Раненый зверь (ЛП)

Я ничего не говорю.

— Думаю, что нет. Пошли дальше. Они осуществили продаж в Великобритании на сумму четыре-точка-три миллиарда в прошлом году, а налоговые выплаты составили только четыре-точка-два миллиона фунтов. Сколько это в процентах, Элла? Ноль-точка-один процент?

Все, что он говорит правда, и я знаю об этом, но я всегда говорила себе, что это не относится к моей компетенции. Если я буду делать хорошо свою работу, то я буду вносить свой вклад для улучшения своей страны. Его аргументы, раскачивают мои основы. Я плотно сжимаю губы, отказываясь дискуссировать на данную тему, не имеющую ничего общего с его налоговой ситуацией… или мной.

— Почему ты молчишь, а? Потому что ты знаешь, что тоже самое повторяется с Google и Apple, и любой сильной транснациональной корпорацией, так ведь? В голове любого разумного человека возникает очевидный вопрос — почему бы мне не предпринять меры, чтобы мои налоги тоже немного сократились?

Я агрессивно задираю подбородок.

— А как насчет того, что это аморально? Или вас совершенно не волнует народ этой страны? Ваши налоги смогут поддержать школы и больницы от закрытия. Или вы считаете, что должны делать то же самое, что делают и другие?

Он отрицательно качает головой.

— Знаешь, кто ты, Элла?

— Думаю, вы умираете от желания сообщить мне об этом, — сухо говорю я.

— Ты сторожевая собака. Вопрос только чья? Ты обманываешь себя, думая, что гавкаешь, охраняя бедных и угнетенных, но отвечу так: каждый год ты собираешь все больше и больше налогов, чем в предыдущий, почему с каждым годом все меньше и меньше денег идет на общественные нужды?

Я хмурюсь, он задел меня за живое.

Он видит, что я задумалась и использует свое преимущество.

— А ты знаешь, что с 2007 года наше правительство выделило более триллиона фунтов на спасение банков? Что говорит о его приоритетах. Если оно смогло найти деньги на спасение банков, на бомбежку Афганистана, Ирака, Ливии, сейчас хотят начать войну в Сирии, то почему не могут найти деньги для школ и больниц?

Я смотрю на него с тревогой.

— Правда, миллиарды можно получить от этих больших шишек, но никто не делает этого. Когда-нибудь наше правительство поднажмет на этих крупных налоговых мошенников, но ты можешь порадоваться, ты пробил брешь в моей морали по повод схем уклонения от уплаты налогов и своей лекцией об утопических идеалах распределения богатства. А пока, дай мне, черт побери, передохнуть.

Я поднимаю мой бокал с вином и осушаю, аккуратно ставлю обратно на стол. Возможно, не осознавая этого, но я выпила слишком много. У меня голова затуманена. Из-за недееспособного государства, я не могу придумать и подобрать ни одного подходящего оправдательного аргумента. Я чувствую сердцем, его доводы кажутся вполне логичными, но так не должно быть. Этого не может быть.

Он смотрит на меня почти с грустью.

— Ты напоминаешь мне, песню, ставшую уже классикой еще давнишнего Led Zepplin, «Лестница в небо». Женщину, которая считает, что все что блестит есть золото и покупает лестницу в небо. Но твоя лестница раскачивается на ветру, Элла.

6.

Элла

Струны лютни одиноки,

Хотя они и производят музыку.

Халиль Джебран

Я стараюсь не встречаться с ним глазами, поэтому безучастно смотрю на официанта, наполняющего мой бокал. Он опускает бутылку на стол, я испытываю настоящий шок, поскольку выпила больше половины. И все это легло на первоначальный коктейль —шампанское с водкой! Неудивительно, что он затягивает меня в кольцо своим ущербным рассужденем «я заплачу, если они заплатят».

Он придвигается ближе.

— Ты хочешь выпеть еще? — мурлычет он.

Так близко он вдруг кажется диким, наполненным грязными обещаниями. Я склоняюсь к нему, как мотылек к пламени.

— Ты намеренно пытаетесь меня напоить?

— А почему нет, если бы ты была бы моей?

Мой разум гоняется за собственным хвостом.

— Почему ты хочешь, чтобы я была пьяная?

— Ты действительно хочешь услышать правду? — его глаза полуприкрыты.

— Конечно.

