Сердечный трепет

Амелия «куколка» Штурм – одинокая, но гордая – с грохотом врывается в наступающий день. Ее руки – нежные, но решительные – лежат на вибрирующем руле. Ее волосы – растрепанные, но ей это идет – развевает утренний ветерок. Она прибавляет газу, тонкая сигарилла зажата в темно-красных накрашенных губах, складки на затылке ее собаки дрожат, а убогие, хромые малолитражки испуганно шарахаются с дороги после длинного сигнала фарами.

В половине одиннадцатого она разразится злобным смехом, представив, как почтенный Филипп фон Бюлов подставляет свое холеное тело под душ, а потом заботливо вытирается полотенцем из чудесного материала: тридцать процентов хлопка и семьдесят процентов натуральной собачьей шерсти абрикосового цвета.

5:55

Телефон!

Что?

Телефон!

Только я собралась отдаться полностью заботам о своей внешности и уже обрабатывала лицо щеточкой от Шисейдо, чтобы удалить отмершие клетки кожи, как именно в этот момент звонит чертов мобильник Филиппа фон Бюлова.

В панике я пытаюсь определить, откуда раздается звонок. Куда парень задевал свой телефон? Эти чертовы вещички сегодня такие малюсенькие, что ты можешь вдохнуть их ненароком вместе с воздухом, а потом долго гадать, почему у тебя звенят бронхи?

Я лихорадочно шныряю туда-сюда по комнатам.

«Туу-тууу-туу»

Кажется, мелодия «We are the champions» [14] раздается отовсюду, издеваясь надо мной. Я всегда говорила Филиппу, что такой сигнал для телефона просто смешон и каждому сразу ясно, что у него завышенное самомнение. А так быть не должно.

We are the Champions, my friend!

Где телефон? Где? Если Филипп проснется, весь мой план рухнет! Кажется, я уже слышу сердитый шум из спальни? Шаги в прихожей?

And we'll keep on fighting 'till end. [15]

Вот! Наконец-то!

Я нахожу крошечную вещичку в кармане пиджака. Неловко вытаскиваю ее, порвав подкладку, и нажимаю на зеленую кнопку. В тот же миг трезвон прекращается. Я выпускаю телефон из рук и, тяжело дыша, прислоняюсь к стене.

Слышал ли Филипп?

Расстроит ли он мое бегство?

Испортит ли он мой шикарный выход, если выйдет из спальни, протрет глаза и скажет: «Куколка, сходишь за «Зюддойтче Цайтунг» или мне спуститься?»

Я долго прислушиваюсь.

Ничего.

Кругом тишина.

Только Марпл шлепает в прихожей, разыскивая меня, и страшно радуется, когда находит в гардеробной, всю в поту.

«Ну что, моя маленькая толстушка», – говорю я, когда она, весело виляя хвостиком, подбегает ко мне. К счастью, она не хочет залаять, чтобы привлечь внимание к своим переживаниям. В противоположность мне.

Я наклоняюсь к Марпл, обнимаю ее, и в этот момент телефон Филиппа говорит мне:

«Вам сообщение».

«Вам сообщение».

«Вам сообщение».

5:58

Когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что я знала заранее. Но я не знала. Клянусь. Пусть это было наивно, глупо, идиотски. Все так и было. Но я действительно понятия не имела. До этого момента я хотела всего лишь немного проучить Филиппа фон Бюлова. Я хотела уехать вне себя от ярости, скорее всего, назад, в Гамбург. Хотела почувствовать себя беглянкой, вовсе не убегая. Хотела разыграть драму, не страдая. Хотела не отвечать на его звонки сорок восемь часов, жаловаться на него Ибо, а потом смилостивиться и снизойти до разговора о примирении.

Вот чего я хотела. И не раз ведь такое проделывала. Каждые три месяца я находила какую-нибудь возможность драматизировать ситуацию. Это не дает любви стареть и разнообразит отношения. Да, я склонна к чрезмерным реакциям, но менять ничего не хочу: мне так жить интересней, чем когда мои реакции адекватны.

