Храни меня, любовь

Поэтому Дима стоически терпел ее присутствие, стараясь не думать о ней. Пусть себе сидит. Пусть причмокивает. Пусть шепчет себе под нос мантры-заклинания.

Провожать-то ее он не пойдет, это пусть не надеется.

Видимо, последнюю мысль она уловила.

Поднявшись, посмотрела на часы и поинтересовалась:

— А вы, Димочка, домой не собираетесь?

— Нет, — буркнул он, не отводя взгляда от монитора. — Работы много… Надо успеть до завтра…

— Ну что ж, — протянула печально Вера Анатольевна. — Не судьба… Хотела вас пригласить на чашечку кофе… С коньяком.

«Боже ты мой, — подумал Дима. — Она хоть сама-то понимает, как это убого?» А ей сказал:

— Спасибо, как-нибудь в другой раз…

Она кивнула.

— Счастливо вам, Димочка, управиться… с работой…

— Спасибо, Вера Анатольевна…

«Шла бы ты скорее, оставила меня в покое».

Она замешкалась у выхода, обернулась и, обволакивая его томным взглядом, проворковала:

— До свидания, милый. До завтра…

Когда за ней закрылась дверь, Дима откинулся в кресле и выдохнул с облегчением:

— Слава богу…

Теперь можно было немного расслабиться.

Теперь можно было, подождав немного, отправиться домой.

Работу он сделал уже час назад…

Тоня и сама не знала, что с ней происходит. «Экая ты глупая, — думала она улыбаясь. — Какой-то дяденька подарил тебе духи на бедность, а ты и рада…»

И все же эта разноцветная коробочка грела сердце, и все вокруг казалось таким же разноцветным и радостным, как эта коробочка с духами, и Тоне хотелось сохранить это ощущение тепла и эту улыбку, пусть даже глупую…

Кто-то толкнул ее по дороге, проговорив что-то типа «двигаться надо, а не торчать тут как столб», но Тоня почему-то не отреагировала, только испугалась за благословенную коробочку с духами, покрепче ее прижала и пошла к остановке.

По дороге остановилась и увидела Бравина — он стоял в распахнутой куртке, прислонившись к машине. «Надо ему сказать, что Шерри нет», — подумала Тоня, но решила — не стоит, пусть себе постоит, подождет, так ему и надо! Уж к Бравину сострадания не стоит проявлять ни в коем случае.

Из дверей вышла девица и осмотрелась. Потом улыбнулась Бравину и быстро направилась к нему.

Тоня с этой девицей еще не успела толком познакомиться, да как-то и не стремилась. Девица была новенькая. Поставленная в «золотой и драгоценный» отдел, она и сама там стояла с видом «золота и драгоценности», всем своим видом источая надменность и презрение к окружающим. И только со своими клиентами она менялась, подобно хамелеону, становилась подобострастной и изогнутой в раболепном порыве. О, не со всеми — она словно вычисляла тех, которые могли бы, при желании, скупить весь отдел оптом. Вместе с продавщицей. На тех, кто победнее, девица посматривала с учтивым превосходством и скукой.

Дальнейшее показалось Тоне страшным сном, потому что Бравин ее поцеловал и распахнул дверцу машины, и девица забралась туда царственно, как владелица и Бравина, и машины, и целого мира…

И самым страшным в этом тандеме было рабское положение Бравина. Не то чтобы Тоня за него переживала, нет — она даже испытала нечто напоминающее ликование и подумала, что так ему и надо, этому животному. Но — воспоминание о том, как это самое раздавленное сейчас животное обращается с Шерри, словно вымещая на ней злобу за собственное теперешнее положение, заставило Тоню испытать и злость, и боль обиды за подружку, и жалость к ней.

Тоня немного постояла, провожая их ошеломленным взглядом, и подумала: что же теперь будет делать Шерри, дурочка Шерри, свято уверенная, что Бравин — ее, навеки?

Ей даже еще больнее стало там, глубоко внутри, и голова закружилась…

«Потом, — подумала она. — Я потом соображу, что делать… Или — пусть все образуется само?»

Она пошла дальше, и теперь ей казалось, что она несет что-то тяжелое, даже плечи ссутулились.

