Любовь, страсть, ненависть

– Ив, – прошептала она, ее язык коснулся его губ, – о, Ив, милый. Я так тебя люблю.

Ее руки ласкали Ива под грубой тканью рубашки, а его губы страстно отвечали на ее нежные поцелуи. Она, как кошка, выгнулась на мягкой траве и отдалась его ласке.

Опасность делала их любовь еще более волнующей. Запах смятой травы ударил ей в ноздри вместе с запахом Ива. Это был хорошо знакомый теплый запах, который она любила больше всего.

Их тела сплелись, разжигая друг в друге огонь. Этот мужчина был единственным человеком в мире, которого Инес по-настоящему любила, и она знала, что никогда не сможет полюбить никого другого.

Он слишком рано посмотрел на часы и отрывисто сказал:

– Три часа, дорогая, мы должны идти, иначе мы ни за что не успеем в Кале до одиннадцати.

В его голосе чувствовалась любовь, однако Инес знала, что он никого и никогда в своей жизни по-настоящему не любил. Ив посчитал необходимым сопровождать Инес до самой Англии, потому что если бы итальянцы нашли того человека, который убил генерала Умберто Скрофо, то жизнь тех, кто имел хоть какое-то отношение к Инес, стала бы довольно опасной. Как и гестапо, они не особенно церемонились с теми, кто попадал к ним в руки, и не были щепетильны в методах. Сутенер убийцы-проститутки не мог, поэтому, рассчитывать на милосердие со стороны людей Муссолини.

Старая, выкрашенная в белый и голубой цвета гребная шлюпка ждала их в маленькой бухточке недалеко от Кале, именно там, где она и должна была быть. В ней уже сидели трое мужчин, которых по той или иной причине партизаны тоже вывозили из Франции. Согнувшись, Инес залезла в маленькое суденышко и, глядя, как удаляется французский берег, с благодарностью вдохнула свежий морской воздух и впервые за последние дни почувствовала себя свободной. Четверо мужчин энергично гребли. Была прекрасная весенняя ночь, дул легкий ветерок, и течение было очень слабым, так что они пересекали пролив в удачное время. Спустя четыре часа Инес заморгала от удивления, увидев меловые утесы Дувра, тускло освещенные слабым светом луны.

Как только лодка причалила к берегу, мужчины быстро вытащили ее на гальку и, накрыв рыбацкими сетями и пучками морских водорослей, стали ждать связного. Пока они стояли и ждали, как было указано, из темноты появился какой-то человек и тихо произнес несколько слов приветствия. Связной передал им завернутый в коричневую бумагу пакет, в котором было пять английских продовольственных карточек, заполненных на вымышленные имена, удостоверения личности и несколько помятых фунтов. Еще там было расписание движения местных поездов и четыре разных адреса в Англии.

Ив и Инес с жадным вниманием рассматривали карточку со своим адресом:

Мадам Жозетта Пешон,

Пастуший рынок, 17

Лондон, В I

– Пастуший рынок. – Инес буквально смаковала это английское название. – Как это мило звучит. О, Ив, как ты думаешь, там есть барашки, цыплята и мэйпоул [4] с ленточками, установленный прямо посреди сельской площади?

– Вряд ли, дорогая, – усмехнулся Ив в ответ на наивные слова Инес, – Англия страдает в этой войне так же, как и Франция. Каждую ночь немецкие самолеты бомбят Лондон. Судя по тому, что я слышал, Пастуший рынок находится прямо в центре этого ужаса. Наверное, в Париже мы были бы в большей безопасности.

– Мне все равно, где я, дорогой, – оживленно сказала Инес, – пока я с тобой. Это все, что мне нужно.

Глава 6

Лондон, 1943 год

– О, черт возьми, больше не надо, – пробормотала сама себе Фиби. Она еле доползла до постели, чувствуя себя совсем разбитой после еще одной долгой ночи, проведенной в театре «Уиндмилл», чей знаменитый девиз гласил: «Мы никогда не закроемся».

– Не надо второго воздушного налета. Неужели это никогда не кончится?

