Философия. Книга первая. Философское ориентирование в мире

3. Реальные конфликты.

- Философия и религия - это возможности для индивида; когда он борется или уже поборолся с сами собой, он в то же время борется со своим внутренним противником в той форме, в какой встречает его в мире. Здесь конфликты становятся реальными во взаимоисключающих установках противостоящих друг другу людей.

Конфликты заключаются в отношении к знанию и в отношении к авторитету, однако они теряют чистоту выражения, если в качестве вопросов о власти превращаются в жизненные конфликты. Свойства, присущие людям в большинстве и в массе, и организационный порядок церквей представляют по большей части уплощенно в форме политических схваток то, что было изначально вопросом о самой экзистенции.

а) Конфликт в отношении к знанию: Когда знание овладевает объективным как всеобщезначимым, значимость которого налично существует как доказуемая для каждого, оно независимо от образа жизни и миросозерцания мыслящего.

Хотя содержание веры в своей объективности и принимает форму сознаваемого (die Gestalt eines Gewußten), но вместо того чтобы иметь силу для каждого, оно существует только благодаря вовлечению (Einsatz) собственного бытия. Несомненность веры решается жить в понимании того, что существенность не может быть доказана, но может найти себе никогда не достигающее объективной силы подтверждение только в опыте самозасвидетельствования (Selbstbewährung) верующего.

В то, что я могу доказать, мне нет надобности еще и веровать. Если я ищу некоторого содержания веры как объективной достоверности, то веру свою я уже утратил. Но если и не имеет смысла желание рационально доказывать веру, то все же вполне осмысленно намерение рационально развить ее в движениях мысли привести ее в светлости к полноте сознания. Эта рациональность подчинена всеобщим рациональным формам только в отдельных деталях, в себе и в своих следствиях. Мыслящий знает то, что составляет для него подлинную истину, как свою веру.

Если вера высказывается, становясь для себя предметной в мышлении и в действиях, то она вступает в мир явлений, знания и целей. Тогда высказанная в утвердительных суждениях вера необходимо подвергается также проверке при помощи суждений. Аргументам в ее пользу можно возразить, также аргументируя; поскольку она проявляет себя в специфических действиях, может быть поставлен вопрос о смысле действий, и этот смысл может быть отвергнут. Если вера находит себе выражение в абсолютной предметности и безусловной деятельности, то эта объективность веры распадается все же перед лицом рассудка, который хочет получить доказательство наличного существования абсолютных предметов, и обоснование безусловного.

Знание, в качестве которого высказывает себя вера, делая свои утверждения в виде суждений, понимает себя или на уровне возможного убедительно знаемого, и тогда оно вступает в конфликт с тем, что действительно можно знать с убедительностью, - или же оно знает в себе экспликацию верующей экзистенции, и именно как верующее знание не претендует быть убедительным. Как таковое, оно желает не подчинения, но призыва.

Вера не может подчинить себе знания; она хотела бы, чтобы то, что с убедительностью постигает рассудок, он тем не менее отверг; вера требует sacrificio deH’intelletto⁶⁷. Только если вера осознала, что убедительно знаемое никогда не сможет совпасть для нее с тем, что есть она сама, а потому оно не может также и противоречить этому ее существу, конфликта между ними оказывается возможно избежать. Эта позиция, давно уже постигнутая в мысли, не была осуществлена по трем причинам:

Даже если вообще и кажется, что знание в смысле убедительной достоверности легко отделить от знания в вере, то осуществление этого замысла в частностях предполагает все же обладание методическим сознанием о способах знания во всех направлениях эмпирического и априорно-аргументативного исследования, а стало быть, предполагает знание о смысле и границах всякого знания и знание о том, что я могу и чего не могу знать. Поэтому в частностях, несмотря на признанное в общем виде разграничение, эти границы то и дело нарушаются; ошибочно претендуют на владение убедительным знанием там, где его нет, или насильственно действующий авторитет своевольно отрицает убедительное знание там, где оно в действительности существует.