Мимо неслись машины, с фасада супермаркета хищно улыбалась белокурая красотка с ослепительными зубами, рекламирующая почему-то не зубную пасту, а краску для волос. Напротив нее куда-то устремился актер Хабенский в «Ночном дозоре», а Тоня наконец-то остановилась возле остановки своего автобуса, и ей казалось, что она живет своей жизнью и в своем маленьком мире, и нет там места ни для машин, ни для красотки этой саблезубой, ни для актера Хабенского… Только для Тони, для маленькой разноцветной коробочки и для мелкого Пашки. И для несчастной, глупенькой Шерри, которой кажется, что она любит этого самодовольного индюка, и которая будет сильно-сильно переживать и горько плакать, когда увидит этого надменного козла, раболепно изогнувшегося перед надменной «золотой» куклой.

Она покрепче прижала к себе разноцветную коробочку и даже прикрыла глаза, чтобы уйти от этих невеселых мыслей, и привычно стала придумывать свое «несбыточное», про дом на зеленом холме, и внизу было озеро, тихое-тихое, и небо было с медленно плывущими розоватыми облаками. Тоня сидела на берегу озера и рассматривала в чистой, прозрачной воде золотых рыбок. А из дома на холме доносились смех Пашки и голос матери и еще чей-то голос, мужской, незнакомый… И Тоня невольно улыбнулась, так все было хорошо в ее придуманном, тихом мире.

Автобус появился в конце улицы. Тоне даже стало немного грустно, что сейчас она вернется в привычный мир, к Шерри, войдет в свою малогабаритную квартирку, увидит привычное желтое пятно на потолке кухни, старую плиту с навсегда поселившимися на ее поверхности пятнами… Убогость этого мира была так несовместима с разноцветным миром Тониных грез, что ей стало грустно нестерпимо, как будто она ударилась о что-то твердое, и стало больно оттого, что ничто никогда не изменится к лучшему. «Все будет так, исхода нет» — тянутся нескончаемой серой чередой дни, работа-работа-работа! Ей захотелось вдруг громко закричать — она почему-то связала нескончаемую безнадежность будней вот с этой блондинкой, у которой были хорошие зубы. Как будто именно она и явилась причиной Тониной тоски.

«Да при чем тут она? У нее тоже жизнь скучная. Может, ей до смерти надоело сначала позировать, а потом на себя пялиться? И — кто знает, не чувствует ли она ежеминутно ненависть к себе людей, у которых не все в порядке? Не только с зубами, а с жизнью вообще?»

И — что случилось, Тоня? А ничего особенного…

Просто в очередной раз споткнулась о реальность, грустно усмехнулась она про себя. Мечтала бы поменьше, реже витала б в облаках, проще жить стало бы. Веселее. И как там Шерри? Позвонил ли ей уже Бравин? Тоня и не сомневалась, что позвонил, ему ведь Шерри необходима. Чтобы рядом с кем-то ощущать себя значимым и сильным. Люди, подобные Бравину, думают, что сила именно в этом. В унижении другого… Она вдруг вспомнила ту девицу, с которой он был, и ей стало не по себе. Как она скажет об этом Шерри? И надо ли ей об этом говорить?

И как вообще ей надо себя вести, если Бравин уже сидит у нее дома, с наглой своей мордой, прекрасно зная, что Тоня ничего не скажет своей подружке, дабы не расстроить ее?

Кто-то толкнул ее, продвигаясь внутрь, пробормотал «извините», и Тоня невольно обернулась. «Бывают же такие глаза», — невольно улыбнулась она, встретившись взглядом со взглядом молодого человека, только что вошедшего на остановке. «Такие яркие. Как… один из цветов там, на заветной коробочке. Из разноцветного мира».

И она невольно улыбнулась ему, а он — ей…

— Ничего, — почему-то покраснела Тоня. — Народу очень много…

— Час пик, — улыбнулся он ей, глядя на нее очень внимательно. — Никуда не денешься…

И пошел дальше. Странный, с рыжеватыми волосами и такими яркими, зелеными глазами…

«Как будто он живет в моем придуманном, разноцветном мире, — подумала Тоня. — Вышел оттуда ненадолго и сейчас снова там исчезнет…»

Она даже оглянулась, пытаясь увидеть его еще раз. Он стоял. И все-таки Тоне стало грустно. Потому что он сейчас исчезнет, растворится, и вообще — он из другой реальности. Не Тониной…