Сад лжи. Книга первая

Джеральд подошел к французскому окну и остановился, глядя в сад. Был поздний октябрь, и одинокая яблоня облетела, кроме нескольких сморщенных листьев да двух-трех пожухших плодов, цеплявшихся за ветви, подобно маленьким кулачкам.

— Между прочим, я решил расстаться с Никосом, — он говорил мягко, но каждое его слово падало, как молот на раскаленную наковальню.

Сильвии показалось, будто из ее легких со свистом выпустили воздух. Похоже, ей на грудь давила наковальня, но это не помешало ей изобразить лишь легкое удивление:

— Да? А что такое?

— Помнишь, у меня как-то пропала зажигалка? Так вот, Бриджит недавно обнаружила ее у него в подвале. Крайне глупо с его стороны было так поступать. Ведь вещь эта не представляет никакой ценности.

Джеральд сунул руку в карман и достал серебряную зажигалку. Он немного подержал ее на ладони — какими на удивление нежными были его кисти с длинными белыми пальцами и маленькими, плоскими, розоватыми, как морская раковина, ногтями: совсем как у пастушки мейсенского фарфора, стоящей на каминной полке. Подчеркнуто спокойно он закурил продолговатую тонкую сигару.

Негодяй, он, конечно же, лгал ей. Ему, в сущности, было все равно, что она подумает. Бриджит никогда и близко не подходила к комнате Никоса. Зажигалка, Сильвия была абсолютно уверена, никогда не исчезала из кармана Джеральда. Просто это был предлог, чтобы избавиться от Никоса.

Господи, неужели все было так заметно? Но, может быть, все-таки нет? И он просто подозревал…

Да если бы Джеральд знал наверняка, имел бы доказательства, он бы вышвырнул ее точно так же, как Никоса. Может, не так быстро, но конец все равно был бы такой.

…Сильвия потянулась через железную перекладину кровати за стаканом воды на тумбочке.

„Теперь, — подумалось ей, — он эти доказательства получит". Что же касается ее, то впереди маячит одиночество, необходимость одной заботиться о ребенке, когда нет ни дома, ни, возможно, денег. Так что придется ей снова вернуться сюда, на Восточный бульвар, и стоять в очереди за пособием.

Очередной треск взрываемых хлопушек вывел Сильвию из состояния мрачной задумчивости. На этот раз взрывы доносились, как ей показалось, прямо из-под окна.

Сильвию охватило глухое отчаяние. Всем сердцем она стремилась вырваться отсюда, зачеркнув все, что было, начать жизнь сначала. Энджи на соседней кровати мирно спала. „О, я бы все отдала, чтобы поменяться с тобой местами!"

Усталость измученного тела взяла свое, и Сильвия, закрыв глаза, тут же заснула.

И приснился ей день ее свадьбы.

Она и Джеральд стояли под шелковой, с красивой вышивкой, „хуппой" — свадебным покрывалом, передававшимся в семье Розенталей от поколения к поколению. Под ней Джеральд венчался с Эстель, своей первой женой… но не надо позволять грустным мыслям портить этот замечательный миг. Джеральд наверняка не мог любить Эстель так, как любит ее, Сильвию. И хотя он прямо не говорил ей об этом, его внимание было красноречивее слов.

Замирая от счастья, Сильвия глядела на Джеральда. Высокий, в элегантном фраке, а лицо так и светится любовью.

Она слышала, как кантор что-то монотонно читает, вполголоса напевает, иногда даже подвывает. Древняя мелодия успокаивала, возвращая ее в прошлое — в маленькую синагогу на Интервале-авеню, куда они с мамой ходили на Рош ха-шана. Приподняв ее вуаль, Джеральд поднес ей чашу с вином. Оно было густым и сладким — настолько, что почти обожгло Сильвии горло и она едва не поперхнулась.

Неожиданно она почувствовала, что задыхается.

Рот и ноздри, казалось, забило чем-то невыносимо страшным. Каждый вдох болью отзывается в легких.

Жара становится все невыносимей. Трудно дышать. Почему ей так жарко?

И тут она увидела.

„Хуппа" полыхает!

Оранжевые языки пламени лижут позолоченные столбики, на которых покоится покрывало. По комнате рассыпается сноп искр. В отчаянии она простирает руки, чтобы попытаться защитить Джеральда, но его уже нет рядом — только дым.

Время словно остановилось. Сильвия не в силах шевельнуться. Она пыталась закричать, но не могла.

