Любовь, страсть, ненависть

– Ну и что? – сказала Доминик. – Я не делаю ничего плохого.

Дыхание Умберто стало учащаться, Доминик опустила глаза и, к своему ужасу, увидела вздыбившуюся ткань его брюк. Она быстро подняла глаза: черт, эта свинья начала возбуждаться! Какой ужас! Она убрала ноги и попыталась стянуть пониже сорочку.

– Если вы скажете об этом Агате, она не поверит вам. Она считает, что я скромная девственница, такая же, как и она сама.

– Ты ведь не разрешила ей посмотреть на твой танец на корабле, – угрожающе сказал Умберто. – Значит, она поняла, что ты делаешь что-то отвратительное.

– Ну, это была ее идея, – пожала плечами Доминик. – У нее, кажется, была мигрень. Единственное, чего она хотела, так это оказаться в постели.

Какой ловкий выход нашла Агата, подумал Умберто. Она не смогла бы смотреть, как ее идол занимается любовью с этой девчонкой.

– Что она думает, когда во время ланча ты находишься в закрытом трейлере мистера Брукса? – Это действительно интересовало Умберто.

– Она, конечно, уверена, что мы повторяем наши роли, или едим, – рассмеялась Доминик. – Репетируем, ведь именно этим мы и занимаемся, – добавила она, еще больше пугаясь его возбуждения.

Он сделал шаг к ее кровати.

– Этим мы и занимались прошлой ночью, Хьюби, и ничего ты не сможешь доказать.

– Ах, не смогу? – ухмыльнулся Умберто. – А как насчет этого? – Он вытащил из-за спины большой конверт, сделанный из оберточной бумаги, и бросил его на кровать. – Открой его.

Доминик медленно открыла его и вытащила несколько черно-белых фотографий. Она с трудом сдержала крик.

– Что это? Где ты их взял?

– Я уверен, ты прекрасно знаешь, что это, – усмехнулся Скрофо. – На этих фотографиях ты и мистер Брукс. Я сделал их на пляже в тот день, когда вы там совокуплялись и любой мог видеть вас. Шлюха, – прошипел он, – французская шлюха.

Глаза Доминик смотрели на него с неподдельным страхом, и он внезапно почувствовал власть над ней.

– Что ты собираешься с ними делать?

– Это зависит от многого. – Скрофо медленно направился к ней. В полумраке комнаты его фигура выглядела зловеще. – Это зависит от того, как хорошо ты будешь относиться ко мне.

– Хорошо? Это, конечно, шутка? Нет, нет! – Доминик попыталась переползти через огромную кровать, но Умберто оказался быстрее нее. Он схватил ее за лодыжку и стал тянуть к себе зовущую на помощь девушку.

Огромное тело Скрофо прижало ее к кровати, и потная рука закрыла ей рот. Черт, этот ублюдок, оказывается, сильный, подумала она с нарастающей паникой и, судорожно извиваясь, попыталась отпихнуть его. К своему ужасу, она поняла, что он пытается расстегнуть брюки, одновременно выкрикивая свои похотливые желания.

– Не кричи, Доминик, будь доброй хорошей девочкой. Тебе понравится это, я знаю, тебе это очень понравится, я это тоже люблю. Я хороший, я такой же хороший, как и Брукс. – Она пыталась выскользнуть из-под него, но он был очень тяжел и прижал ее, как бабочку в коллекции насекомых.

– Будь хорошей девочкой, – скрежетал он ей в ухо, – доброй хорошей девочкой, и я не покажу эти фотографии твоей наставнице, потому что если я сделаю это, – его рука беспощадно сжала ее лицо, – будь уверена, она сообщит об этом твоим родителям, и тебя с позором отошлют назад, в Сен-Тропез, быстрее, чем ты расстегиваешь ширинку Джулиана.

Доминик пыталась крикнуть, но это было невозможно из-за его влажной руки, крепко прижатой к ее рту. Своими сильными ногами танцовщицы она пыталась ударить его в живот, прежде чем он успеет оказаться в ней, но его вес делал это невозможным.

На мгновение она замерла, мысль о том, что может случиться, парализовала ее. Агата. Сообщит ли она маме и папе? Конечно, нет, Доминик обведет Агату вокруг пальца, эта женщина живет как во сне.

Умберто продолжал бубнить своим ужасным скрипучим голосом, упираясь напряженным членом в ее голое бедро.

– Будь хорошей девочкой, Доминик, только будь хорошей, моя дорогая, и если я кончу, то разорву все эти фотографии, и ты не будешь ни о чем беспокоиться.

– Нет, убирайся! – крикнула она, ощутив внезапный прилив сил, и стала бешено сопротивляться, почувствовав, как его грубая рука срывает с нее трусы. Острый запах его отвратительного одеколона ударил ей в ноздри; она мотала головой, но его толстые губы приближались все ближе к ее лицу.

