Одиночество вдвоем

— Может, ты обнимешь, мам?

Но мама, поглощенная поисками зажигалки в своей украшенной кисточками сумке на ремне, идет к двери.

Бен пронзительно кричит.

— Часто он так? — Папа плюхается в кресло, втискиваясь в мягкую кожу, под которой, кроме пружин и набивки, ничего нет. Это приятнее, чем держать лопочущего младенца.

Сигаретный дым струится через открытую дверь.

— Тут какой-то сердитый мужчина стоит, — раздается голос мамы. — Все твердит: «Лэвинд-хилл, Лэвинд-хилл».

Я вспоминаю, что все еще в халате. Кладу Бена на папины колени и спешу в спальню.

— Ты надолго? — весело зовет он.

— Посади его к себе на плечи и походи туда-сюда.

— Мужчина говорит, что должен забрать тебя в половине одиннадцатого. Что ему от тебя нужно? — кричит мама.

Я выскакиваю из спальни, закидываю в сумку сменное белье для Бена:

— Извини, папа, но нам надо ехать на съемки к Элайзе.

— О чем вы тут говорите? — Мама бросила окурок на землю и раздавила ногой.

Бен недовольно выгибается, извиваясь в папиных руках.

— А ну-ка, дай мне его.

Я хватаю Бена, и вместо уютной постельки, укладываю младенца, к его разочарованию, на заднее сиденье такси.

— Еду к Элайзе. Им нужен ребенок, — быстро говорю и сажаю Бена в специальное кресло, которое пристегиваю к сиденью. Папа устраивается рядом.

— Это что, группа поддержки? — высказывает идею мама и, натужно вздыхая и изгибаясь, усаживается на переднее сиденье.

Глава 5 СВЕТСКИЙ РЕБЕНОК

Такси со скрежетом останавливается на узкой булыжной мостовой рядом с каналом, из которого пахнет, как из мусорного ведра. Мои родители вылезают из машины.

— Вот, значит, где фотографы делают свои фотографии. Никогда бы не подумал, — произнес папа.

У меня куча знакомых фотографов, но ни один из них не сотрудничает с иллюстрированными журналами. Когда журналу «Лаки» надо было опубликовать фотографию «настоящего» героя, мы вызывали фотографа из местной газеты. Это был свой человек из рекламного издательства «Черроу энд Спалдинг Эдветайзер». Небрежно одетый, он входил с видом знатока, от которого ничего не ускользнет и который из всего сумеет извлечь дополнительную прибыль. Я столкнулась с одним из таких фотографов, когда брала интервью у женщины из Хала, которая, к своему удивлению, узнала, что она была беременна, только после того, как родила ребенка.

Фотограф морщился, когда она кормила из бутылочки орущего младенца.

— Как все это ужасно, правда? — шептал он. У него было лоснящееся, овальное лицо, похожее на оливу.

Наша хозяйка сорвала целлофановую обертку с упаковки и положила бутерброды с тертым сыром на самый маленький столик.

— Итак, вы переночуете в Хале?

— Боже упаси, — сказал фотограф. — Я уезжаю ближайшим поездом, идущим в Лидс. У меня уже есть обратные билеты.

Мне это показалось намного ужаснее, чем носить ребенка полный срок, пребывая в блаженном неведении.

Из маминых ноздрей снова валит дым, она всегда усиленно накуривается перед тем, как войти в помещение. Служащая в приемной отрывает взгляд от беспорядочно разбросанных на столе вещей. Ее иссиня-черные волосы собраны в пучок дешевой пластмассовой заколкой. Пенал лежит около обернутого клейкой лентой телефона.

— Фотомодель? — отрывисто спрашивает она, черные брови взлетают вверх.

— Нет. Я здесь, чтобы…

— Вы привезли на съемки ребенка, да?

Я киваю, давая ей понять, что мы здесь не по своей воле. Она кивает головой налево, указывая на соседнее помещение. Спиной толкаю дверь и просовываю детское автомобильное кресло в просторную прохладную студию, ощущая за собой тяжелое дыхание своих родителей.

По прическе Элайзы можно понять, что съемки проходят не совсем гладко. Волосы спадают на ее встревоженное лицо.

— Грег взбешен, — шепчет она. — Держись подальше от него, пока он сам тебя не позовет.

— Это не то, что я хотел, — раздраженно говорит фотограф. — Мы говорили о другом цвете.

