кириенке (154).

 «Ну, теперь жди новых потрясений, - снова начинал каркать Жорка, - недаром этот поц из молодых да ранних».

 «Что ты имеешь в виду? – нервничал Сакуров, уже слегка привыкший к образовавшейся за последние два года к курсовой – в переводе с рубля на доллар – стабильности

 «То и имею, что не все главные неприятности у нас позади, потому что как они могут быть позади, если у нового премьера такая гнусная харя и такие подходящие для новых времён заслуги?»

 Очевидно, Жорка имел тот факт касательно Кириенки, что попал юный проходимец в премьеры не за добрые человеческие качества, а совсем наоборот. Впрочем, новые времена в России тем и ознаменовались, что на поверхность мутной политической действительности последние семь лет всплывали всё люди ловкие, мерзкие и своекорыстные одновременно. Впрочем, при таком куске дерьма как Ельцин иначе и не предполагалось.

 «А вот ещё интересно, - переводил разговор в другое русло Сакуров, - почему на периферии прирост населения в большем минусе, чем в метрополии?»

 «Элементарно, - отвечал Жорка. – Во-первых, это наша тараканья ментальность. В том смысле, что наш народ как те тараканы, которые, почувствовав неудобство проживания в одном месте, от данного неудобства по-человечески не избавляются, а просто всем скопом перебегают в другое место. Сначала убегают мужики, за ними – их бабы и дети. Во-вторых, наша самая поросячья жадность, в силу каковой те, что не убежали, начинают убивать друг друга из-за какого-нибудь кирпичного завода или цементной мануфактуры. Статистика же в это время показывает ухудшение демографических показателей, потому что, какие могут быть показатели от старушек с их доходящими дедушками? В то же время статистика больших городов и статистика нашей похабной столицы показывает более утешительные данные, потому что, во-первых, утекшие в вышеозначенные места половозрелые мужики с их бабами и детьми, во-вторых, многочисленные цыгане, граждане юго-восточного региона типа Вьетнама с Китаем, а также наши многочисленные бывшие соотечественники по бывшей советской конституции. Лица, то есть, известных национальностей, каковые лица, вкупе с цыганами и гражданами Юго-Восточного региона, привыкли размножаться быстро, много и весело, невзирая на жилищные санитарные нормы, инфляцию, скудное питание и стрессовое состояние из-за невозможности слетать на Канары в летнее время года...»

 «Всё ясно, - думал Сакуров под монотонный бубнёж пьяного Жорки, - скоро всем нам, русским то есть, а не японцам, кранты, как и предсказывал Жорка, а вместо нас нашу территорию, Россию, а не Японию, заселят цыгане, китайцы, вьетнамцы и лица известных национальностей, как люди более жизнеспособные, дружные и не убивающие друг друга из-за таких пустяков как консервный цех или картонно-спичечная фабрика…»

 Думая так, Константин Матвеевич вспоминал недавние телепередачи на криминальную тему. Одна касалась соседнего с их Угаровым Касимова. Там ещё с советских времён функционировало какое-то золотое предприятие. Так вот, когда советские времена кончились, те касимовцы, что имели прямое, косвенное или теоретическое отношение к данному предприятию, дружно кинулись убивать друг дружку. Одних убивали за сто граммов благородного металла, других – за килограмм, третьих – за целый пуд. И, пока бандиты, чиновники, милиционеры и прокуроры бодались за право рулить известным предприятием прямо, косвенно или хотя бы теоретически, в Касимове открыли два новых кладбища, а население города поредело на пятнадцать процентов.

 «А так как у нас подобное происходит не в одном Касимове, а повсеместно, то…»

 С этими мыслями Сакуров засыпал, потому что Жорка давно ушёл, а ночью полагалось спать.

 Потом случился дефолт. Сначала до Сакурова не вполне дошёл смысл происшедшего, а когда он поехал за продуктами в Угаров и оказалось, что на имеющиеся у него российские рубли он теперь может купить в четыре раза меньше, чем всего неделю назад, Константин Матвеевич таки прозрел.

 «Ну, вот, опять Жорка! – мысленно ахал он, прицениваясь к крупе в местном супермаркете. – И кто его за язык тянул? Однако хорошо, что я почти всю наличку переводил в доллары, потому что они теперь тоже в четыре раза дороже…»

 Впрочем, и оставшуюся отечественную наличку Константин Матвеевич успел реализовать почти без потерь. Дело в том, что моментальный рост цен не коснулся дорогих деликатесов и дорогих напитков. Поэтому, покряхтев от благоприобретённой жадности, бывший морской штурман приобрёл ящик армянского коньяка и десять банок чёрной икры. Причём сделал это крайне осторожно, исподволь разведав про надёжность и коньяка, и икры в смысле их натуральности за двадцать долларов у одного знакомого товароведа.