Замри, умри, воскресни

Мы удалились. Едва за нами закрылась дверь, как послышался взрыв хохота. Распахнув ее, я увидела, как Макко утирает слезы со словами: «Вот козлы-то!»

Мы снова удалились. Мы с Антоном обменялись настороженными взглядами, и я сказала:

— Кажется, удачно прошло.

Мы с Антоном лежали в постели. Было всего восемь часов, но мы находились в дальней спальне — единственной с уцелевшими стенами. Три недели назад мы перенесли сюда телевизор и теперь по большей части жили в этой комнате. А поскольку сидеть здесь было не на чем, мы лежали в постели.

Я листала каталог «Джо Малоун» и мечтала проникнуть на эти глянцевые страницы и там и остаться. Безмятежный, ароматный, чистый мир. Антон смотрел кабельный канал, поскольку как раз находился в процессе переговоров с его руководством; а Эма деловито выхаживала в комбинезоне и любимых розовых сапожках, с которыми даже на ночь не желала расставаться. Ее крепкие, упругие ножки словно были сделаны из резины.

— Эма, ты у нас как цирковой силач, — оторвался от экрана Антон. — Не хватает только усов.

У Эмы был набор любимых вещей — обожаемый гаечный ключ по имени Джесси; курчавый щенок, подарок Вив, База и Джеза, которого она тоже окрестила Джесси; и старый отцовский мокасин, также откликавшийся на имя Джесси. Эти три предмета она перемещала из одной комнаты в другую, где выстраивала в порядке, ведомом ей одной.

— Паровозик, — сказала она.

Волосы у нее росли странно — две длинные пряди обрамляли личико, а сзади и на макушке шевелюра была намного короче. Она была похожа на хиппи, но это не умаляло ее обаяния. Часами можно было за ней наблюдать.

Я дождалась, пока закончится передача, и показала Антону заметку про Джемму и ее книгу. Пока он читал, я следила за его лицом в надежде угадать реакцию.

— Что скажешь? — спросила я. — Только, пожалуйста, не надо говорить, что все это ничего не значит.

Если Антон, величайший оптимист столетия, скажет, что это «немного странно», значит, это настоящая катастрофа.

— Жожо сказала, книжка не про нас.

— Что ж, это хорошо. Лучше, чем получить спицей в глаз.

— Но Джемма просила Жожо передать мне привет.

Все это… Я знаю, это нелогично, но мне почему-то страшно. Как будто должно случиться что-то ужасное.

— Какого рода?

— Сама не знаю. У меня предчувствие — и все. Мне кажется, она решила сломать нашу жизнь. Твою и мою.

— Сломать жизнь? Да она нас пальцем не тронет.

— Скажи, что всегда будешь меня любить и никогда не бросишь.

Он крайне серьезно на меня посмотрел.

— Ты же и так это знаешь.

— Так скажи!

— Лили, я всегда буду тебя любить и никогда не брошу.

Я кивнула. Хорошо. Теперь настроение может улучшиться.

— Тебе не станет спокойнее, если мы поженимся? — спросил Антон.

Я поморщилась. Оформление брака лишь ускорит осуществление самых страшных опасений.

— Стало быть, нет. В таком случае лучше отнести кольцо за двадцать тысяч назад к Тиффани, — пошутил он.

Эма ткнула в меня своим гаечным ключом — прямо в зубы.

— Лили, поцелуй меня!

Я смачно поцеловала гаечный ключ.

Неожиданно для нас Эма недавно стала называть нас с Антоном по именам. Мы крайне встревожились — не хотелось, чтобы нас считали чокнутыми либералами от педагогики.

— А теперь дай папе поцеловать.

— Антону, — поправила она меня.

— Папе, — повторила я.

Поцеловав гаечный ключ, Антон объявил:

— У меня для тебя подарок.

— Надеюсь, не кольцо за двадцать тысяч от Тиффани?

Он сунул руку под кровать и выудил пакет с логотипом Джо Малоуна. Тональный крем взамен того, что я отдала Зулеме.

— Антон! У нас же ни гроша!

— Не навсегда же. Вот протолкнем с Майки эту сделку — и огребем мешок денег. А в конце сентября на тебя посыплются потиражные.

— Ладно, — успокоилась я. — Объявляю тебе благодарность от имени моей физиономии. А с какой стати ты мне делаешь подарок?

— С такой, что надо же хоть немного жить. И еще я рассчитываю на интимную близость.

