Стеклянные цветы

Он говорил, а Филиппу до сих пор не верилось, что все позади.

Так просто — приходите в десять, к тому времени она уже проснется. И будет жить, разговаривать, улыбаться. Наверняка поднимет шум из-за перчаток — в кармане его куртки, куда он их сунул, почему-то осталась только одна.

— Очевидно, ей придется по крайней мере неделю пробыть в больнице, — закончил медик. — Но об этом вам лучше завтра поговорить с ее лечащим врачом.

— Спасибо, — кивнул Филипп, пожал ему руку. — Спасибо. — Обернулся к Джино. — Пошли?

— Пойдем, я тебя до отеля подброшу.

— Ты что — не останешься ночевать?!

— Да… мне ехать надо, — на секунду замялся итальянец, с улыбкой махнул рукой. — Ничего.

Филипп сразу догадался, в чем дело: если бы не история с Амелией, Джино к рассвету был бы уже в Милане. Внеплановая же ночевка в отеле — это еще одна дыра в их с Аурелией семейном бюджете.

— Да ты что, куда ты не выспавшись поедешь?! Я так и так комнату буду брать, поехали, у меня переночуешь, — предложил он. — И, если честно, мне сейчас одному оставаться не хочется. Выпьем по стаканчику, наверняка там и поесть что-нибудь найдется… ты есть хочешь?

— Не отказался бы, — усмехнулся Джино. — У меня, кстати, в машине тоже найдется кое-что.

В машине у итальянца нашлась большая булка и фунта полтора ветчины. К этому добавился так называемый «холодный ужин на двоих» — целый поднос закусок в расписных керамических плошечках, единственное, чем отель мог порадовать своих постояльцев в столь поздний час. Точнее, в столь ранний — к тому времени, как они с Джино прибыли туда, было уже почти пять утра.

Гостиница оказалась неплохая, в уютном старомодно-фольклорном стиле — с вышитыми покрывалами на кроватях, пейзажами на стенах и целым набором разнокалиберных керамических колокольчиков на полке над телевизором. Объявление рядом гласило, что постоялец может забрать с собой, оплатив у портье, любой из этих колокольчиков.

Но Филиппу было сейчас не до колокольчиков. То ли оттого, что он почти сутки не ел, то ли на нервной почве — но на него накатил вдруг жуткий аппетит.

Он даже вкуса почти не чувствовал — просто жевал и глотал, стремясь заполнить сосущую пустоту внутри. В мини-баре нашлось несколько бутылочек спиртного и пара банок пива, они тоже пошли в ход.

Джино явно был голоден не меньше, не чинился и не отставал.

Они ели и ели: прикончили булку, затем принялись за крекеры из мини-бара. То и дело перезаряжали кофеварку, наливая кофе не в маленькие чашечки, стоявшие рядом с ней, а в стаканы из ванной.

Порой в памяти Филиппа всплывали странные, вроде бы даже не им произнесенные, а подслушанные где-то слова «любимую женщину» — и каждый раз вместе с ними приходило удивление. Но он упорно повторял самому себе: «Потом! Не сейчас — потом!» А сейчас — очередная бутылочка из минк-бара, ломоть ростбифа с крекером, и можно наконец ни о чем не думать, просто ни о чем…

Сытость наступила внезапно; еще секунду назад он прикидывал, что съесть прежде — остатки картофельного салата или крекер с сыром — и вдруг почувствовал, что не в состоянии больше проглотить и крошки. Взглянул на Джино — тот сидел, откинувшись в кресле, смотрел полусонными глазами.

— Вот теперь, пожалуй, и поспать можно! — усмехнулся Филипп.

— Аурелия меня убьет, — лениво пожаловался итальянец. — Я ей обещал утром приехать, а получается, едва ли к обеду домой попаду.

— А ты позвони, чтобы она тебя не ждала с утра.

— Тоже верно.

Разговаривал Джино долго — объяснял что-то, смеялся. Потом вдруг, ухмыльнувшись, протянул Филиппу трубку:

— Скажи ей, что ты мужчина.

— Здравствуйте, Аурелия. Я совершенно точно мужчина, — подтвердил Филипп, вернул трубку и ушел в спальню.

Сел на постель, начал раздеваться. Подумал, что надо бы в душ пойти, но сил не было. Сил не было даже на то, чтобы залезть под одеяло.

