Брачный сезон, или Эксперименты с женой

Поцелуй все длился и длился. Жена затараторила:

- Где деньги, что я тебе на кулинарию давала, губитель? Где они, я тебя спрашиваю?

- Маш, ну зачем же сразу о деньгах? - сказал я, стараясь не слишком съеживаться. На легенду сил у меня не было. - А обо мне ты не волновалась?

- Да больно ты нужен! А костюм... - опешила мадам Еписеева, костюм... пропил, что ли? И где твои очки?!

Феодулия Ивановна не знала, куда смотреть. Рядом с ней разворачивалось не менее горячее действо, чем на экране. Видимо, наш спектакль оказался интереснее "Порочной страсти".

- Ты зять? - бесцеремонно спросила она и уставилась на оттянутые коленки моих тренировочных штанов.

- В доме ни копейки, а он где-то шастает! Да еще в лучшем костюме, надрывалась Мария. Это она майку имеет в виду?

- Ты бы меня с родственниками познакомила!

- Моя мать тебе больше не родственник! Выметайся!

Господи, какая глупость! Зачем мне все это? Может, и правда выместись к чертям собачьим? Жаль только, некуда...

Меня чесали, пилили и строгали до самого вечера. В два смычка - мать и дочь. "Выметайся!" - все время предлагала Мария, но я держался как скала. Под конец я решил попугать жену. Стараясь не слушать ее пронзительные вопли и тещин бас, подошел к шкафу и принялся методично выгребать из него свои вещи и укладывать в узел.

- Давай, давай! - подбадривали меня дамы Еписеевы.

Наконец я решил, что хватит, и, взвалив узел на плечи, двинулся к выходу.

- Грабитель! - донеслось до меня.

Я открыл дверь и начал спускаться по темной лестнице.

- Сеня-а-а!

Интересно, кто это? Феодулия? Я продолжал опускаться все ниже.

- Сенечка-а, вернись! Люби-и-имый!

"Нет уж, так легко я не сдамся! - подумал я злорадно. - Пусть поупрашивает!"

Но упрашивать меня не стали.

- Доча, простудишься! - прогрохотал тещин бас. Послышался дробный топот проворных ног.

Я повернул на следующий пролет. В этот миг на меня обрушилась жена и мягко ткнулась головой в узел. Удар был сильный. Взмахнув свободной рукой, я попытался нащупать перила. Но рука ухватила лишь темноту, я на секунду завис в воздухе и обрушился вниз. В наступившей затем тишине я услышал:

- Машенька, ты цела?

- Да цела, цела, мама. Только вот Арсений...

- Понятно! - теща чему-то обрадовалась. - Прибавится работы Склифосовскому!

Глава 61

Начало

В гипсе я пролежал все лето. И увечье-то мне жена нанесла пустяковое перелом копчика, - однако двигаться я не мог. Гипсовые трусы, скрывавшие мой сломанный хвост, этого не позволяли.

Жалости ко мне у Марии хватило ровно на два дня. Как только теща уехала в очередной санаторий, жена сварила куриный бульон и поила меня, приговаривая:

- Самое оно для больного человека! - Я кривился. - Не нравится? Зато будешь знать, как шляться черт-те где!

Все последующие дни мадам Еписеева пропадала в солярии вместе с Ларисой, а по возвращении пилила меня, намекая, что ей может не хватить денег.

- Зачем же солярий летом? - спрашивал я, с тоской поглядывая в окно, за которым сияло солнце.

Маша что-то бубнила про пресловутый ультрафиолет, всякий раз добавляя:

- Нашел время болеть...

В июле из лагеря вернулся хулиган Еписеев, и меня перетащили из его комнаты на кухонный диван. На котором когда-то ночевала девушка Елена из Орехова-Зуева. Хулиган за минувший месяц в равной степени набрался сил и наглости. Однажды я попросил дать мне воды.

- Сам налей, - отрезал он.

И это при том, что теперь в прихожей вместо черного урода стояла новенькая "Хонда"!

Воды я, конечно, налил себе сам - до крана я добраться мог, хотя и с трудом, - но решил, что, как только смогу полноценно передвигаться, покончу с этим безобразием раз и навсегда. И с какой стати в свою холостяцкую бытность я полагал, что жена позаботится обо мне в трудную минуту? Вот вам, пожалуйста, трудная минута настала, а воды поднести некому!

Мадам Еписеева тоже с нетерпением ждала, когда я смогу подняться.

- Как ты себя чувствуешь? - елейным голоском спрашивала она, ощущая дыхание осени и начало нового учебного (а для нее - финансового) года.

- Плохо!

- Ты выздоравливай, Сенечка, выздоравливай! - ободряла она. - Скоро первое сентября.

Меня почти никто не навещал. Тимирязьев боялся, Рыбкину было некогда. Только Хренов, который успел отдохнуть где-то за границей, изредка заглядывал. С некоторым удивлением я узнал, что он сдружился с Катькой и даже иногда бывает у нее. Это мне страшно не нравилось, но я молчал и покрепче сжимал зубы.

- Вы уж, Игорь Вадимович, не волнуйтесь насчет работы, - лебезила перед Хреновым Маша. - Мы Арсения обязательно поднимем. Хоть на коляске к вам, а приедет!

Игорь удивлялся: зачем, мол, на коляске?

- Ну как же, - тут же находилась моя жена, - и вам выгодно! С инвалидами налогов меньше платить...

Несколько раз звонила мне и Кэт. Но все в неудачное время. Каким-то подпольным чувством Мария угадывала, что я разговариваю с женщиной, и бесцеремонно выключала телефон из розетки. Дал бы по морде, если б смог! Несмотря на то, что моя жена - женщина! Однако я терпел.

Иногда, накопив смелости и злости, я звонил Катьке ночью. Но не ныл просто общался. Эх, если бы пообщаться с ней с глазу на глаз. А еще этот Хренов на мою голову! Впрочем, мадам Колосовой я своих подозрений не высказывал, хотя и ревновал безбожно. А она только подсмеивалась:

- Ну как твой хвост?

Однако за этими шутками я смутно чувствовал Катькину тревогу и отвечал:

- Хвост, наверное, отвалится. Если смогу без него прожить, то приползу обязательно.

- Эх ты, ящерица!

И вот наконец долгожданный день настал. Августовские нежаркие лучи упали на подоконник, уставленный банками, и я неуверенно встал на ноги. Эта весть тут же облетела всю квартиру. Мария бросилась мне на шею, покрывая мое лицо неискренними поцелуями.

- Сенечка, какой же ты молодец! Надо Игорю позвонить!

Было противно. Я вышел на улицу и присел на лавочку у подъезда. Старух, несмотря на теплый воскресный день, не было.

А может, бросить все к чертовой матери?!

Чтобы утвердиться в крамольной мысли, я проковылял к ларьку и самым наглым образом выпил пива. Запах будет! И мадам Еписеева поднимет крик! Только что мне до этого? И вдруг я осознал, что смотрю на свою жизнь отстраненно, как биолог, любующийся в микроскоп на суету амебы. Решение, к которому я подбирался все эти месяцы вынужденного безделья, внезапно сформировалось и окрепло. У меня даже дух перехватило. Я вернулся к подъезду. Меня все еще переполняла решимость. Вопреки своему обыкновению я не опустился на скамейку и не принялся размышлять над превратностями судьбы.