САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

 «Барыня, барыня, сударыня барыня», - наяривал на балалайке Мироныч.

 «А я ему: ты зачем распредвал проволокой обвязал? – втолковывал медитирующему Варфаламееву Семёныч. – Это, я говорю, только грузины могут так распредвал чинить, а у нас положено…»

 «Хорошо сидим», - думал Сакуров, лениво прихлёбывая душистый чай с добавлением каких-то синтетических ягод. Петровна ушла к тому времени в сортир и уже минут двадцать отсутствовала. В принципе, она могла или провалиться в выгребную яму сквозь ветхий настил, или заснуть в сортире, или уйти домой по-английски. Но никого, и Семёныча в первую очередь, это не волновало.

 «А что творится в информационной среде? – продолжал митинговать Жорка, размахивая уже бутербродом. – Сплошная похабщина в адрес советской власти и товарища Сталина. Причём похабщина без альтернативы, потому что свобода слова у нас, как новая русская колбаса, очень сильно дерьмом отдаёт. И получается, что правду от коммунистов можно услышать только в ихних кулуарах, а дерьмо от одного из главных антисоветчиков гандона Осмолова – по радио и телевизору. При этом, плюясь дерьмом на советскую власть с товарищем Сталиным, господин Осмолов таки любит поговорить за толерантность, каковой термин он якобы сам первый придумал. Но какая сейчас к чёрту толерантность, или терпимость (137), если в Москве не осталось ни одного предприятия, где раньше трудились разные общества инвалидов. Зато сколько вони о том, как мало данные инвалиды зарабатывали во время империи зла на этих, ныне закрытых, предприятиях. А вот сейчас инвалидам благодать: хошь, на своей коляске частным извозом занимайся, хошь, театр положений с глухонемыми актёрами открывай, хошь, в переходе сиди, ни хрена не делай и толстей за счёт щедрых подаяний от преуспевших граждан. Только наши преуспевшие подавать не сильно спешат, да и в переходе, если ментам не заплатить, долго не посидишь. Но всё равно: каждый день только и слышишь по нашим сраным каналам СМИ о возрождении в дерьмократической России таких явлений, как милосердие и благотворительность. А в больнице тебе даже аппендицит без предварительного барашка в лапу хирургу резать не станут. Мне недавно харю так разукрасили, что соседка, увидев меня с такой, раньше времени родила. А жена вызвала скорую. Отвезли меня куда надо, а там двадцать баков за рентген и ещё тридцать хирургу, чтобы три шва наложил. А в коридоре бомж обмороженный в натуре подыхает. И никому из этих, которые клятву Гиппократа давали, до этого бомжа никакого дела нет. А чё, гогочут, глядя на подыхающего бедолагу, пущай сначала за него милиция денег заплатит, потому что это их клиент, а только потом мы что-нибудь начнём делать…»

 «Это точно, - мысленно согласился с Жоркой Сакуров, - а ведь ещё несколько лет назад эти же врачи всё делали бесплатно. Но как быстро они персобачились из гуманистов-подвижников в примитивных шкурников. И всё из-за денег, которых всем вдруг захотелось много и – желательно – сразу. А деньги – настолько сильная вещь, что за них любой русский может обскакать любого Гобсека (138) на версту или заткнуть его за пояс одной левой. Потому что у любого русского такая широкая натура, что если не напрягать её на несильную любовь русского человека к ближнему своему и придуманное самими же русскими их хлебосольство с гостеприимством, но употребить на стяжательство, то фигли там подыхающий из-за отсутствия денег обмороженный бомжара в больнице скорой помощи и Жоркины пятьдесят баков, когда налицо сорок тысяч покойников в год по стране от одной только фальсифицированной водки и два миллиона беспризорных детей (139)…»

