Рыжие волосы, зеленые глаза

Теперь, когда ей было двадцать, а ее восемнадцатилетняя сестра поспешно вышла замуж на втором месяце беременности, Адели выпал неожиданный подарок в виде недельной поездки в Италию. Она никогда раньше не бывала на море, и сейчас у нее слегка кружилась голова от запаха йодированной соли, витавшего над залитой огнями площадью.

В зеленом газовом платьице мамаши Плувен, подогнанном тетей Полиной ей по фигуре, Адель чувствовала себя немного неловко, и это ощущение возросло многократно, когда она заметила красивого молодого человека за соседним столиком, не сводившего с нее глаз. Никто никогда не смотрел на нее раньше с таким веселым интересом. Может, он решил посмеяться над ней? В поисках защиты она совсем спряталась за дородной фигурой тетушки. Молодой человек поднялся, оказавшись при этом очень стройным и хорошо сложенным. Красоту его стана подчеркивала белоснежная рубашка, раскрытая на груди, где поблескивал золотой медальон. Его друзья остались сидеть за столиком.

— Voulez vous danser avec moi, mademoiselle? [7]— Оказалось, что он бегло говорит по-французски.

Адель зачарованно смотрела на него. Он что, подслушал ее разговор с тетей Полиной? Она решила не выяснять этого.

— Вы удивлены, что я говорю на вашем языке? — Его зубы сверкнули в задорной улыбке. — Здесь, в Романье, многие знают французский, — добавил он с гордостью.

— Просто я не умею танцевать, — пролепетала она, обеими руками цепляясь за сиденье ажурного железного стула.

— Доверьтесь мне, я вас поведу. — Его улыбка была особенно заразительной, а голос — проникновенным.

Его друзья за столиком с интересом следили за блестящим ходом атаки.

— Не бойся, — прошептала ей на ухо тетя Полина. Будь у нее шанс, она бы парила, как перышко, в объятиях этого парня.

Адель нерешительно поднялась со стула и сделала несколько нетвердых шагов к своему кавалеру.

— Как видите, я немного хромаю, — краснея, призналась она в своем физическом недостатке, впрочем, едва заметном.

— Несчастный случай? — спросил он.

— Нет, это последствия полиомиелита, я болела им в детстве.

— Нас эта досадная мелочь не должна смущать, — галантно провозгласил он, обнял ее за талию и, крепко прижимая к себе, увлек в круг танцующих.

В детстве ребята в Бонье смеялись над ней и называли «хромоножкой». Адель убедила себя, что никогда и никому не сможет понравиться. Теперь, в объятиях молодого незнакомца, она чувствовала себя счастливой и испытывала неведомое ей ранее ощущение опьянения.

— Меня зовут Талемико Вернати, — представился ее кавалер. — Летом я убираю в купальнях, а зимой рыбачу.

— Меня зовут Адель Плувен. У моих родителей есть ферма, — ответила она с важностью. Но тут же, спохватившись, пояснила: — Но мы не богаты.

Талемико рассмеялся громко и беспечно:

— Мы так бедны, что в моем доме нищету можно резать ножом. — И весело добавил: — Мы с вами просто созданы друг для друга.

Адель засмеялась в ответ на заразительный смех молодого человека и продолжала смеяться и танцевать, пока ее глаза не наполнились слезами.

Когда музыка смолкла, он немного отстранил ее от себя и взглянул на нее с недоверием:

— Однако вы, мадемуазель Адель, позволили себе довольно дорогие каникулы.

Они остановились прямо посреди площади.

— Я выиграла эту поездку, — Адель торопилась оправдаться и все объяснить. — Мне самой не верилось, пока мы не получили по почте деньги и билеты. Я выиграла конкурс, устроенный одной фирмой по производству нейлоновых чулок, — пояснила она, улыбаясь.

Глядя на эту простую, немного грустную девушку, такую кроткую и полную наивного удивления, Талемико мысленно сравнил ее с развязными, многоопытными туристками, обычно посещавшими пляжи Романьи.

— Как ты красива, — он говорил с такой неподдельной искренностью, что Адель заплакала.