Вторая причина того, что конфликта не сумели избежать, заключается в том, что человек настаивает на убедительной объективности, потому что хотел бы получить то, что для него существенно, как приходящее извне, достоверное без опасной необходимости рисковать собою. Итак, вера принимает эту форму логической убедительности только для массы. Она утверждает тогда доказуемость бытия Божия, или единственно правильной политической цели, или откровение как подтвержденное свидетелями и тем самым доказанное исторически.

Третья причина заключается в том, что форма, в которой содержание веры выступает перед человеком в традиции, должна быть поначалу объективно-предметной и всеобщезначимой формой, которая принимается как непосредственно существующая. Хотя объективацию содержаний веры в традиции и можно принимать как их приготовление для возможного усвоения: поскольку, однако, это приготовление становится насильственным удержанием объективного содержания веры, уже может, смотря по особенному характеру этого содержания, начаться борьба между верой и знанием. Эта борьба не вспыхнет открыто, пока не достигнет сознания отчетливое разграничение способов знания, но она уже началась, как только убедительное эмпирическое знание, постигая само себя в понятии, утверждается на самом себе.

В отношении веры к убедительному знанию нам нужно было различить, веруют ли люди вопреки убедительному знанию в конфликте с ним, или же без конфликта веруют в то, что средствами убедительного знания не может быть ни доказано, ни опровергнуто, потому что оно вовсе не находится в пределах его мира; то есть, потому что оно находится вне границ возможного опыта разумного чувственно воспринимаемого существа. Границу между опытом в мире и содержанием веры можно перейти только посредством скачка в иное измерение бытия. Если эту границу стирают, то могут начать ошибочно отрицать или утверждать именем знания там, где речь вовсе не идет о чем бы то ни было убедительно знаемом.

Если утверждают действительность чуда, иными словами, вмешательства Божества в эмпирический мир вопреки закону природы и ожиданию, то всякое подобное событие может быть все же проверено и объяснено во взаимосвязи эмпирических процессов. Всякое утверждение о чуде обрекает себя на такую проверку. Такой процесс, как вознесение или воскресение во плоти, согласно всему имеющемуся у нас знанию, исключен. Сообщение очевидцев здесь не помогает; ибо со слов превосходных, казалось бы, свидетелей мы знаем столь много невозможностей, что вопрос в таких случаях стоит, скорее, о том, как произошло это освидетельствование, и что фактически произошло; а это, в отсутствие удовлетворительных источников, совершенно безнадежное вопрошание.

Но проверка заканчивается там, где утверждение относится к чему-то такому, что никогда не бывает насущно действительным, например, к бытию потустороннего мира, не локализованного в астрономическом пространстве и в эмпирическом времени. Возможную границу проверки задает, кроме того, бесконечность числа сочетаний и элементов каждого индивидуального процесса. Отдельно взятый процесс во всей своей особенности отнюдь не поддается вполне убедительному объяснению (ist nicht ganz und gar zwingend erklärbar); если, например, в этот процесс включается действие судьбы и провидения, противоречия со знанием не возникает, пока мы избегаем давать какое-либо определенное объяснение. Убедительному знанию не противоречит опыт действительности абсолютно уникальных, а потому не допускающих адекватного о них высказывания, событий. Посвященность в судьбы значительных людей как таковых, догадывающееся о чем-то предведение (das ahnende Vorauswissen), мгновенно прозреваемая достоверность некоторого события в его потрясающей действительности - тот, кто экзистенциально, а не просто как переживание, испытает это, не нарушит тишины. В этом есть нечто такое, что, будучи высказано в общих выражениях, становится ложью, тем более если мы велим записывать высказывания об этом опыте и станем проверять его реальность. Озадаченное молчание означает более глубокую истину: мы ничего не знаем.