Конец лета

— Уезжаю.

— Куда, ради всего святого?

— В Шотландию.

— Только не говори, что из-за меня.

— Отчасти. В том смысле, что об отце теперь есть кому позаботиться.

Линда, казалось, пришла в замешательство, словно заботиться об отце вовсе и не планировала, но она храбро прикрыла это замешательство улыбкой и, собравшись с духом, сказала:

— Ну что ж, рада за тебя. Когда ты едешь?

— Сегодня. Сейчас. Я возьму «додж» и доеду до Ла-Кармеллы… — Я уже начинала пятиться к двери, потому что положение становилось невыносимым. Отец взял мой чемодан и последовал за мной. Я бормотала: — Надеюсь, зима будет мягкой. Без сильных бурь. И в холодильнике есть яйца и рыбные консервы…

Наконец я задом спустилась по ступенькам крыльца, вышла из дома, повернулась и нырнула под развешанным бельем (догадается ли Линда, что его нужно внести в дом?). Я села за руль «доджа», а отец положил чемодан на заднее сиденье.

— Джейн…

Но я была не в состоянии прощаться. Машина тронулась с места и уже набирала ход, когда я вдруг вспомнила о Расти. Но было слишком поздно. Он услышал меня, услышал, как хлопнула дверца автомобиля, как завелся мотор, выскочил из дома и понесся за мной как ядро, выпущенное из пушки, негодующе лая. Он бежал рядом с машиной, прижав уши к голове, рискуя быть задавленным.

Это было последней каплей. Я остановила машину. Мой отец с громким воплем «Расти!» помчался за собакой. Расти встал на задние лапы и начал царапать когтями дверцу машины. Я наклонилась и попыталась оттолкнуть его.

— О, Расти, не надо. Отойди. Я не могу тебя взять. Я не могу взять тебя с собой.

Отец, который на самом деле бежал что есть сил, наконец догнал нас. Он сгреб Расти в охапку и теперь стоял рядом с машиной, глядя на меня сверху вниз. В глазах у Расти была обида и упрек, а у отца на лице застыло выражение, которого я не видела никогда прежде и не совсем поняла. Но в тот момент я поняла, что не хочу прощаться ни с одним, ни с другим, и горько разрыдалась.

— Ты позаботишься о Расти, правда? — проревела я, захлебываясь слезами. — Запри его, чтобы он не смог побежать за машиной. Иначе он попадет под колеса… И он любит только корм «Красное сердце» и никакой другой… И не оставляй его одного на пляже, кто-нибудь может его украсть…

Я стала ощупью искать носовой платок. Как обычно, у меня его не оказалось, и, как обычно, отец достал из кармана свой платок и молча дал его мне. Я отерла слезы и высморкалась, а потом протянула руки, привлекла отца к себе и поцеловала, а потом чмокнула Расти, и сказала: «До свидания», и отец ответил: «До свидания, мой песик», — как он не называл меня с шести лет. И, рыдая пуще прежнего и почти ничего не видя перед собой, я нажала на газ и поехала вперед, не оглядываясь. Но я знала, что они стояли там и провожали меня взглядом, пока я не переехала через гребень холма и не скрылась из виду.

Было без четверти одиннадцать, когда я остановилась у мотеля и подошла к стойке регистрации. Служащий за стойкой посмотрел на мое испачканное и заплаканное лицо без всякого интереса, как будто плачущие женщины были их постоянными клиентами.

— Мистер Дэвид Стюарт уже уехал? — пробормотала я.

— Нет, он еще здесь. Ему нужно расплатиться по телефонному счету.

— В каком он номере?

Клерк взглянул на доску с ключами.

— В тридцать втором. — Затем он обвел взглядом мой плащ, джинсы, запачканные кроссовки и протянул руку к телефону. — Вы хотите его увидеть?

— Да, пожалуйста.

— Я позвоню ему и скажу, что вы сейчас придете. Как вас зовут?

— Джейн Марш.

Он кивнул головой в сторону одной из дверей, таким образом показывая мне, куда идти.

— Номер тридцать второй, — повторил он мне вслед.

