Решающее лето

— Прощай, — ответил я. Лицо ее стало сумрачным. Она положила мне руку на колено и отвернулась.

— Моя перчатка, — горестно причитала старуха, — вы уверены, что ее здесь нет?.. Я знаю, что уронила ее где-то здесь. Может, она под стулом?

Я не без раздражения быстро осмотрел пыльный гравий под стулом и вокруг него.

— Нет здесь вашей перчатки.

— Кругом одни жулики. Вот что наделала война. Нет больше честных людей. Всюду мелкие воришки. — Старуха побрела к выходу, рукой в перчатке прикрывая голую руку.

— Ты выпьешь с нами чаю? — спросила Чармиан. — Ты обещал.

— Разумеется. — Мы поднялись и пошли по аллее. — И все-таки я восхищаюсь тобой, — сказал я. — И никогда не перестану тебя любить. — Мы посмотрели друг на друга. Улыбнувшись, Чармиан коснулась рукой моего плеча.

— Письма и, пожалуйста, подарки к рождеству и в день рождения, а также игрушки для Лоры…

— Чармиан… — Я и сам не знал, что хочу еще ей сказать.

— А я буду изредка приезжать к вам в гости.

В квартире в Риджент-парке был золотистый полумрак — миссис Шолто, не переносившая солнца, задернула шторы. Но, проникнув через щели, солнечные блики играли на потолке и стенах и радужно дробились на грани круглого зеркала.

Старая леди поднялась с дивана и вложила в мою ладонь свою сухую, как пергамент, руку. Она сообщила Чармиан, что Лора хорошо себя вела, а теперь играет.

— Я приготовлю чай, — сказала Чармиан.

— Миссис Френч уже ушла? (Миссис Френч была приходящая прислуга.)

— Только что, — ответила миссис Шолто. — Я не хочу бутербродов, спасибо. Совсем не хочется есть. — И она смущенно улыбнулась мне, словно извинялась за отсутствие аппетита.

— Если вы не будете есть, мама, вы заболеете, — серьезно сказала Чармиан.

Оставшись со мной наедине, старая миссис Шолто не могла отказать себе в удовольствии.

— Клод, вам ваша сестра сказала, что мы решили не расставаться?

— Да.

— Это ее желание. Клод, пожалуйста, задерните получше штору. Я не выношу солнца.

Я выполнил ее просьбу.

— Вы могли бы сказать ей, что предпочитаете жить отдельно, и она поняла бы вас, — не удержался я.

— Весьма остроумно, Клод, — отпарировала миссис Шолто и недовольно пожевала губами. — Я знаю, вы не одобряете этого. Но Чармиан уверена, что так будет лучше. И я тоже.

И поскольку я промолчал, она решила возобновить атаку, но уже с другой стороны. Я был отличной мишенью сегодня. Люди, которых постигает жестокое разочарование, нередко пытаются искать забвение в острых ощущениях, — своеобразная охота на крупного зверя. Именно такое чувство овладело сейчас миссис Шолто.

— Почему вы все, — начала она с жеманным хихиканьем, — так упорно отказываетесь правильно произносить имя нашей бедной девочки? Она же Кармиан, разве вы этого не знаете? Но стоит мне ее так назвать, она сразу же на дыбы.

— Что делать, видно, сильна старая глупая привычка, — ответил я.

— Она уверяет, что ее отец всегда произносил ее имя только так. Он-то, во всяком случае, должен был знать?

— Наш отец, — попытался умиротворить ее я, — был оригиналом.

— Но в этом нет ничего оригинального. Когда я произношу имя вашей сестры на ваш манер, я всегда боюсь, что посторонние сочтут меня за невежду, не знающую, как правильно произносить его.

— Называйте ее, как хотите. Никто на вас не обидится.

— Да, но она обижается, она такая обидчивая! Слишком обидчива в ее годы.

За чаем миссис Шолто проявила неожиданный интерес к моей новой работе.

— Мне кажется, вы ужасно умный, Клод. Неужели вы можете определить, какие из картин настоящие, а какие подделка? Я бы ни за что не смогла взяться за такое дело, ведь это риск.

— Ну в таком случае я могу рассчитывать на вашу симпатию и сочувствие, если я когда-нибудь ошибусь и меня будут поносить за это на каждом углу.

Чармиан бросила на меня понимающий взгляд.

— На каждом углу? — удивленно воскликнула миссис Шолто. — Неужели это так всех интересует?