— Я думал, вам нужен голубой, — отвечает парень с изнуренным лицом и цветным роллером в руке.

— Я сказал бирюзовый. Бледноватый, не очень яркий, водянисто-бирюзовый цвет.

Роллер помощника падает на пол.

— Он покрасил бухту не в тот цвет, — шепчет Элайза. — Грег недоволен. — Она держит утюг и платье из тонкой ткани бледно-розового цвета.

— Что за бухта? — спрашиваю я.

— Безграничная бухта. Вот эта изогнутая стена.

Думали, что она голубая.

— Она голубая, — возражает ассистент. У него шишковатые локти. Зеленые глаза выражают недовольство жизнью. Маленькая коричневая собачка бредет через разбрызганную краску, вытягивает шею и обнюхивает себя. Ассистент отходит в сторону, так как не имеет права прогнать дрожащее животное с места, где оно приводит себя в порядок.

— Я сказал бледный, Дейл. Почти пастельный. Как в прошлый раз, — добавил Грег дружелюбнее.

— Но ведь это и есть бледный.

— Да, бледный, но я хотел, черт побери, чтобы он был насыщенным.

В студию вошел лысеющий мужчина, держащий блюдо со свежей выпечкой. Он остановился и оценивающим взглядом посмотрел на бухту, представляя, вероятно, свой голубой оттенок. Крик Грега прервал его размышления:

— Я хотел дельфиниум, Дейл! — От этой вспышки ярости Бен захлопал глазами, его лицо сморщилось, вытянулось и стало едва заметным.

Я и представления не имела, сколько требуется людей, чтобы сделать фотографию девушки в платье без рукавов. Раздевалка была набита людьми, которых отобрали для съемок. Они деловито разглаживали трикотажные вещи и слушали рассказ гримера.

— Они хотели, чтобы губы их блестели. Я сказал им нет. Я ненавижу блеск. Если вам нужен блеск, то вы ошиблись гримером.

— Кошмар, — поддакнул парикмахер. У него треугольные баки, и он расчесывает что-то липкое, чем-то напоминающее сыворотку по зализанным волосам фотомодели. — Вам всего лишь требуется творчески подойти к делу и что-нибудь сказать.

Несколько невесомых женщин попытались сочувственно выразить неодобрение и при этом с самым серьезным видом аккуратно расправляли ожерелья, придавая им овальную форму на туалетном столике. Они были похожи на ассистенток Элайзы: одна отвечала за обувь, другая — за аксессуары.

Бен в это время сидел в своем автомобильном кресле и робко пищал.

— Это ваш? — спросил парикмахер. — Должно быть, это здорово, иметь ребенка.

— О да.

— Сейчас я немного приведу его в творческий беспорядок, чтобы создать нужный образ, не возражаете?

— Думаю, мой ребенок еще не дорос до этого, — хмыкнула я.

Никто не засмеялся. Фотомодель медленно провела кисточкой для туши по ресницам и неуверенно посмотрела на меня.

Мои родители уселись на Г-образной формы кожаный диван черного цвета. Мама забилась калачиком в угол и перебирала беспорядочную гору личных карточек фотомоделей с маленькой фотографией на лицевой стороне и со снимками в разнообразных позах на обороте. Теперь она могла курить сколько угодно, что и делала, выдувая быстро со свистом дым, как паровоз.

Когда Дейл принес родителям кофе в пластиковых чашках, я произнесла:

— Мама, Бена надо покормить.

— Ах, да. В моей сумке должны быть леденцы.

— Он не ест леденцов. Он пьет молоко. Мне надо подогреть его.

Что, если послать мать с бутылочкой на поиски кухни, пока я успокаиваю Бена. Но моментально отбрасываю это идею. Вдруг ее случайно занесет на улицу, и она выбросит бутылочку со смесью в канал. Или обнаружит какой-нибудь источник с горячей водой и нагреет бутылку до такой температуры, что кожа слезет с глотки ребенка. Иногда мне самой странно, как это в детстве меня не подпалили или зверски не изувечили. Я направилась с Беном к столу секретарши узнать, где можно подогреть молоко.

— Что подогреть? — спросила девушка, поправляя свой пучок.

— Детское молоко.

Она нахмурилась, словно я попросила выдавить молоко вручную из ее собственных, приподнятых вверх подвижных грудей.