До той минуты Филипп фон Бюлов не сделал мне ничего по-настоящему плохого. И если бы я так рано не проснулась, если бы не встала, чтобы приступить к моему маленькому, драматичному, но безобидному шоу, если бы еще вчера выплеснула свой гнев, если бы мы не пошли в «Парижский бар», если бы я не бросила идиотское письмо Хонке в этот чертов почтовый ящик, – я бы избежала всего этого.

5:59

«Вам сообщение». Прочесть? Или нет?

Я никогда не признавала секретности. Если кто-то хочет сохранить тайну, пожалуйста, пусть прячет ее от меня. Но если он плохо спрятал, пусть пеняет на себя. Когда я раскрою ее. Такова моя точка зрения.

Хорошо, я склонна к шпионажу, признаю. И я не знаю ни одной женщины, которая не разделяла бы со мной эту склонность. Пойду дальше и скажу, что отсутствие такой склонности для женщины противоестественно.

Представьте себе: женщина не читает открытку, присланную ее другу и вручную разрисованную сердечками. Это болезнь.

Представьте себе: женщина не интересуется присланным по факсу планом встреч своего милого на ближайшую неделю. Сомнительно.

Представьте себе: женщина находит на письменном столе незапечатанный конверт с пометкой «лично» и не заглядывает в него. Или слышит по мобильнику «Вам сообщение» и не открывает почту. Абсолютно не по-женски, нереально.

Я лично считаю шпионаж предосудительным только в том случае, когда остаются следы. Я никогда не стала бы вскрывать конверты или читать чужой e-mail, если бы не было функции «сохранить, как новый», никогда бы не стала рыться в его портмоне в поисках подозрительных квитанций, не будучи твердо уверена, что он крепко спит.

Нет, я не подозрительна. Я любопытна и жажду приключений. Шпионство доставляет удовольствие, хотя порой можно обнаружить такое, что отнюдь не доставит никакого удовольствия.

Логика, доступная не всякому. Находишь чаще всего только потому, что мужчины фактически ничего не прячут. Но большинству женщин этого мало. Тут мы придерживаемся чрезвычайно диалектической точки зрения. Теперь честно: кому нужен верный муж? Кому нужен некто, на кого никто не западает? Кому нужен мужчина, которому ты, когда он один уезжает на четыре недели в клуб «Робинзон» в Турцию, должна еще и пожелать «приятно провести время»?

Твой муж тебе верен? С чем и поздравляю! Может, его никто не хочет, кроме тебя?

Когда Ибо, например, впервые обманули, а она об этом догадалась – это был праздник! Она встречалась с Хайнером четыре месяца, потом поехала на выходные к родителям, а в понедельник, хорошенько пошарив, нашла в кармане его брюк ресторанный счет, который как-то не вязался с его заявлением: «Мы с Мартином, Удо и Джоном посидели немного, потом поиграли в бильярд», – ведь счет-то был на пятьсот восемьдесят марок за ужин для двоих в ресторане высшего класса Ле Канард, что в Гамбурге.

Ингеборг строго посмотрела на Хайнера, и тот сразу во всем признался: неожиданно объявилась бывшая подружка. Отпраздновали встречу. Много пили. Ничего, мол, не значит.

Много чего для мужчин «ничего не значит».

Но Ингеборг проявила характер и не упустила такой случай.

Наконец-то подходящий повод!

Она дала ему по башке дамской сумочкой, не сказала больше ни слова, собрала небольшой чемоданчик, вызвала такси и удалилась. В люкс одного из лучших отелей города.

Там она провела ночь, попивая коктейль на террасе. Благосклонно взирая на мобильный телефон, то звонивший, то принимавший эсемески от Хайнера.

Когда она позвонила мне около трех часов утра и поведала о его чудовищном преступлении, я обалдела: «Что? Этого я от него не ожидала».

К счастью, Ибо особенно не страдала. Она захихикала и сказала: «Я тоже». И принялась плакать.

Я поехала к ней на террасу.

Она приняла меня со словами: «И к чему эти слезы? Я его и не любила. А плохо мне оттого, что меня обманул мужчина, который ничего для меня не значит».

Я подумала о своем злосчастном опыте с нелюбимым Хонкой и тихо сказала: «Раз ты его не любишь, то сможешь простить».

Так и случилось. Они расстались два месяца спустя: Хайнер так и не смог переварить, что его измена так мало огорчила Ибо.