Как мы видим то, что видим

Отлично понимая, что ему говорят, он равнодушен к тому, как это сказано. Пропадает не только эмоциональное восприятие. Больной решительно отказывается повторять за врачом предложенную интонацию, потому что просто не в состоянии это сделать, какие бы усилия ни прилагал.

Зато при угнетенном левом, не понимая обращенных к нему слов, человек оценивает мелодику речи гораздо тоньше, чем когда работали оба полушария.

Правая половина мозга ответственна и за понимание «предметных шумов» – таких, как звон разбитого стекла, булькание воды, аплодисменты, чихание, храп и так далее, в том числе шумы, сопровождающие всевозможные явления природы, действия человека, работу машин. Мир для человека не то что мгновенно немеет, а как бы наполняется пустым, бессмысленным шумом. А ведь эти сложные звуки, которые невозможно описать словами и которые обретают конкретное значение только при целостном их восприятии (очень важный штрих, смысл которого нам в дальнейшем станет ясен), позволяют строить в нашем воображении целые картины.

На этой способности основаны все радиопьесы; мы буквально видим по звукам, как герой поднимается по лестнице, достает из кармана ключи, отпирает дверь, входит в квартиру... При отключенном правом полушарии эти звуки не вызовут в мозгу никаких картин, не обозначат ровным счетом ничего.

С заблокированным «правым восприятием» нет возможности узнать даже предельно знакомую мелодию: раздольная «Из-за острова на стрежень» превращается в веселую румбу, а романс «Гори, гори, моя звезда» – в марш. Попросят человека в таком состоянии спеть, он отнекивается, а если все-таки уступит настойчивости врача, то безбожно фальшивит, смешивает и перевирает мотивы, слова же оказываются никак не связанными с мелодиями. Тут опять на мысль приходит поведение подвыпившего: кто-то из юмористов, ничего не знавший о роли полушарий, заметил, что в этом состоянии все поют одинаковыми голосами и, кажется, одну и ту же песню.

А при неработающем левом любые мелодии воспринимаются ясно, их ничего не стоит повторить, продирижировать ритм, но назвать песню и вспомнить слова не удастся.

Левое полушарие – слова, правое – мелодии, интонации. Как будто все очень хорошо укладывается в схему «мыслительных» и «художественных» натур, как их очень образно охарактеризовал И.П. Павлов: «...Художники захватывают действительность целиком, сплошь, сполна, живую действительность, без всякого дробления, без всякого разъединения; другие – мыслители – именно дробят ее и тем самым как бы умерщвляют ее, делая из нее какой-то временный скелет, и затем только как бы снова собирают ее части и стараются таким образом оживить, что им вполне все-таки не удается».

Левое – абстракции, правое – конкретика. Какой механизм скрывается за подобным разделением, в чем его суть? Поисками ответа на вопрос занялись в свое время в Лаборатории доктор биологических наук Лидия Ивановна Леушина и кандидаты биологических наук Александра Александровна Невская и Марина Борисовна Павловская.

Они показывали испытуемым картинки на такое короткое время, чтобы половинки мозга заведомо не смогли обменяться информацией. И направляли изображения то в одно полушарие, то в другое.

От участвующих в опыте требовалось опознать либо форму – сказать, появилась ли в окошечке аппарата коза, лист, собака или еще что-нибудь, – либо вместе (непременно вместе!) форму и размер, форму и местонахождение картинки в поле зрения: выше центра, ниже, справа, слева. Почему всегда речь шла о форме, понятно: форма – важнейший признак любого предмета.

Похожими экспериментами занимались многие ученые, но только похожими: интересовались, какие типы картинок или какие признаки их опознаются лучше правым, а какие левым полушарием, как связано опознание с речью, и так далее. Леушина и ее коллеги решили, напротив, узнать: какие ошибки возникают, когда образы опознаются то одной, то другой половинкой мозга? какова систематика этих ошибок, нет ли новых закономерностей?