 «Демократия! – продолжал разоряться Жорка. – Демократия, блин, в переводе с греческого – это власть народа. Только народ нынче в жопе, куда его засунули отцы-демократы, сидит себе в дерьме по уши и балдеет от тупых сериалов типа «Богатые тоже плачут». Он балдеет, а отцы-демократы потихоньку херят настоящую демократию, которую придумала Советская власть в виде права на труд, бесплатное жильё, бесплатное образование и бесплатное лечение. Теперь вместо бесплатного лечения с бесплатным жильём – изобилие несъедобной колбасы и разливанное море недоброкачественной водки. Плюс разные бутики и сексшопы, без которых, видите ли, раньше вот как нельзя было жить. Как нельзя было жить без проституток толпами с армиями наркоманов и без целого военного округа (140) – в одной только Москве – охранников. Везде, куда ни сунься, охрана. Одни в камуфляже, другие в тройках, а в одном месте я видел охранников в форме американских полицейских. Сдохнуть можно! Раньше любой дурак мог зайти в любое учреждение справить нужду, а теперь? Да теперь его охрана дальше порога не пустит. Раньше все люди в стране были равны, а теперь страну поделили на хозяев, холуев и быдло. Причём большинству холуев их новый социальный статус нравится. Во-первых, хорошо платят, во-вторых, всё-таки не быдло. И ещё. Раньше в любом учреждении существовала система входящих-исходящих документов, и благодаря такой системе любая жалоба, заявление или рукопись не могла остаться без ответа. Потому что, когда ты подавал в какую-нибудь казённую инстанцию эти жалобу, заявление или рукопись, то секретарь ставил на твоей бумаге входящий номер и свою подпись. Затем данная бумага рассматривалась каким-нибудь ответственным лицом, лицо писало резолюцию, а секретарь, перед тем как отправить бумагу её подателю, ставил на ней исходящий номер. Плюс к этому, по тогдашним драконовским советским порядкам, существовала специальная книга регистраций не то жалоб, не то заявлений, не то рукописей. А теперь? Приношу я в одно московское издательство рукопись, а там меня тормозит охрана. Чё, говорят, надо? Рукопись, говорю, отдать надо. А, ну щас одна баба сверху спустится и твою рукопись заберёт. Спускается эта баба и говорит, дескать, давайте, чё это у вас. А я, дескать, чё, вот так просто, без регистрации, без моих координат с реквизитами, не зная про вас, кто вы такая есть? А вам, чё, говорит, если не нравится, так идите в другое издательство. Да нет, говорю, в других такие же порядки, поэтому нравится. Ну, тогда, говорит, пишите свой номер телефона, а мы вам потом позвоним. Вот ждал я, ждал, а потом звоню сам, потому что номер издательства выклянчил-таки у охраны, которая тоже когда-то где-то воевала. Чё, спрашивают, надо, и откуда у вас номер нашего телефона? Да я, говорю, о своей рукописи хлопочу, которую сдавал три месяца назад. Как, спрашивают, рукопись называется? Вот так, говорю, называется. Сейчас, говорит, узнаем. В общем, молчат минут десять, а потом равнодушно сообщают, что найти такую рукопись не могут. Я, дескать, что делать-то, ведь рукопись у меня была в единственном экземпляре, потому что печатал я её на плохонькой машинке, которая и одну-то страницу пропечатывает еле-еле, не говоря о втором экземпляре? А они, дескать, это ваши проблемы, поэтому до свиданья. Ну? И как я могу притянуть этих издателей к ответу, если они, равно как и все современные демократские учреждения, отменили всякую свою ответственность перед авторами любых бумаг, входящих в данные богомерзкие учреждения? Да никак. Мне даже эту бабу прирезать за мои проблемы проблематично, потому что я один с одной рукой, а она – в банде таких же отмороженных сотрудников и под охраной трёх мордоворотов в униформе и с боевым прошлым…»

 «Эк Жорку распирает, - подумал в этом месте Сакуров, - поди, реальный случай из своей богатой событиями жизни повествует…»

 «А нашу часть расформировывают! – размахивал своим бутербродом военный. – А дома для офицерского состава хотят городским властям передать. Только я свою казённую квартиру не сдам, потому что у меня трое детей и жена сердечница! Нет, всех в серые халаты, в колонну по четыре, руки за спину и марш-марш окопы рыть. Или картошку на моём огороде, чтоб знали, как моего пацана в милицию не брать!»

 «Во саду ли, в огороде», - не унимался Мироныч.

 «Ну, распредвал я ему кое-как починил, - гнул своё Семёныч. – После него мы пошли к грузину в подвал, и он мне предложил взять из него столько вина, сколько я могу унести. А оно всё в бутылях по двадцать литров. Ну? Что делать? Оно, конечно, двадцать литров не вес, потому что вино легче килограммов, однако бутыли всё пузатые и неудобные для ручной транспортировки. Поэтому мне пришлось вежливо отказаться, а грузин подарил мне пятилитровую бутыль в плетеной специальной упаковке с ручкой. А потом оказывается, что у него, помимо распредвала, ещё и тормоза не в порядке. И сцепление барахлит. И покрышка уже вторую неделю пробита, так и ездит, потому что идти к специалисту менять колесо – очередь, а сам он не может…»