— Тем лучше, если нет, — мрачно ответил я.

Я уходил от них, унося с собой тяжелое чувство безнадежности и тоски. Теперь я знал, что миссис Шолто найдет успокоение — она сильный и волевой человек, умеющий навязывать свою волю другим, и по мере того, как будет слабеть воля Чармиан, власть старухи будет становиться все сильнее и сильнее. Чармиан, моя бедная сестра, она теперь полностью была в ее власти и во власти этого нерасторжимого брака, сулящего ей одни испытания.

Когда я сказал Чармиан, что отныне выбрасываю ее из своих мыслей, я почувствовал, как больно сжалось сердце, и все же я был уверен, что иначе поступить нельзя. Она покорно согласилась отпустить меня и остаться одна на развалинах того, что некогда было ее жизнью. Я не перестану ее любить, но чем дальше, тем меньше меня будут трогать и печалить ее неудачи. Я должен вернуться к Элен свободным человеком.

Слова брачного обета суровы и беспощадны, ибо посягают на неотъемлемые права каждого из двоих, вступающих в брак, и матери недаром льют слезы у алтаря. Если бы не Элен, я безутешно оплакивал бы Чармиан и не покинул бы ее, как не смог в свое время покинуть Хелену. Но, даже приняв это единственно возможное решение, я уже был готов отказаться от него, вернуться и сказать Чармиан, что передумал, что я снова с нею буду бороться за нее, хотя знаю, что борьба безнадежна.

Не будь идиотом, Клод, услышал я голос Хелены. Ты поступил правильно. Оставь в покое Чарм, ты ничем ей не поможешь.

Но я должен попытаться!

Какой ценой? Ты хочешь быть героем, мучеником, не так ли? Но чем ты собираешься жертвовать? Ты жертвуешь Элен, запомни это. Я дала тебе свободу, я умерла. Это все, что я могла для тебя сделать. А теперь не вздумай жертвовать своей жизнью ради Чармиан. Она сама позаботится о себе. Она сама устроит свою жизнь.

Нет, возражал я, нет, она не сможет.

Не сможет? Это ее дело, а ты не вмешивайся. Ты очень плохо знаешь девочку, Клод. В ней что-то есть. Не думай, что ты ее знаешь. Ведь ты можешь ошибаться, Клод.

Я знаю, ты нарочно мне это говоришь, возражал я.

Что ж, пусть нарочно.

Я люблю Чармиан, повторял я, обращаясь к тени Хелены.

Разумеется, ты любишь ее. Как же иначе? Разве мы все не любим ее? Не воображай, что ты какой-то особенный и только ты один любишь Чармиан.

Я вдруг понял, что говорю вслух сам с собой. Я произносил не только свои собственные слова, но и те, что мысленно вкладывал в уста Хелены, ведя с нею этот спор.

Только сумасшедшие разговаривают сами с собой, усмехнулась Хелена и показала мне язык.

Мне навстречу шла Элен. Мы почти одновременно подошли к дверям моего дома.

— Я слишком рано? Какой чудесный вечер, правда? — Она протянула мне обе руки и, потянувшись ко мне, поцеловала.

— Как, прямо на улице! — воскликнул я. — Как можно?

— Никого нет.

Улица действительно была пуста. Фонари в сумерках бросали свой зеленовато-желтый свет, и наши длинные тени упали на стену дома.

— Я был у Чармиан, — сказал я.

— Как она?

— Решила оставить у себя старуху. Что ты на это скажешь?

— Нет, не может этого быть! — Элен, сжав руку в кулак, в отчаянии ударила себя по бедру. — Нет, я не верю, что она уступит!

— Она уже уступила. Сидят, как голубки, и воркуют о своих печалях, две женщины наедине со своим горем и младенец, к которому они очень скоро начнут ревновать друг друга. Теперь у них лишь две темы для разговора. Представляешь?

— Нет, это невозможно! Нет, нет!

— Возможно. Свекровь одержала полную победу. Чармиан сдалась, и я тоже сдался.

— Нет, только не ты! — гневно воскликнула Элен. — Только не ты. Знаешь, Клод, я очень боялась, что ты такой ценой должен будешь обрести свободу. Сначала мне это казалось чересчур жестоким. Но теперь я думаю, что так и надо. Мы будем счастливы, Клод. Я хочу этого и сделаю все.

Я рассмеялся этой упрямой и трогательной решимости, но я знал, что Элен права.