— Потому что ты относишься к типу скованных женщин, которые должны быть немного пьяны, чтобы исследовать свои сокровенные желания. Тогда, ты не будешь нести ответственность за свои поступки. «Я была так пьяна» сможешь сказать твоей лучшей подруге завтра утром.

Это далеко от истины (я бы переспала с ним без капли алкоголя), но будь я проклята, прежде чем я скажу ему об этом.

— Очень уверен в себе, не так ли?

— Мне нравится играть с огнем, мисс Сэвидж.

Его телефон должно быть завибрировал в кармане, потому что он достает и смотрит на экран.

— Не возражаешь? — спрашивает он.

Я качаю головой.

— Привет, ма, — говорит он, и слушает ответ. — Она так сделала? — говорит он, и улыбается, и это неподдельная улыбка. Мягкая, теплая улыбка. Я смотрю на него с удивлением. Мне как раз и не стоит знать, что он обожает свою мать. И я вдруг понимаю, что не смогу не осуществить свой план, переспать с ним хотя бы одну безумную ночь. Хотя прекрасно понимаю, что секс с ним откроет двери того, что я не смогу контролировать. У него есть все возможности причинить мне душевную боль. Я полностью попала под его влияние, и с ним я чувствую то, что никогда не чувствовала раньше.

Он поднимает взгляд и встречается с моими глазами, улыбка застывает.

— Мне надо идти, мам, но я заскочу к тебе завтра. Отдашь мне? Хорошо. Пока, — он кладет телефон.

Я смотрю ему в глаза.

— Я не могу заниматься с тобой сексом.

— Почему? — хрипло спрашивает он.

Я откидываюсь на спинку кресла, алкоголь гудит по венам, пульсируя в висках. Сказать ему настоящую правду или полуправду — это лучший вариант.

— Потому что ты жулик.

Его глаза сверкают с неподдельной яростью. Вежливость и элегантность оказались всего лишь фасадом. Сейчас передо мной — реальный Доминик Иден. Забияка, горячая голова, который может запросто попрать права человека, возможно даже мои.

— На каких доказательствах основаны твои обвинения? — холодно спрашивает он.

— Инстинкт.

— Такое объяснение не прокатит. Пока ты не найдешь доказательств, оправдывающих твой «инстинкт», я предлагаю тебе воздержаться от таких слов.

— Я найду, — говорю я, зная, что это пустая угроза. Завтра я ухожу с этого дела, и больше никогда его не увижу. Сейчас же я притворюсь, что крутая, строгая следователь по налогам.

— Попытайся.

— Не стоит меня недооценивать, — резко говорю я.

Он улыбается шикарной улыбкой, которая перехватывает мое дыхание, лампочка у меня в мозгу начинает гореть, посылая предупреждения.

Я перевожу взгляд на его загорелое горло. Не справедливо, что этот мужчина такой великолепный. Мои глаза скользят обратно вверх, к его губам, которые могут меня целовать, поднимаются вверх к глазам с тяжелыми веками. Ресницы густые и короткие, а голубые глаза настолько интенсивные, словно просверливают меня насквозь. К моему ужасу, алкоголь подпитывает реакцию моего тела, соски напрягаются и становятся жесткими.

— Мне нужно домой, — выдавливаю я.

Он приподнимает руку, официант приносит чек в кожаной папке. Он смотрит на цифру, и достает банкноты из бумажника.

Я продолжаю играть свою роль.

— Наличные?

— Всегда, — его глаза пожирают меня.

Но я не поддаюсь.

— Почему?

— Мне нравится запах денег.

— Богатые люди, желая что-то скрыть, оплачивают наличными.

— Боюсь повториться, люди, не желающие, чтобы их банк и любой гребаный государственный надзор в мире, имел доступ к их чертовой личной жизни, тоже так делают. Ты готова?

Я киваю и встаю, слегка покачиваясь.

Он хмуриться, отчего становится мрачным и задумчивым. Как мой любимый герой всех времен, Хитклифф. (Хи́тклифф — главный действующий персонаж романа Эмили Бронте «Грозовой перевал». )

— С тобой все в порядке? — спрашивает он.

— Конечно, — отвечаю я, расправив плечи иду впереди него. Мы спускаемся вниз по лестнице. Мужчина поднимается вверх и смотрит на меня с неприкрытым интересом. Поравнявшись с нами, Дом останавливается берет его голову в руки и поворачивает в противоположную сторону от меня. Человек смотрит на него со страхом. Он всего лишь на голову ниже Дома, но выглядит как испуганный кролик перед пастью тигра.