Так они познакомились и полюбили друг друга. Талемико было двадцать пять лет. Ему суждено было умереть, не достигнув двадцати восьми. Их счастливый брак просуществовал меньше трех лет. Оставшись одна, Адель больше не вышла замуж, понимая, что второго такого, как Талемико, ей уже не встретить. Да, он был бабник и лгун, но он был добр и обладал особым даром придумывать чудесные истории. К своей жене он питал уважение, граничившее с обожанием. Он был первым и единственным мужчиной, который принял ее с ее хромотой и заставил позабыть о недостатке, наложившем отпечаток на всю жизнь.

Адель вспоминала период беременности как самое счастливое время своей жизни. Талемико обнимал и с бесконечной нежностью укачивал ее и ребенка, которого она носила под сердцем.

Когда родился Мистраль, он устроил праздник, ничуть не смущаясь холодностью Плувенов, которые даже по такому случаю не сочли нужным появиться, подчеркнув тем самым свое категорическое неприятие этого брака. С тех пор как Адель вышла замуж, они больше не желали ее видеть.

Попытка примирения, предпринятая ею после смерти мужа, провалилась самым жалким образом. Адель решила, что в один прекрасный день вернется в Прованс. Не то чтобы она мечтала повидать семью, просто хотела показать Мистралю землю, на которой родилась и выросла. А пока она продолжала жить в Чезенатико. Мальчик рос, мужал и с каждым днем становился все больше похож на Талемико. Адель возложила на него все свои надежды, но Мистраль предал ее, разочаровал. Быть может, имя, которое она для него выбрала, предопределило его беспокойную судьбу? Он вырос неуправляемым, как ураганный ветер. Никогда и ни в чем он не шел навстречу матери. Одержимый демоном скорости, Мистраль прислушивался лишь к его зову.

И вот куда его завела эта распроклятая страсть. Сидя на банкетке у реанимационной палаты, Адель безмолвно молилась, прося Мадонну взять ее жизнь в обмен на жизнь сына.

5

В элегантном «люксе» Джордано Сачердоте в отеле «Вилла д'Эсте» полным ходом шло бурное совещание, в котором помимо него самого, спортивного директора «Блю скай», принимали участие Рауль Ромеро и Андреа Сориа. Прошли сутки после несчастного случая с Мистралем, был понедельник, им предстояло обсудить две жгучие проблемы: состояние здоровья чемпиона и выходку молодого пилота, вызвавшую аварию. Пока Мистраль балансировал между жизнью и смертью, Рауля Ромеро осаждали спонсоры, сулившие ему золотые горы.

Джанни Штраус, владелец команды, известил их о своем прибытии из Нью-Йорка. Проведя бессонную ночь в госпитале у постели Мистраля, Джордано испытывал сильнейшее желание задушить аргентинца. Андреа едва удавалось сдерживать готовую вспыхнуть искру, грозившую вызвать неуправляемую цепную реакцию. При сложившихся обстоятельствах это никому не принесло бы пользы.

— Я все думаю, не расторгнуть ли контракт, — заявил спортивный директор.

— Если контрактом это предусмотрено, я ничего не имею против, — ответил Ромеро, прекрасно сознавая, сколь высоко котируются теперь его акции. Контракт с другой командой принес бы ему большие преимущества.

— Ты мне не нравишься, парень. Публике тоже не понравилось то, что ты вчера натворил, — не выдержал Сориа. — Пока ты на пьедестале раскупоривал шампанское, я был среди зрителей. Ни одного лестного слова на твой счет я не услышал.

— Я уже говорил, что сожалею, — ответил аргентинец. — Да, я хотел победить, это правда, но не ценой жизни Мистраля. Я шел за ним вплотную, жал на газ, а он, видно, отпустил педаль. Откуда мне знать? Ясно одно: я победил, потому что я — лучший. Я верил в себя и победил.

Слушая такие рассуждения, Джордано готов был оторвать ему голову.

— Ты типичный продукт образца девяностых годов. Сплошной цинизм и ни капли совести, — бросил он зло.

— Верно, — насмешливо парировал Ромеро. — Ваше нытье по доброму старому времени меня просто смешит. Меня тогда на свете не было. Я живу сейчас. И мне это нравится. Ты говоришь, я циник, а я говорю, что у меня есть голова на плечах. Если хочешь победить, надо работать головой. А все эти ахи-охи годятся только для священников и для баб. Мне жаль, что с Мистралем так получилось. Я уже говорил, мне очень жаль. Что же мне теперь, застрелиться из-за него?