О смысле жизни

И да, и нѣтъ. Мы увидимъ ниже, что въ своей попыткѣ выхода Ѳ. Сологубъ несомнѣнно стоялъ на вѣрномъ пути въ томъ отношеніи, что онъ пересталъ искать цѣли и смысла жизни въ мірѣ трансцендентнаго? на землѣ Ойле или въ царствѣ блаженнаго безумія; онъ ищетъ его въ мірѣ имманентнаго? и не черезъ двѣсти-триста лѣтъ, а немедленно, сейчасъ же, въ настоящій моментъ. И въ этомъ онъ правъ. Правъ ли онъ однако, когда весь смыслъ даннаго момента, всю полноту переживаній онъ хочетъ заключить въ рамки одного слова «красота»? Конечно нѣтъ, и по многимъ причинамъ. Начать съ того, что весь эпизодъ Саши съ Людмилой, какъ выходъ изъ передоновщины? неубѣдителенъ. Саша и Людмила? это еще дѣти, тѣ самыя дѣти, которыхъ Ѳ. Сологубъ называетъ сосудами Божьей радости надъ землею и которыя пока еще свободны отъ гнетущаго вліянія передоновщины; но вѣдь этому «еще» и «пока» долженъ прійти конецъ. Безобразная бабища жизнь уже стоитъ за ихъ плечьми, заглядывая въ ихъ лица глазами, полными угрозъ… Угрозы эти заключаются въ томъ, что физіологическая подпочва отношеній Саши и Людмилы сдѣлается скоро для перваго настолько же ясной, насколько и для второй; это подчеркиваетъ и самъ Ѳ. Сологубъ (ibid., стр. 327? З28). А когда Людмила дѣйствительно «приготовишку родитъ», какъ слишкомъ преждевременно увѣряетъ всѣхъ Передоновъ, то въ чемъ же тогда будетъ выходъ изъ передоновщины? Этотъ фактъ опять вдвигаетъ автора въ область обыденнаго, и ему приходится изобрѣтать новые варіанты «осіянной чистымъ свѣтомъ красоты» для избавленія отъ передоновщины. Такъ, напримѣръ, въ разсказѣ Ѳ. Сологуба «Красота» (въ сборникѣ «Жало Смерти») мы снова встрѣчаемся съ попыткой оправдать жизнь красотою.

Мы снова встрѣчаемся здѣсь съ Людмилой, но уже безъ Саши; Елена? героиня этого разсказа? влюблена въ свое тѣло, наслаждается его красотою и повторяетъ сама надъ собою то, что Людмила продѣлывала надъ Сашей. Своимъ одиночествомъ она спасается отъ передоновщины? но ненадолго: вѣдь она живетъ среди людей, она связана съ ними тысячью нитей. Закупорить окна и двери? еще не значитъ найти выходъ изъ передоновщины; Елена сознаетъ это. Людей она не любитъ, потому что «они не понимаютъ того, что одно достойно любви? не понимаютъ красоты. О красотѣ у нихъ пошлыя мысли, такія пошлыя, что становится стыдно, что родилась на этой землѣ. Не хочется жить здѣсь»… А такъ какъ земли Ойле все равно нѣтъ, то единственное, что остается? покончить съ собою, уйти въ небытіе. Такъ Елена и поступаетъ, и это? тоже своего рода выходъ изъ передоновщины; но этотъ выходъ показываетъ, что Ѳ. Сологубъ убѣдился, что словомъ «красота» отъ сѣрой недотыкомки не зачураешься.

Попытка найти спасеніе отъ безсмысленной передоновщины въ культѣ красоты человѣческаго тѣла оказалась полна невозможностями и противорѣчіями.

VII

Несмотря на всѣ эти невозможности и противорѣчія, Ѳ. Сологубъ крѣпко дер-жится за красоту, какъ за избавленіе отъ мѣщанства жизни, какъ за спасеніе отъ страха; онъ только расширяетъ рамки и отъ красоты тѣла переходитъ къ красотѣ вообще, красотѣ природы, красотѣ духа, красотѣ вымысла. Отъ мѣщанства жизни, отъ ея нелѣпости и безсмысленности онъ хочетъ спрятаться за стѣнами призрачнаго міра, за твореніемъ своей собственной фантазіи; въ этомъ? связь Ѳ. Сологуба съ моло-дымъ русскимъ романтизмомъ, однимъ изъ крупныхъ представителей котораго онъ и является. Пусть жизнь безсмысленна, безцѣльна, пусть на землѣ царитъ передоновщина; не будемъ и искать смысла въ безсмысленномъ по существу, но уйдемъ отъ этого міра «за предѣлы предѣльнаго», въ создаваемый нашей фантазіей міръ четырехъ измѣреній? такъ говоритъ намъ поэтъ.

Такъ говорилъ Ѳ. Сологубъ въ началѣ четвертой книги своихъ стиховъ; то же онъ повторяетъ и въ самое послѣднее время, въ своемъ романѣ «Творимая легенда» («Навьи Чары»). «Беру кусокъ жизни, грубой и бѣдной, и творю изъ него сладостную легенду, ибо я? поэтъ. Коснѣй во тьмѣ тусклая, бытовая, или бушуй яростнымъ пожаромъ? надъ тобою, жизнь, я, поэтъ, воздвигну творимую мною легенду объ очаровательномъ и прекрасномъ»… Это достаточно опредѣленно сказано и, какъ говорится, «въ комментаріяхъ не нуждается». Теперь становится ясно, какимъ образомъ Ѳ. Сологубъ собирается зачураться отъ передоновщины словомъ «красота»: онъ хочетъ жить въ мірѣ фантазіи, въ области «творимой легенды», онъ пытается запереться отъ міра дѣйствительности, оградиться отъ него стѣною красоты своего вымысла. Пусть жизнь человѣка и жизнь человѣчества равно безсмысленны? «что бьется за стѣною? не все ли мнѣ равно!» Я, поэтъ, замкнусь въ башнѣ своего творчества и буду творить жизнь по собственному усмотрѣнію, ибо «что мнѣ помѣшаетъ воздвигнуть всѣ міры, которыхъ пожелаетъ законъ моей игры?» Конечно, что помѣшаетъ! но развѣ это отвѣтъ на вопросы о смыслѣ жизни? Ѳ. Сологубъ и не собирается дать на нихъ отвѣтъ: чувствуя свое безсиліе, онъ торопится уйти за стѣны творимой легенды…

