Возвращенный рай

В тот день Лили смотрела на него и чувствовала растущее в груди странное возбуждение. Конечно, она была еще слишком мала, чтобы разобраться в своих чувствах. Она знала только, что больше всего на свете хотела бы пойти к нему, побыть на веранде вместе с ним и матерью. Она проскользнула через зеленую арку, шлепая сандалиями по полу из плит, потом остановилась, неожиданно застыдившись.

– Лили! – воскликнула мать, увидев ее. – Я думала, что ты на пляже с Петси.

В низком мелодичном голосе матери звучало удивление. Она сидела в одном из плетеных кресел в свободном сарафане типа индийского сари. Ее длинные черные волосы рассыпались по обнаженным коричневым плечам, изящные ноги выглядывали из-под ярко раскрашенного шелка, она положила ногу на ногу, так что ее золотистая домашняя туфля на высоком каблуке низко свисала с изгиба ее ноги. Между позолоченными кожаными полосками Лили могла различить ярко-красный педикюр на ногтях. Ее мама, думала она, самая красивая женщина на свете, и ей, пятилетней девочке, страстно хотелось быть похожей на нее. Иногда она пробиралась в комнату матери, уносила пузырек с ярко-красным лаком, старательно раскрашивала им свои ногти, надевала на запястья звенящие браслеты матери, изображая из себя взрослую красавицу, какой была сама Магдалена. Однако на этот раз Лили во все глаза смотрела на мужчину и не отвела от него взгляда, когда отвечала матери.

– Мы вернулись. У Петси заболела голова.

– Вот как! Мне надо будет поговорить с ней! Магдалена выказала явную досаду, и Лили вступилась за няню.

– Она не виновата, мама. Ты не должна сердиться па псе.

– Конечно, сердиться не следует, Магдалена. Это не идет вам. – В этих словах, произнесенных нараспев, прозвучала нотка сарказма, но маленькая перепуганная Лили не заметила этого.

– Лили, иди поиграй в саду, – сказала мать. Лили насупилась.

– Разве это нужно, мама?

– Пусть остается. Она же ничего плохого не делает. – Мужчина протянул жилистую коричневую руку и погладил девочку по волосам.

Она подбежала к лестнице на веранду и села на ступеньку, опустив подбородок на коленки, восхищенно смотрела на него во время их разговора с матерью, довольная уже тем, что ей разрешили остаться.

Ее очарование этим мужчиной продолжалось все годы, она ощущала его и теперь, так же сильно, как и прежде – насколько она могла судить по тому, что сохранилось в ее памяти.

– Кофе, мадам? – вежливо спросила бортпроводница. Лили раскрыла глаза, чуть ли не с удивлением глядя на вышколенную фигуру, склонившуюся возле нее. В последние несколько минут ее мать, умершая пятнадцать лет назад, предстала в ее памяти как живая. Ее мама… и, конечно, Джорге. Всегда Джорге. Лили покачала головой.

– Спасибо, не надо.

Потом снова закрыла глаза, продолжив путешествие в далекое прошлое.

Джорге провел очень много времени на Мандрепоре тем летом и наступившей потом зимой. Лили точно не знала, почему он так неожиданно вошел в их жизнь – кажется, он был деловым партнером отца. Часто он уединялся с отцом в одной из комнат виллы, которую отец использовал в качестве кабинета, а иногда они уезжали вместе на машине отца – единственной тогда на острове, – направляясь, как она думала, на юго-восточную сторону острова, где в трущобах, сделанных из чего попало, включая поржавевшие железные листы, жили туземцы. Но однажды, когда она наблюдала за машиной с верхушки холма на краю их имения, она увидела, что машина, прежде чем скрыться из виду за широкой полосой роскошной вечнозеленой растительности, повернула не на юг, а на север. Лили не представляла себе, куда они могли поехать. Она не знала, что находится на той стороне острова, и хотя территория Мандрепоры равнялась всего пяти квадратным милям, на северной части острова она никогда не была.

Джорге прилетал на Мандрепору на собственном легком самолете и садился на небольшой взлетной полосе, протянувшейся по плоской прибрежной равнине. Это еще больше поднимало его в глазах Лили. Он не останавливался ни на вилле отца, ни в гостинице, а в одной частной вилле, в симпатичном пастельнорозоватом домике, покрытом черепицей и расположенном на одном из заросших лесом холмов. К домику надо было взбираться по каменным ступенькам, обсаженным сладко пахнувшим олеандровым кустарником и другими тропическими растениями. Этот домик всегда напоминал Лили сказку про Гензеля и Гретель – и не только потому, что стены выглядели так, будто были сложены из сахарных плит и украшены лепниной из белого марципана. Она думала, что Фернандо Санчес, которому принадлежал этот домик и которого ей следовало бы называть «дядей Фернандо», был подобием злой ведьмы. Высокий и худощавый, похожий на гончего пса, Фернандо, обожавший пиво, со временем отрастил-таки себе брюшко, которое нависало над поясом брюк. У него был крючковатый нос и клочья преждевременно поседевших волос на гладкой лысине, напоминавшей отполированный грецкий орех. Но Лили не могла оторвать глаз от его синевато-багрового шрама на горле, который и завораживал и отталкивал ее. Голос Фернандо напоминал торопливый хриплый шепот с придыханием.

Отец объяснил, что Фернандо прострелили горло пулей, НО ему повезло, раз он остался в живых. Пуля повредила голосовые связки, пройдя наискосок вниз, и застряла в плече.

Лили вся содрогнулась.

– Это произошло во время войны, папа? – спросила она. Она знала, что ее отец был на войне.

– Думаю, что да, – неуверенно ответил Отто, и только много лет спустя Лили поняла, что это не могло быть правдой.

Жалея Фернандо, Лили не могла заставить себя относиться к нему с симпатией и радоваться, когда «пряничный домик» закрывался, а Фернандо уезжал к себе домой в Южную Америку.

– Почему Джорге живет у него? – спросила она однажды мать. – Почему не у нас? Это было бы более разумно.

Ярко-красные губы Магдалены раздвинулись в улыбке.

– Почему – «разумно»?

– Ему не надо было бы ходить так далеко, чтобы повидаться с папой. Он мог бы занять соседнюю с моей комнату, и наш повар готовил бы ему завтрак.

Магдалена сделала вид, что обдумывает это соображение.