Он растянулся поверх покрывала, закрыл глаза. Услышал шаги, голос Джино:

— Ревнует, дурочка! Считает, что раз она…

Что именно считает Аурелия, Филипп так и не узнал — внезапно, окончательно и бесповоротно провалился в сон.

Уехал Джино утром.

Проснувшись, Филипп обнаружил, что соседняя кровать пуста, осталась лишь записка, в которой итальянец благодарил его за ночлег и желал Амелии скорейшего выздоровления.

На часах было почти десять.

Но ведь в десять он, по идее, должен уже быть у Амелии! Вместе с этой мыслью снова накатил страх: вот он придет сейчас в больницу, и ему скажут… скажут, например, что возникло осложнение или еще что-то в этом роде…

Попытка вскочить не удалась — казалось, в теле не осталось ни одной мышцы, которая бы не ныла. Особенно болели бедра, давал о себе знать вчерашний «кросс» по склону. Медленно, покряхтывая и держась за спинку кровати, Филипп встал, попытался взять себя в руки: хватит паниковать, ведь сказали же ясно, что операция прошла успешно. Все в порядке, через полчаса он уже будет в больнице, позавтракать можно и потом. Разве что кофе сейчас глотнуть.

Подойдя к кофеварке, он обнаружил, что в стоявшей рядом с ней корзинке не осталось ни одной «подушечки» с кофе. Ладно, кофе тоже можно попить потом…

В вестибюль больницы он чуть ли не вбежал, но поймав на себе чей-то удивленный взгляд, притормозил и к окошечку с надписью «Справочная» подошел уже нормальным шагом. Сидевшая за стеклянной перегородкой девушка вопросительно взглянула на него.

— Слушаю вас.

— Амелия фон Вальрехт, — сказал Филипп. — Ночью привезли, с аппендицитом.

Несколько секунд, пока она смотрела список — несколько ударов сердца…

— Состояние средней тяжести. Хирургия, второй этаж, двадцать шестая палата, — оттараторила девушка.

Значит, все в порядке… он перевел дыхание, улыбнулся.

— Спасибо.

Наверное, она прочла на его лице гложущее беспокойство, от которого он никак не мог избавиться, и улыбнулась в ответ.

— Пожалуйста. Удачи вам!

Лестница, коридор… Филипп заставлял себя идти нормально, не торопиться. Таблички на дверях: 22… 24… 26!

Дверь была приоткрыта, и он вошел.

Кровать стояла почему-то не у стенки, а посреди палаты; Амелия лежала на спине — бледная, с закрытыми глазами.

«Как в гробу», — подумал Филипп и постарался быстрее отогнать эту мысль; подошел ближе.

Что теперь — разбудить? А может, нельзя?

Но в этот момент она открыла глаза и хриплым еле слышным голосом сказала:

— Приветик!

— Здравствуй.

В горле почему-то возник комок — ни проглотить, ни слова сказать.

— Ну, как ты… как себя чувствуешь?

— Пить очень хочется…

— Сейчас! — он выскочил из палаты, быстро, оглядываясь, пошел по коридору.

За углом обнаружилась стойка, за ней — женщина в белом халате.

— Двадцать шестая палата, Амелия фон Вальрехт просит попить, — подойдя, на одном дыхании выпалил Филипп.

— Ей нельзя пока ни есть, ни пить, — едва взглянув на него, равнодушно объяснила медсестра. — Можно только лед сосать понемногу. Подождите. — Встала, вышла в соседнюю комнату и вернулась с пластиковым стаканчиком, протянула его Филиппу — там лежала круглая плоская ледышка размером с конфету. — Вот, следующую только через час.

— Ну куда ты так надолго исчез?! — Наверное, Амелия хотела сказать это сердито, но получилось жалобное нытье.

— Пить тебе нельзя — вот, можешь пососать ледышку.

— Дай! — Она приоткрыла рот, и Филипп осторожно положил туда льдинку.

— Не глотай все сразу. Следующую только через час дадут.

Слышно было, как ледышка постукивает по зубам, пока Амелия сосредоточенно сосет ее. Филипп тем временем подтащил к кровати стул и сел.

— Ну, как ты все-таки? Болит сильно?

— Да нет, не очень. Не как вчера, — скривилась она. — Вчера я думала, что вообще сдохну. Чего ты так долго не шел? Я с утра здесь лежу, жду, жду, не понимаю, куда ты делся… даже не знаю, сколько сейчас времени.