Разум и природа

Если эксперимент проводится в идеальных условиях – с очень чистой водой и в очень гладкой пробирке – то произойдет перегрев. В конце концов вода все же закипит. В конце концов всегда найдется отличие, способное стать центром изменения. В конечном итоге перегретая жидкость «найдет» эту отличительную точку и мгновенно закипит со взрывной силой, пока ее температура не уменьшится до обычной температуры кипения, соответствующей давлению в окружающем пространстве.

То же относится и к замерзанию жидкости, и к выпадению кристаллов из перенасыщенного раствора. Для начала процесса необходимо начальное ядро – особая точка, которой в случае перенасыщенного раствора может быть, например, микроскопический кристалл.

Дальше мы еще будем говорить о том, что между утверждениями, относящимися к индивидуальному объекту, и утверждениями, относящимися к некоторому классу, лежит непроходимая пропасть. Эти утверждения принадлежат кразным логическим типам, и предсказания одних типов на основе других всегда ненадежны. Утверждение «Жидкость кипит» и утверждение «Первой полетит вот эта молекула» находятся на разных логических уровнях.

Этот вопрос во многих отношениях связан с философией истории, с философскими основами эволюционной теории, и вообще с пониманием мира, в котором мы живем.

Что касается философии истории, то марксистская философия, подобно Толстому, утверждает, что великие люди, положившие начало глубоким социальным изменениям или открытиям, в некотором смысле не существенны для изменений, которые они стимулировали. Утверждается, например, что в 1859 году западный мир был готов и уже созрел (может быть, даже перезрел) для создания и развития теории эволюции, способной отразить и оправдать этику Промышленной Революции. С этой точки зрения даже Чарльза Дарвина можно представить фигурой незначительной. Если бы он не выдвинул свою теорию, кто-нибудь другой развил бы аналогичную теорию в ближайшие пять лет. И в самом деле, на первый взгляд сходство между теорией Альфреда Рассела Уоллеса и теорией Дарвина поддерживает эту точку зрения [Эта история заслуживает более подробного изложения. Молодой натуралист Уоллес, находясь в 1856 году (за три года до выхода Происхождения видов Дарвина) в дождевых лесах Тернаты в Индонезии, перенес приступ малярии, сопровождавшийся бредовым состоянием и психоделическими переживаниями, во время которых он открыл принцип естественного отбора. Он описал это открытие в длинном письме Дарвину, объясняя его следующим образом: «Этот принцип действует точно так же, как центробежный регулятор в паровом двигателе, с помощью которого малейшее отклонение обнаруживается и исправляется едва ли не раньше, чем оно станет заметным; точно так же, никакой недостаток в царстве животных никогда не станет сколько-нибудь значительным, если он не компенсируется другими свойствами, ибо он сразу же проявится, затруднит существование вида, и вид почти неизбежно вымрет». (Перепечатано в Darwin, a Norton Critical Edition, ed. Philip Appleman, W. W. Norton, 1970. – Дарвин, критическое издание Нортона, изд. Филипп Эплман, В. В. Нортон, 1970).].

Насколько я понимаю, марксисты сказали бы, что всегда должно существовать слабейшее звено, и что при наличии соответствующих социальных сил [Обратите внимание на использование физической метафоры, неуместной при обсуждении явлений «креатуры». Можно утверждать, что это сопоставление социо-биологических явлений и физических процессов представляет собой пример чудовищного злоупотребления метафорой.] или напряжений всегда найдется человек, который начнет новое направление, и неважно, кто именно это сделает.

На самом деле, конечно, важно, кто именно начинает новое направление. Если бы вместо Дарвина это сделал Уоллес, то сегодня у нас была бы совершенно другая теория эволюции. Может быть, благодаря уоллесовскому сравнению регулятора в паровом двигателе с процессом естественного отбора, на сто лет раньше появилось бы целое новое направление – кибернетика. Или может быть, крупное теоретическое направление развилось бы во Франции из идеи Клода Бернара, который в конце девятнадцатого века открыл явление, позднее названное гомеостазом тела. Он заметил, что milieu interne – внутренняя среда – находится в равновесии и саморегулируется.

Итак, я утверждаю, что представление о несущественности того, кто именно был зачинателем изменения, абсурдно. Именно поэтому и невозможны исторические предсказания. Ошибка марксистов – это просто ошибка смешения логических типов, состоящая в том, что отдельный человек смешивается с классом.

Этот принцип обратен принципу, рассмотренному в разделе 6, и отношение между ними определяется различием между понятиями расходимости и сходимости. Это различие – частный (хотя и фундаментальный) случай различия между последовательными уровнями в иерархии Рассела, которые мы еще обсудим в Главе 4. Пока отметим только, что компоненты расселовской иерархии относятся друг к другу, как элемент к классу, как класс к классу классов, или как объект к своему имени.

Что касается расходящихся последовательностей, то важно, что при их описании мы имеем дело с индивидами, в частности, с индивидуальными молекулами. Трещина в стекле, момент, в который закипает вода, и тому подобное – все это случаи, когда место и момент события определяются некоторой мгновенной конфигурацией небольшого числа отдельных молекул. Точно так же невозможно предсказать и движение отдельной молекулы при броуновском движении. Даже если бы мы точно знали все, что происходит в данный момент времени, мы не могли бы на основе этих данных предсказать, что произойдет в следующий момент.

Напротив, движение планет в солнечной системе, ход химической реакции в ионном растворе солей, взаимодействие бильярдных шаров – все эти явления, включающие в себя миллионы молекул, предсказуемы, потому что их описание сводится к описанию поведения классов, состоящих из бесчисленного множества индивидуальных объектов. Именно это обстоятельство дает науке основания верить в правомерность статистики, если при этом помнить, что все статистические утверждения относятся только к совокупностям.

В этом смысле так называемые законы вероятности служат связующим звеном между описанием индивидуального поведения и описанием поведения масс. Как мы увидим, именно этот конфликт между индивидуальным и статистическим был камнем преткновения эволюционной теории со времени Ламарка. Если бы Ламарк утверждал, что изменения во внешней среде воздействуют на общие характеристики целых популяций, то это утверждение соответствовало бы последним генетическим экспериментам, например, экспериментам Уоддингтона по генетической ассимиляции, которые мы обсудим в Главе 6. Но может показаться, что у Ламарка, как и у всех его последователей вплоть до настоящего времени, была врожденная склонность к смешению логических типов. (Этот вопрос и, соответственно, путаница во взглядах ортодоксальных приверженцев теории эволюции будут рассмотрены в Главе 6.)

Как бы то ни было, в стохастических процессах (см. Словарь), относятся ли они к эволюции или к мышлению, нечто новое может возникнуть из ничего только случайно. Но чтобы в возникшей случайности различить что-то новое, если оно появляется, необходим какой-нибудь отборочный механизм, сохраняющий эту новую идею. Должно существовать нечто вроде естественного отбора, каким бы тавтологичным ни казалось это объяснение. Новое может закрепиться лишь в том случае, если оно сохраняется дольше, чем его альтернативы. То, что сохраняется среди случайных колебаний, должно продержаться дольше, чем менее продолжительные колебания. Вот кратчайшая формулировка теории естественного отбора.

Марксистский взгляд на историю (который в самой грубой форме приводит к утверждению, что если бы Дарвин не написал Происхождение видов, то кто-нибудь другой в ближайшие пять лет издал бы аналогичную книгу), представляет собой неудачную попытку применить теорию, рассматривающую социальные процессы как сходящиеся, к явлениям, в которых участвуют неповторимые человеческие существа. Итак, здесь мы снова встречаемся с ошибкой в логических типах.