В полусне она натянула на себя теплое платье и пушистые домашние тапочки, сделанные из овечьей шкуры. Взяв термос с горячим чаем и сумку с самым необходимым, которая всегда была наготове, Фиби спустилась на семь пролетов вниз, в неудобное, переполненное людьми бомбоубежище. Вместе с другими жильцами ее подъезда она напрасно пыталась задремать, в то время как звук разрывающихся бомб гулким эхом отдавался в темном трясущемся помещении. Громко кричали грудные младенцы, всхлипывали от ужаса дети постарше. Как только прозвучал сигнал отбоя тревоги, измучившиеся люди похватали весь свой небогатый скарб и шатающейся походкой разошлись по своим квартирам… до следующей ночи.

Фиби испустила усталый вздох облегчения, позволив себе расслабиться, и, бросившись на кровать, заснула сном младенца. Она пережила еще одну ночь налетов люфтваффе, еще одну ночь землетрясения и оглушительного шума, во время которой непрерывно стреляли зенитки и немецкие бомбы превращали город в ад.

Утром по Би-би-си она услышала, как Алвач Лайделл официальным тоном сообщал о том ущербе, который был причинен городу. Более семидесяти зданий были частично или полностью разрушены, пятьдесят два человека убиты и в два раза больше ранены. У него был слишком мрачный голос, когда он перечислял потери, и Фиби выключила приемник. Она не могла больше слышать эти трагические новости.

Терпеливо отстояв в очереди в местном магазине за чашечкой крепкого чая и липкой сдобной булочкой, внутри которой была пара изюминок, она решила пойти по улице Грейт Портленд в направлении Вест-Энда. Улицы были усеяны шрапнелью и осколками, но, к счастью, ни одно из зданий, мимо которых она шла, не рухнуло. Больше всего от бомбежки пострадал район возле реки, откуда, как она могла видеть, поднимались высокие клубы серого дыма.

Материальное положение Фиби было очень хорошим, она ухитрялась процветать даже в израненном войной Лондоне. В свои двадцать три года она обладала отличной фигурой, персикового цвета кожей и ярко-рыжими волосами, доставшимися ей от предков – крепких и сильных крестьян и крестьянок с севера Англии, не боявшихся ни тяжелой работы, ни лишений. Основа британской расы, они все были живучими, и она тоже собиралась пережить войну и даже извлечь из нее выгоду. Она и не думала унывать. У нее была работа в театре «Уиндмилл»: развлекать ребят – парней в голубом, в хаки, в зеленом и даже в белом. Все они были в отпусках, и их усталые желтые глаза говорили о страшном опыте войны, который выдавал их хриплый смех. Сегодня давали семь представлений. И так было каждый день. Они меняли костюмы не меньше сорока девяти раз – по семь раз за каждое представление, и некоторые девушки порой даже обнажали для солдат свою грудь, а те смотрели на них во все глаза.

Кубинские каблучки Фиби стучали по улице Регент, изящно обходя дворников, которые убирали «немецкий мусор». Несмотря на ночные налеты, на площади Пиккадилли, как всегда, было оживленно. Статую Эроса, бога любви, из центра Пиккадилли перенесли в безопасное место. Военные всех национальностей из союзных армий кружили в водовороте цветов и волнения, а десятки молодых женщин толпились на тротуарах, непринужденно болтая с ними. На площади Пиккадилли царила карнавальная атмосфера, лица людей светились безграничной радостью, как будто война не могла повлиять на них.

Не важно, что у многих военнослужащих отпуск заканчивался завтра и скоро они уже будут воевать в Северной Африке, Бирме или Салернском заливе. В Лондоне все время было весело, особенно в его западной части, а тем более в театре «Уиндмилл». Фиби прошла мимо дома со львами на углу, где выстроились две очереди, терпеливо ожидая открытия заведения, и поспешила к Шафтсбери-авеню.

Войдя через служебный вход, она остановилась, увидев одного из самых красивых молодых людей, которых ей когда-либо приходилось встречать. Он оживленно разговаривал с швейцаром театра. Густые темно-каштановые волосы лежали непокорными волнами; изогнутые, черные как смоль брови; привлекательное, несколько мрачное лицо со скулами и носом, которые казались точной живой копией Антония, любимого юноши императора Адриана. Не прекращая разговора со стариком, он бросил на нее короткий взгляд синих, цвета моря глаз и равнодушно отвернулся.