Философия. Книга первая. Философское ориентирование в мире

В своем истоке искусство есть просветление экзистенции при помощи удостоверения, которое, созерцая, делает бытие насущно действительным в существовании (die Erhellung der Existenz durch eine Vergewisserung, welche das Sein im Dasein anschauend zur Gegenwart bringt). Если в философствовании бытие объемлется как мыслимость (Denkbarkeit), то в искусстве - как изобразимость (Darstellbarkeit); максимум непосредственности в сообщении философского высказывания возможен благодаря сознательности мышления (das Maximum an Direktheit in der Vermittlung philosophischer Aussage ist möglich durch die Bewußtheit des Denkens); в непосредственном сообщении искусства косвенность оказывается следствием его созерцания, которое как мысль остается абсолютно темным для себя.

Также и подобного рода формулы выражают собою опять-таки среду, но не исток. Хотя и кажется, что искусство во все эпохи было наиболее доступно, искусство, как сущность в его всякий раз особенном истоке, является всегда, как и философия, настолько историчным, что является только в своей среде, как единый и единственный, внутренне связанный мир.

Искусство, как и философия, существует в усвоении, в порождении, в наличном произведении.

2. Философия и искусство в усвоении.

- Философствование есть мышление в жизни, которая в этом мышлении высвобождается из неправды (Philosophieren ist das Denken im Leben, das sich in diesem Denken der Unwahrheit entwindet); она ищет взойти в нем из слепоты к зрению, из рассеянности - к единству самости, из существования - к бытию. То, из чего она восходит, она еще сохраняет в себе, а с тем и возможность уклонения, которое цепляется за него, чтобы вернуть все, как было. Философствование, обладая истиной как направлением, а не как имуществом, есть движение из потерянности к обретению себя. Оно всегда еще стоит на границе между тем, что нужно преодолеть, и тем, чего предстоит добиться. Это промежуточное бытие фатально обречено на недостаточные достижения. Это философствование приходит к себе, усваивая мышление из традиции, которое есть не знание о некотором мыслимом, но воплощение подобного знания в собственное мыслящее деяние. Его нужно не просто принять к сведению, оно не бывает обретено окончательно, оно - не наличность существенности, не созерцающее усмотрение покоящейся в себе мыслительной формации.

Но искусство одним скачком достигает исполнения в форме завершенного в известном образе созерцания. Усвоение искусства в наслаждении его произведениями приносит нам потрясение, расслабление, развлечение, утешение. В этом абсолютно недоступном рационально, всецело присутствующем в насущном сознании как язык совершенстве нет уже никакого недостатка. Прерывая повседневность, забывая реальность существования, человек переживает такое освобождение, перед которым, кажется, исчезают на мгновение все заботы и цели, удовольствия и страдания. Но затем он вынужден вновь, без всякого перехода, вступить в существование, лишь вспоминая обманувшую его красоту. Созерцание искусства -не промежуточное бытие, но инобытие (Kunstschauen ist kein Zwischensein, sondern ein Anderssein). Чуждое жизни, но в своем совершенстве несущее в себе, казалось бы, всю полноту жизни, оно все же предоставляет ее самой себе, как только она вновь действительно выступает перед нами. Там, где искусство, освещая своим светильником все пропасти и страхи существования, тем не менее преображает (verklärt) его в светлом сознании, которое в нем уверено в бытии прозрачнее, чем в самой ясной мысли, там, казалось бы, и человек, отрешаясь от упоения и страсти, не только взирает в вечность, в которой все окончательно прекращается, но пребывает в ней сам.

А потому, в то время как цель философствования есть мышление в действительности самой жизни, смыслом усвоения искусства остается именно разделение между действительностью и погруженностью в созерцание (kontemplative Versenkung). То, что философствование не может дать никакого удовлетворения возможным, не теряя себя, как подлинное философствование, - это такое же неотъемлемое свойство философствования, как непременное отличие наслаждения искусством таково, что удовлетворение здесь есть самое существо, и не только дозволяется, но и составляет его цель.