— Для интимной близости подарки делать необязательно. — Я улыбнулась.

Он улыбнулся в ответ.

— Три раза позвони за меня строителям — и я твоя раба навек.

— Идет.

Прошла еще неделя. Рабочие продолжали появляться как бог на душу положит — ровно с той периодичностью, чтобы поддерживать в нас искры надежды, но явно недостаточной для ощутимых результатов. Они сняли старые перемычки, но устанавливать новые не спешили.

Жить с дырявыми стенами в июле и августе еще куда ни шло — иногда это даже удобно, — но сентябрь и надвигающаяся непогода…

Каждое утро я, затаив дыхание, ждала их появления, а Антон звонил по двадцать раз на дню и спрашивал, пришли или нет.

Я всеми способами отговаривалась от общения с рабочими — очень часто и помногу занималась с Антоном любовью, а косметику почти всю пожертвовала Зулеме, так что мне почти не приходилось выслушивать бредни строителей в свое оправдание. Однако, если верить Антону, все причины были уважительными: Спаззо сломал руку, у Макко умер дядя, у Бонзо умер дядя, у Томмо угнали машину, а потом тоже умер дядя.

— Да что это такое? — бушевал Антон. — Неделя дядиных похорон, что ли?

Потом пошел дождь; новые швеллеры вставлять под дождем было нельзя. Перед этим четыре недели подряд — беспрецедентный случай! — стояла сухая погода, но, как только она стала нам нужна, небеса прохудились.

Меня тащили и тащили со дна океана. На поверхности я с трудом очнулась. Разбуженная детским плачем — в четвертый раз за ночь. Трудная выдалась ночь, даже по нашим меркам.

— Я посмотрю, — сказал Антон.

— Спасибо. — Я провалилась назад в тяжелый сон. Потом кто-то стал трясти меня за плечо, а я лежала мертвым грузом и никак не могла очнуться. Это был Антон.

— Она нездорова. Ее стошнило. Она вся перепачкалась.

— Переодень ее и поменяй белье.

Через две секунды меня снова тащили со дна океана.

— Прости, родная, но ей нужна ты.

«Надо проснуться, надо проснуться, надо проснуться».

Я заставила себя встать и направилась к Эме. Она вся пылала, в комнате стоял кислый запах, но она все равно улыбалась.

— Лили! — обрадовалась она, хотя в последний раз мы общались меньше часа назад.

Я взяла ее на руки; какая горячая! Эма редко болела. Она была мужественным ребенком и, падая и разбивая коленки, лишь потирала ушибленное место и вставала, в то время как другие дети поднимали рев. Она была настолько мужественная, что, случалось, поднимала других детей на смех, когда они плакали из-за ушиба; она смеялась, затем терла кулачками глаза и дразнилась: «Бу, бу, бу!» (Я пыталась ее от этого отучить, потому что другим мамашам это не нравилось.)

— Давай-ка смеряем температурку.

Термометр показал: под мышкой — 36, 7, в ушке — 36, 8, во рту — 36, 9, в попке — «прости, детка» — 37 ровно. Во всех отверстиях тела, куда ни загляни, — полный порядок.

Я посмотрела, нет ли сыпи, потом заставила ее покрутить головой.

— Ой! — сказала она. Это меня насторожило, и Эма проделала то же самое еще несколько раз, пока не зашлась смехом.

— С тобой все в порядке, — сказала я. — Ложись в кроватку. Завтра мне надо писать книжку.

Она закрыла ладошкой глаза и пропела:

— А я тебя вижу!

— Зайчик, сейчас четверть пятого, что ты можешь видеть?

Я опустилась в кресло-качалку в надежде, что так она уснет скорее, но тут, к моему изумлению, в окне спальни показалась чья-то голова. Мужчины лет сорока. Я не сразу поняла, что это грабитель. Я всегда думала, этим занимаются только молодые. Судя по всему, он взобрался по лесам. Мы уставились друг на друга в оцепенении.

— Зря стараетесь, — сказала я. — Брать у нас нечего.

Он не двинулся.

— Даже наша домработница-венесуэлка отказалась тут жить, — покричала я, прижимая Эму к себе. — Она предпочла жить в Криклвуде с едва знакомым мужчиной. И зовут его Блоггерс. У меня была кое-какая дорогая косметика, но все к ней перекочевало. Теперь это все в Криклвуде.