Но если это не отвѣтъ, то во всякомъ случаѣ это исходъ, спасеніе отъ передоновщины. И въ сущности вѣдь это только повтореніе словъ, когда-то сказанныхъ Иваномъ Карамазовымъ: «я не Бога не принимаю, я міра имъ созданнаго, міра-то Божьяго не принимаю и не могу согласиться принять»… Ѳ. Сологубъ тоже не принимаетъ окружающаго его дѣйствительнаго міра, но зато хочетъ утѣшиться творчествомъ своего міра, создаваемаго художественнымъ произволомъ поэта, «закономъ игры» его воображенія; реалистическому міру передоновщины онъ хочетъ противопоставить романтическій міръ красоты. «Вся область поэтическаго творчества явственно дѣлится на двѣ части, тяготѣя къ одному или другому полюсу,? говоритъ Ѳ. Сологубъ въ одной изъ позднѣйшихъ своихъ статей „Демоны поэтовъ“ (въ журналѣ „Перевалъ“, 1907 г. No№ 7 и 12).? Одинъ полюсъ? лирическое забвеніе даннаго міра, отрицаніе его скудныхъ и скучныхъ двухъ береговъ, вѣчно текущей обыденности и вѣчно возвращающейся ежедневности, вѣчное стремленіе къ тому, чего нѣтъ. Мечтою строятся дивные чертоги несбыточнаго, и для предваренія того, чего нѣтъ, сожигается огнемъ сладкаго пѣснотворчества все, что есть, что дано, что явлено. Всему, чѣмъ радуетъ жизнь, сказано нѣтъ». Вѣчнымъ выразителемъ такого лирическаго отношенія къ міру является, по мнѣнію Ѳ. Сологуба, Донъ-Кихотъ, который изъ данной ему реальнымъ міромъ Альдонсы творитъ романтическій обликъ Дульцинеи Тобозской. «Донъ-Кихотъ зналъ, конечно, что Альдонса? только Альдонса, простая крестьянская дѣвица съ вульгарными привычками и узкимъ кругозоромъ ограниченнаго существа. Но на что же ему Альдонса? И что ему Альдонса? Альдонсы нѣтъ. Альдонсы не надо. Альдонса? нелѣпая случайность, мгновенный и мгновенно изживаемый капризъ пьяной Айсы»… И Ѳ. Сологубъ такъ относится къ окружающей дѣйствительности: на что она ему? ея нѣтъ, ея не надо; дѣйствительность? нелѣпая случайность, капризъ пьяной Судьбы… И это уже вполнѣ опредѣленный отвѣтъ на вопросы о цѣли и смыслѣ нашей жизни, жизни человѣка, жизни человѣчества: ни смысла, ни цѣли? нѣтъ, все случайно, все безцѣльно.

Зачѣмъ же мы живемъ? и стоитъ ли въ такомъ случаѣ жить, играть какую-то безсмысленную роль въ «діаволовомъ водевилѣ»? не проще ли сразу оборвать нить жизни, которую съ насмѣшливой улыбкой прядетъ намъ «пьяная Айса»? и не достойнѣе ли человѣка самому задуть ту свѣчу, которую держитъ въ своихъ безстрастныхъ рукахъ «Нѣкто въ сѣромъ»? Мы еще увидимъ, какъ можно и какъ надо отвѣтить на такіе вопросы; теперь же для насъ интересенъ только отвѣтъ самого Ѳ. Сологуба. Этотъ отвѣтъ намъ извѣстенъ; Ѳ. Сологубъ скрывается отъ «пьяной Айсы» за стѣнами «творимой легенды», отъ вульгарной Альдонсы за поэтическимъ обликомъ Дульцинеи, отъ передоновщины міра за красотою вымысла; онъ живетъ красотою творимаго имъ міра, а въ переживаніяхъ творчества онъ черпаетъ силы для побѣды надъ страхомъ жизни… Къ окружающей жизни онъ безразличенъ? не все ли ему равно, «что бьется за стѣною»?? къ реальной, страдающей душѣ онъ глухъ. Но зато? «я призрачную душу до неба вознесу», я самъ? Айса своего міра и я живу лишь этимъ міромъ и для этого міра. Допустимъ, что это исходъ, но несомнѣнно во всякомъ случаѣ одно: это исходъ? вполнѣ индивидуальный, обособляющій поэта отъ всего міра людей, замыкающій его стѣной одиночества. Конечно, поэту никто и ничто не можетъ помѣшать «воздвигнуть тѣ міры, которыхъ пожелаетъ законъ его игры»; но вѣдь «законъ игры» Ѳ. Сологуба является «закономъ» только для одного его, вотъ чего не надо забывать. Божьяго міра не пріемлю, а свой міръ созидаю? пусть такъ; но не будемъ забывать, что въ «божьемъ» мірѣ живутъ люди, а въ «своемъ» мірѣ живу одинъ «я». Окружая себя стѣной отъ внѣшняго міра, я тѣмъ са-мымъ обрекаю себя на искусъ одиночества: