Кровное родство. Книга первая

– Миранда и Аннабел одобряют идею траста, – несколько колеблясь, заметил Адам.

– Ну еще бы! – резко бросила Клер. – Аннабел, не задумываясь, поддержит все, что бы ни предложила Миранда, потому что она всю жизнь идет у нее на поводу. Ну а я не вижу, какая такая нужда в этом трасте. По-моему, все это чересчур сложно и только создаст нам лишние проблемы.

„Вторая Элинор – такая же упрямая", – раздраженно подумал Адам, но все же предпринял еще одну попытку убедить ее.

Выслушав, Клер покачала головой:

– Нет, Адам. Со мной подобные номера не проходят. Мне слишком Часто приходилось слышать это.

– Слышать что?

– Всевозможные эквиваленты фразы „папочка лучше знает".

Глава 2

Вторник, 6 июля 1965 года

Доктор Монтан вступил под прохладные своды замка Сарасан, оставив за дверью уже ставшее нестерпимым сияние утреннего солнца. Холл был наполнен ароматом роз, стоявших в голубом кувшине на старинном, темного дерева, комоде. С доктором поздоровалась по-французски, с жутким акцентом, костлявая женщина с не по возрасту черными как смоль, небрежно выкрашенными волосами. По пути к лифту доктор отвечал ей на хорошем английском: среди обитателей Ривьеры тан много людей, не владеющих никаким иным языком, кроме этого, что врачу, который рассчитывает на хорошую клиентуру, поневоле приходится знать его не хуже родного французского.

Черноволосая женщина была Шушу – старая и верная подруга Элинор. В 1947 году, после смерти Билли, она приехала к Элинор, в ее сельский дом в Уилтшире, да тан и осталась там. Шушу вела все хозяйство, приглядывала за тремя малышками и их няней, оплачивала счета, занималась всей домашней бухгалтерией и освобождала Элинор от повседневных мелких, но отнимающих время забот, давая ей возможность целиком посвящать себя творчеству.

Происходившая из рабочих низов, Шушу говорила на кокни с таким южнолондонским выговором, что уроженцам Ривьеры легче было понимать ее ломаный французский, чем ее английский, весьма далекий от классического. Манеры Шушу не отличались изяществом, речь была резка и грубовата, поэтому многие из тех, кому доводилось иметь с ней дело, смотрели на нее сверху вниз или вовсе не замечали. Что, впрочем, очень мало ее трогало: она попросту не обращала на это внимания. Зато она прекрасно умела все видеть, все слышать, имела обо всем собственное мнение и была в полном смысле ангелом-хранителем Элинор, защищая ее (временами даже от нее самой).

Лифт дернулся и остановился на „спальном" этаже. В холле горничная складывала в шкаф вишневого дерева кипы льняного, отделанного старинным кружевом белья: каждый комплект был аккуратно перевязан бледно-желтой шелковой лентой.

На этом этаже располагались спальни Элинор и других членов семьи, а этажом выше находилось шесть гостевых блоков, каждый из которых состоял из спальни, ванной комнаты и небольшой кухни. Весь замок был распланирован таким образом, что, окажись вдруг Элинор в финансовом затруднении (что было маловероятно, но всегда в глубине души тревожило ее), она с легкостью могла превратить его в роскошный отель. Зная об этом, владельцы двух сарасанских гостиниц чувствовали себя несколько неуютно и потому едва ли не больше самой Элинор радовались, когда ее очередной роман, едва выйдя из-под пера, сразу же попадал в первые строки мировых списков бестселлеров.

Прежде чем открыть дверь в спальню Элинор, Шушу резко обернулась к доктору:

– Мне-то вы скажете всю правду, не так ли? Я могу все выдержать, а вот девочки нет.

– Я сказал вам все, что знаю, – отвечал доктор Монтан. – С мадам О'Дэйр случился небольшой удар – инсульт, как мы это называем, – и доктор терпеливо повторил все, что уже объяснял накануне вечером: – У нее парализованы левая рука и нога, а также половина лица. Позже необходимо будет более подробно обследовать ее – провести сканирование сосудов головного мозга, сделать рентген и энцефалограмму. Но пока не следует везти ее в Ниццу: все, что сделают для нее в условиях больницы, можно сделать и дома, с помощью сиделки.

Шушу кивнула:

– Так-то лучше. По крайней мере, исключается риск занести инфекцию. В госпиталях Западного фронта от этого умирал каждый четвертый.

– Я вижу, вы знакомы с вопросом, – произнес доктор, делая вывод, что стоящая перед ним высокая, некрасивая женщина в бесформенном темно-синем платье в свое время была, видимо, сестрой милосердия. Он ощутил чувство молчаливого соучастия, объединяющее сестер и врачей перед лицом тяжкой правды, которая так всегда страшит родных.

Колючие глаза Шушу задали вопрос прежде, чем его произнесли ее губы:

– Она поправится?

Доктор Монтан пожал плечами:

– Вес у нее в норме. Вы говорили мне, что она не курит и весьма умеренно потребляет спиртное. Она не страдает диабетом, и давление у нее почти нормальное для ее возраста. (Пациентке было шестьдесят пять, и ни один здравомыслящий врач не поверил бы, что она с готовностью сядет на диету, откажется от удовольствия выпить бокал-другой вина или усиленно займется гимнастикой. Ом посоветует ее родным не давить на нее, а дать ей возможность прожить оставшееся ей время так, как хочется ей самой. Если, конечно, она сейчас выкарабкается.)

Шушу заправила за ухо черную прядь волос.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Еще рано делать выводы, – сказал доктор. – Для того чтобы поправиться, нужно время. Конечно, могут произойти необратимые изменения, но ведь это не всегда случается. Я действительно пока не могу ничего обещать определенно. А вам, мадам, сейчас следовало бы пойти отдохнуть после того, как вы всю ночь провели у постели больной. – Она ничего не говорила ему об этом, но эта женщина явно была не из тех, кто полагается на ночных сиделок.

После того как доктор закончил свой ежедневный осмотр Элинор, к ней вновь зашла Шушу. Элинор, вся в кремовых кружевах, лежала среди шелковых подушек.

– Он сказал, что скоро ты снова запрыгаешь, – сообщила Шушу. – Я раздобуду физиотерапевта, который заставит тебя заняться упражнениями.

– Но я слишком ослабла. И потом, я не могу ни двигаться, ни говорить как следует, – возразила Элинор, все еще не совсем внятно выговаривая слова.

– Ничего, Нелл, он быстро поставит тебя на ноги.

– Ты не знаешь, я смогу опять нормально говорить? У меня левая щека словно застыла как после заморозки у дантиста.

– Будешь, будешь, никуда не денешься. И тогда – Господи, спаси и помилуй!

Тревога Элинор рассеялась, и она позволила себе расслабиться. Шушу так умела успокоить, придать уверенности. В молодости им приходилось вместе бывать в крутых переделках. Шушу знала все об Элинор – и хорошее, и плохое, и это плохое не имело для нее никакого значения. Она никогда не выдала бы ни один из секретов Элинор.

– Чем все-таки занимается Шушу? – интересовались некоторые. Считаясь секретаршей Элинор, Шушу садилась за пишущую машинку лишь в самых крайних случаях, а стенографию если и знала когда-то, то давно забыла.

– Она мой ангел-хранитель, – обычно отвечала с улыбкой Элинор.

– Но почему вы позволяете вашей секретарше так бесцеремонно обращаться с вами? Зачем вы даете ей право критиковать вас? Как вы миритесь со всем этим?

Элинор обычно закрывала тему коротким, но твердым ответом:

– Мы вместе всю жизнь. Вы этого не поймете.

Хотя никто из посторонних действительно не мог понять своеобразных отношений, связывавших этих двух женщин, но для них самих они были вполне ясны: Элинор была подругой и хозяйкой Шушу, Шушу была секретаршей Элинор, но никак не служанкой. Элинор была рада, что уже не помнит, как жилось ей без Шушу – этой странноватой женщины, ставшей столь важной частью ее жизни.

Они встретились впервые давным-давно, во время Первой мировой войны, в моросящий мелким дождем осенний день 1918 года. Судьбе оказалось угодно, чтобы этот день имел самые ужасные последствия для Шушу, хотя для восемнадцатилетней Элинор все происшедшее было всего лишь очередным эпизодом из бесконечной цепи страшных, изматывающих душу и тело, пропитанных зловонием будней эвакопункта, расположенного у самой линии фронта.