Я механически, и почти ничего не видя перед собой, пошла по застеленному ковром проходу, который вел к большому бассейну с яркой голубой водой. Две женщины лежали в шезлонгах, а их дети плавали и, крича, пытались отнять друг у друга резиновый круг. Не успела я дойти до середины прохода, как увидела Дэвида Стюарта, который спешил мне навстречу. Заметив его, я перешла на бег, чем привлекла внимание двух женщин, и удивила саму себя, бросившись прямо в объятия Дэвида. Он поймал меня и осторожно обнял, а затем отстранил и спросил:

— Что случилось?

— Ничего не случилось, — проговорила я, но, не в силах сдержаться, снова заплакала. — Я еду с вами.

— Почему?

— Я передумала, вот и все.

— Но почему?

Я не собиралась ему рассказывать, но тут меня словно прорвало — слова хлынули неудержимым потоком.

— У папы есть подружка, и она приехала с ним из Лос-Анджелеса… И она… Она сказала…

Дэвид, бросив взгляд на двух хихикающих женщин, произнес:

— Пойдемте со мной.

Он отвел меня к себе в номер, втолкнул внутрь и захлопнул за нами дверь.

— Теперь рассказывайте.

Я вытерла слезы и, сделав над собой невероятное усилие, заставила себя говорить внятно.

— Просто теперь есть кому о нем позаботиться. Поэтому я могу поехать с вами.

— Вы сказали ему о письмах?

— Да.

— Так он был не против того, чтобы вы поехали?

— Нет. Он сказал: «Хорошо».

Дэвид замолчал. Я взглянула на него и увидела, что он немного повернул голову и теперь задумчиво смотрел на меня искоса, краем глаза. Впоследствии я выяснила, что эта привычка выработалась у него за долгие годы из-за плохого зрения и очков, которые ему приходилось носить, но в тот момент мне стало не по себе — так, словно меня приперли к стенке.

— Вы не хотите, чтобы я ехала с вами? — сконфуженно спросила я.

— Дело не в этом. Просто я еще не настолько хорошо вас знаю и не уверен, что вы говорите правду.

Я была слишком несчастна, чтобы обидеться на это.

— Я никогда не лгу, — возразила я, но тут же поправилась: — А когда делаю это, то у меня глаза начинают бегать и я краснею. Отец правда согласился. — И, чтобы доказать свои слова, я запустила руку в карман плаща и вытащила оттуда охапку грязных бумажек. Некоторые купюры упали, как старые листья, на ковер. — Вот, он даже дал мне денег на всякий случай.

Дэвид наклонился, поднял упавшие купюры и протянул их мне.

— Я все же думаю, Джейн, что мне необходимо поговорить с ним, прежде чем мы отправимся в путь. Мы могли бы…

— Я не смогу снова с ним попрощаться.

Лицо Дэвида смягчилось. Он коснулся моей руки и сказал:

— Тогда побудьте здесь. Я вернусь не позже чем через пятнадцать минут.

— Обещаете?

— Обещаю.

Он ушел, а я стала бесцельно бродить по номеру, который он занимал. Просмотрела газету, затем выглянула из открытой двери, потом направилась в ванную. Там вымыла лицо и руки, причесала волосы и, отыскав простую аптечную резинку, собрала их сзади. После этого вышла из номера, села у бассейна и стала ждать Дэвида. Когда он вернулся, мы погрузили багаж в машину, выехали на шоссе и направились к югу, в Лос-Анджелес. Переночевали мы в мотеле рядом с аэропортом, на утро вылетели в Нью-Йорк, а на следующий вечер — в Лондон, и только где-то над Атлантическим океаном я вспомнила о парне, который обещал приехать в следующее воскресенье и научить меня кататься на доске для серфинга.

4

Большую часть жизни я прожила в Лондоне, но теперь, вернувшись в этот город через семь лет, испытала такое чувство, будто никогда раньше здесь не была, — так все изменилось. Здание аэропорта, подъездные дороги, линия горизонта, которую загромождали огромные высотные дома, масса транспорта — все было иначе. В такси я вжалась в уголок, чемодан лежал у меня под ногами. Стоял такой сильный туман, что уличные фонари все еще горели, а воздух был сырым и холодным — я уже и забыла, как это бывает.

Я не спала в самолете, и теперь голова у меня шла кругом от усталости; меня едва не стошнило при виде непривлекательного завтрака, который на борту предлагали — по моим часам, которые по-прежнему шли по калифорнийскому времени, — в два ночи. После такого путешествия все тело у меня ломило, голова и глаза болели, губы сводило от усталости, а одежду, которая была на мне, я, казалось, носила с начала времен.