Сильвия вздрогнула — и проснулась. Глаза и нос щиплет. Язык сделался мягким, как вата. Воздух вокруг тяжелый и грязный. Вонь такая, словно жгут резину. Или вовсю дымят трубы одного из этих ужасных химических заводов.

Она с усилием поднялась, перебросила ноги через высокий борт кровати.

Вздувшийся линолеум совсем горячий. Воздух с каждой секундой густеет. Сильвию душит кашель, жжет легкие.

Свежий воздух! Ей во что бы то ни стало нужен глоток свежего воздуха. Шатаясь, она побрела к окну, не обращая внимания на боль между ногами. Попыталась приподнять раму. Но ее заклинило — и она не поддается. Наверняка такая же старая, как и все в этом здании, и к тому же покрыта несколькими слоями краски.

Стоя у окна, Сильвия видит: с нижнего этажа поднимаются клубы черного дыма, сквозь которые пробивается острие оранжевого пламени. Пожар! Это не сон!

Сильвия поняла: надо бежать — и как можно скорее. Разбудить остальных и бежать.

Схватив со своей кровати подушку, она прижала ее к лицу, чтобы хоть отчасти защитить легкие от дыма. С трудом доковыляв до Энджи, Сильвия попыталась ее расшевелить. Та лишь промычала в ответ что-то невразумительное, но глаз так и не открыла.

— Вставай! — закричала Сильвия. — Пожар!

Остальные обитательницы палаты, разбуженные ее криком, повскакали со своих кроватей и бросились в коридор.

Вцепившись в плечо Энджи, Сильвия стала трясти спящую женщину, но та издала глубокий стон и отвернулась, не просыпаясь. Тогда Сильвия попыталась поднять ее и стащить с кровати, но Энджи была тяжелая, как гранитная плита. Придется, решила Сильвия, позвать кого-нибудь на помощь. Задыхающаяся, насмерть перепуганная, борясь с болью во всем теле, Сильвия заставила себя выбежать из комнаты. Нельзя было терять ни секунды.

В коридоре творился кошмар. Больные в халатах, визжа, бежали, расталкивая друг друга; из открытых дверей палат доносились крики тех, кто не мог ходить. Все это напоминало Сильвии „Гернику" Пикассо или какую-нибудь сюрреалистическую картину. Мимо пронеслась каталка; лицо медицинской сестры было белым как мел. Дымный воздух буквально рвал легкие. Закашлявшись, Сильвия согнулась пополам; из разъеденных дымом глаз лились слезы.

Вдалеке послышался слабый прерывистый звук пожарной сирены. К сожалению, машина была далеко. Слишком далеко.

Палата для новорожденных! Во что бы то ни стало она должна туда попасть. Двигаясь в направлении, указанном стрелкой на стене, Сильвия с трудом пробиралась по коридору, думая только о своем ребенке. Нужно спасти девочку!

Неожиданно Сильвия споткнулась и упала. Острая боль в запястьях и коленях пронзила ее, но, поднявшись, она заставила себя идти дальше. Казалось, она движется как при замедленной съемке. Такая слабость. И такая боль между ногами.

Вот впереди наконец-то просвет в дымовой завесе. Длинное окно в стене коридора и за ним — та самая палата. От радости она разрыдалась. Но что это? Сквозь стекло она увидела, что палата… пуста! В кроватках никого нет. Сильвия заморгала, чтобы затуманенные слезами глаза лучше видели. Нет, в дальнем углу кто-то все-таки есть. Молодая монахиня, которую она помнит по родильному отделению.

Сильвия рванула на себя дверь и вошла.

Сестра бросила на нее быстрый взгляд: лицо перекошенное, не лицо, а маска ужаса. Она лихорадочно заворачивала в мокрую простыню орущего младенца. На кроватке табличка — „Сантини". Это же ребенок Энджи! Рядом — ее. На кроватке написано: „Розен".

Пустая! Сердце Сильвии замерло.

— Мой ребенок… — она схватила монахиню за руку.

— Все дети в безопасности, — прохрипела сестра и закашлялась. — Всех вынесли. Остался только этот.

От безмерного облегчения, которое она ощутила, Сильвию охватила дрожь. Но тут она вспомнила про Энджи.

— Миссис Сантини, — выдохнула она. — Я не смогла ее добудиться. Пожалуйста! Вы должны ей помочь. А ребенка я возьму, вы не беспокойтесь.