Разделение между действительностью нашей жизни и тем глубоким удовлетворением, которое дает искусство, решительнее всего обнаруживается там, где искусство достигает наибольшей глубины. Трагический поэт способен в непостижимой антиципации представить нам крах и гибель как предельный шифр бытия в существовании. Он вводит слушателей в ситуации своих героев, которые, оставаясь неадекватными нашей действительной жизни, потрясают, но сами не становятся судьбой для нас. То, чего мы пугаемся и что претерпеваем, созерцая, и что в целом мы переживаем все же как освобождение (Erlösung), мы претерпеваем не из нашей собственной историчности, потому что не мы находимся в той пограничной ситуации, в которой, как представляется, находится герой. Трагическое - это не собственный крах. Действительна только экзистенция в пограничной ситуации, а не мы в акте созерцания трагического героя, и не сам этот герой, как нами созерцаемый. В действительности историчного пограничную ситуацию так же невозможно изобразить, как и оформить в идеальном типе.

Поэтому и мышление пограничной ситуации в философской возможности необычно пусто, всецело отсылая мыслящего к его собственному действительному бытию, видение же пограничной ситуации, изображенной художником как типическая, необычно наполняет наше существование, но при этом неизбежно грозит отвлечь видящего от него самого.

Нередко мне хочется последовать за поэтом в его богатый, все дающий или все обещающий мир, и все же мне приходится верить призыву философствующего во всей его скудости. Я опытом постигаю, что я всякий раз тем более открыт экзистенциальному истоку искусства, чем менее я теряю себя, и чем менее перестаю самостоятельно философствовать.

3. Философия и искусство в порождении.

- То, что свойственно человеку как человеку: искать, мысля, восхождения своей самости в философствовании, наслаждаться, созерцая, удовлетворением от присутствия бытия в образе (denkend den Aufschwung seiner selbst im Philosophieren zu suchen, schauend die Befriedigung durch die Gegenwart des Seins im Bilde zu genießen), - становится сообщимым благодаря произведениям, создаваемым индивидами, которых называют философами или художниками.

Если содержание обоего рода возникает из экзистенции создателей, то возможность сообщения появляется благодаря творческой способности, которая у художника называется его гением: создаваемое им непроницаемо в своем бесконечном истоке и все же присутствует перед нами как созданное, служащее, как и сама действительность, исходной точкой все новых и новых пониманий. Позже художник сам стоит перед собственными произведениями, как перед загадками; философ знает только, что ему сделалось ясно (der Philosoph weiß nur, daß ihm licht wurde), но так внятно постижимо, что он скорее считал бы загадкой, если бы не нашел этих мыслей. Творческую способность философа неправильно будет называть гением: тот, кто понимает произведение какого-нибудь философа, тот, как философствующий человек вообще, непременно должен, по мере нарастающей в нем прозрачности мышления, востребовать у самого себя возможность понимаемых мыслей, как если бы только в его косности и несостоятельности была вся причина того, что он до сих пор не подумал этого сам.

Но творческая способность, как бы поразительна ни оставалась она для нас в своей бессодержательной игре, получает истину только там, где служит экзистенции, которая, рождая свое произведение, развертывается в полноту и сама. Правда, есть такая художественная гениальность, в которой экзистенция почти нечувствительна для нас. Это Бонапарты искусства, которые, подобно Рубенсу или Р. Вагнеру, одним переворотом изменяют ландкарту в своей области искусства. Их сущность - неслыханный и даже обескураживающий жест. Они творят совершенные произведения, однако в окончательности не обращаются к нам. Такое впечатление, будто то, что движет ими - в конце концов, просто избыток витальных сил, эротизм, мир в сублимированных формах. Чтобы в творчестве являть в насущной действительности язык трансценденции, недостаточно быть экзистенцией, и недостаточно быть гением. Как в личности художника то и другое в неповторимо уникальном виде служат опорой друг другу, - в этом заключается тайна его истока.