Испытуемому кажется, что он совсем ничего не увидел, а экспериментатор требует: «Отвечайте, пусть даже вы считаете, что говорите наугад!» Делать нечего, приходится. Но из тысяч ответов видно, что одни ошибки встречаются часто, а другие редки, одни систематичны, а другие случайны.

И у всех участвовавших в опыте ошибки левого, доминантного полушария одинаковы по характеру, а правого, недоминантного – различны, индивидуальны для каждой личности.

Левое полушарие ошибается, так сказать, симметрично: фигура А всегда путается с Г (но показывались, конечно, не буквы), а если демонстрируется фигура Г, то ее в случае ошибки принимают за А. Точно так же выглядит путаница с фигурами Б и В. Но никогда не случалось, чтобы фигуру из пары «А-Г» спутали с фигурой из пары «Б-В», т.е.чтобы А походило, скажем, на Б, а Г на В. Никогда!

Зато в правом – хаос. Картинку А принимают за Г, картинку Б тоже за Г, а вот Г почему-то путают с В, но никогда не с А. У иного испытуемого путаница выглядит по-другому, но все равно «парность», свойственная левому полушарию, в правом отсутствует. Это заставляет серьезно задуматься: почему? И тут еще важная деталь: правое полушарие опознает форму тем точнее, чем лучше воспринимает вторую, сопутствующую характеристику – размер или местоположение. Ошибка в восприятии сопутствующего признака непременно влечет за собой ошибку в опознании формы.

Зато левому неважно, какова точность восприятия сопутствующего признака: форма опознается одинаково верно, какие бы промахи ни делались в оценке местоположения или размера. Более того, при попытке возможно точнее опознать одновременно и форму и сопутствующую характеристику дело шло гораздо хуже: неверные ответы появлялись чаще.

Все это означает, что левое и правое полушария воспринимают одну и ту же картину весьма по-разному, весьма неодинаково.

Левое полушарие, опознавая форму, выделяет лишь то, что позволяет отличать одну фигуру от другой, оно строит обобщенный образ изображения. И поскольку такие образы могут обладать большим или меньшим сходством (при беглом взгляде легко спутать домашнего гуся и лебедя, но никогда – самолет и корову), появляются парные ошибки. Изображения А и Г «записаны» в мозговом пространстве (в его нейронных сетях) с помощью каких-то признаков, позволяющих заключить, что они, эти картинки, похожи. Аналогично, но с помощью иных признаков, записаны картинки Б и В.

Из того факта, что никогда не случается перескока – ошибочного восприятия картинки из одной пары за картинку из другой, исследователи сделали два вывода.

Во-первых, по-видимому, признаки у фигур А и Б или А и В совершенно различны. Во-вторых, всё выглядит так, как если бы в левом полушарии находился механизм опознания, действующий по принципу поисковой системы типа «дерево».

Дерево... В огромную кучу на полу свалены дамские туфли, мужские полуботинки, сапожки, сандалии, домашние тапочки. Глаза разбегаются от обилия размеров, фасонов, цветов. У вас в руках желтый остроносый полуботинок со шнуровкой, к нему требуется второй.

Как проще всего вести поиск, если его поручить роботу-манипулятору?

Можно, конечно, заставить его брать штуку за штукой, рассматривать, сравнивать. Не исключено, что с первой попытки он натолкнется на искомое. Столь же вероятен и противоположный исход: желанная вещь окажется в самом низу и придет в руки последней. Времени уйдет много, и способ последовательного перебора проявит свою крайнюю неэкономичность.

Гораздо разумнее воспользоваться ключевыми признаками вещи. Мы их знаем: «желтый», «полуботинок», «со шнуровкой». Давайте сортировать, опираясь на эти подробности и пренебрегая всеми остальными. Первый шаг: в одну сторону все желтые, в другую все прочие. Второй шаг: из желтой кучи в одну сторону все полуботинки, в другую все прочие. И так далее...

Смотрите, как быстро уменьшается после каждого шага объем работы, с какой стремительностью наш робот движется к цели!

Схема деления, если ее нарисовать на бумаге, напоминает разветвления сучьев на ветке дерева, и метод получил такое название. Он очень эффективен.