В этот момент раздался стук в дверь, и пронзительный голос Агаты прокричал:

– Доминик, с тобой все в порядке?

Глаза Доминик расширились от радости, и она торжествующе посмотрела на сальное лицо Умберто. Он застыл. В дверь опять постучали.

– Доминик, я спрашиваю, с тобой все в порядке? Мне кажется, я слышала твой крик. Ответь, Доминик, иначе я позову охрану.

Умберто наклонил свою огромную голову и прошептал:

– Я уберу руку с твоего рта, и тебе лучше сказать, что с тобой все в порядке, иначе ты пожалеешь. Ясно? И чтобы никаких фокусов!

Она кивнула, и он медленно убрал руку. Глубоко вздохнув, она крикнула:

– Агата, о Агата, слава Богу, это ты. Я видела такой страшный сон, я так испугалась!

– Впусти меня, дорогая, – приказала Агата, с беспокойством дергая закрытую дверь. – Сейчас же.

– Нет, нет, не входи, – крикнула Доминик, с ликующим злорадством глядя в лицо Умберто, которое исказилось от злобы и страха. – Я сейчас выйду к тебе, сегодня я хочу спать в твоей комнате, Агата. Мне приснился такой ужасный сон.

– Конечно, дорогая, иди скорей. Поторопись. Я позабочусь о тебе.

Торжествующая Доминик выскользнула из-под итальянца, схватила халат, сунула в карман фотографии и бросилась к двери.

– Это еще не конец, – хрипло прошептал Умберто, когда она от двери взглянула на него. – Меня еще никто не мог перехитрить, маленькая шлюха, никто.

Ничего не ответив, Доминик раздвинула стеклянные двери и упала в объятия Агаты.

– О, Агата, это был такой ужасный сон, – всхлипнула она, слезы радости текли по ее раскрасневшимся щекам.

– Тихо, тихо, не плачь, дорогая. Я позабочусь о тебе, моя крошка. Пойдем, пойдем со мной.

Обняв дрожащую девушку, Агата повела Доминик в свою комнату и закрыла за собой дверь.

Умберто Скрофо внимательно слушал голос в телефонной трубке; его до синевы выбритое лицо раздвинулось в широкой улыбке. То, что он слышал, доставляло ему удовольствие.

– В Париже, ты говоришь, ты нашел его в тюрьме? – Он выслушал еще раз и рассмеялся. – Французские пьяницы, я видел их, все они одинаковы. За стакан абсента они продадут своих родителей. Сколько он хочет? – Услышав ответ, он нахмурился. – Сто тысяч франков?

Это смешно. Я и не подумаю платить ему столько. Предложи ему десять тысяч.

На другом конце провода что-то быстро говорили, и Умберто стал постепенно выходить из себя.

– Скажи ему, пусть позвонит мне. Нет, у нищего ублюдка наверняка не хватит денег на звонок. Я сам позвоню ему. Как, ты сказал, его зовут? – Умберто нацарапал имя и номер телефона, повесил трубку и тихо сказал: – Ив Морэ… очень, очень интересно.

Чувство вины повергло Джулиана в смятение после тех двух безумных ночей, которые он провел с Доминик во время съемок на корабле. Он прекрасно понимал, что то, чем он занимается с Доминик, отвратительно, но в последнее время его тело отказывалось ему повиноваться. Ему казалось, что у него остались только нервные окончания рядом с членом, радостно поднимавшимся каждый раз, когда он оказывался с Доминик.

Они часами занимались любовью в его каюте, и он уже едва мог ходить. Он возвратился в отель рано утром, когда рассвет слегка коснулся холмов.

Когда он, шатаясь, вошел в ванную, то невольно вспомнил о Доминик. И сразу возбудился. Почувствовав отвращение к самому себе, он в шоке уставился на себя в зеркало. Он либо Супермен, либо кандидат в психбольницу. То, что разбудила в нем Доминик, сделало его ее рабом, он знал, что это может навсегда разрушить его отношения с Инес.

Он пытался найти номер газеты, о котором упоминал Крофт, но его ни у кого не оказалось, и Джулиан выбросил это из головы, решив, что со стороны Хьюберта это была просто дешевая уловка, чтобы разозлить его. Крофт не стоил того, чтобы беспокоиться о нем. Это был человек низкого происхождения, которого Джулиан находил чрезвычайно неприятным. Он знал, что Инес тоже невзлюбила итальянца. Она сказала ему об этом после приема у Рамоны. Может ли хоть кто-нибудь сказать о Хьюберте Крофте доброе слово или испытывать к нему теплые чувства? Никто!