Возвращенный рай

– Да, именно так. Тогда шла война, Ги. Повсюду сновали немцы. Тогда люди не думали о вещах. Я привезла тебя самого. Ты был самым дорогим, что у меня осталось.

– А как же папа? Почему он тоже не приехал?

– Не смог. На самолете для него не нашлось места. Да и вообще он бы ни за что не оставил Савиньи.

– Даже ради того, чтобы быть с нами?

– Твой отец тебя очень любил. Но на нем лежала обязанность оставаться в Савиньи, присматривать за поместьем и за теми людьми, которые зависели от него. Твой отец всегда считал Савиньи… как бы это сказать… священным достоянием. Когда-нибудь ты поймешь это.

– Должно ли оно стать священным достоянием и для меня тоже? – Ги уже тогда знал, что в один прекрасный день получит наследный титул барона.

– Оно станет для тебя тем, чем ты захочешь, чтобы оно стало, Ги. Но я надеюсь, что ты из-за него не поставишь под угрозу свое счастье.

Тогда он не знал, что она имела в виду, и даже теперь, став взрослым человеком, он все еще не разгадал подлинного смысла ее слов, хотя и начинал догадываться.

– Ну, если ты не смогла тогда захватить свои вещи, то почему не съездила за ними после изгнания немцев? – вопрошал он с последовательностью семилетнего ребенка. – Я бы съездил, если бы бросил свои вещи… ну, свои игрушечные автомобили, грузовики и другие игрушки. – У Ги набралась целая коллекция оловянных машин, маяков и других дорожных знаков, которую он пополнял как одержимый, когда позволяли карманные деньги.

По лицу Кэтрин пробежала мимолетная улыбка, но оно опять стало серьезным.

– Вообще-то там не было ничего такого, чего я хотела бы так же сильно, как ты, – отозвалась она. – А даже если бы и было что-то, то сомневаюсь, что это осталось после ухода немцев из замка.

Смуглый лобик Ги наморщился.

– В замке были фотографии. Я знаю, я видел их.

– Тогда все в порядке. Ты сможешь опять посмотреть на них, когда вернешься туда, верно? Дедушка разрешит тебе взять то, что тебе понравится, если ты его попросишь, не так ли?

И ему пришлось удовлетвориться таким ответом. Но его все равно озадачивало то, что мать совсем не хочет возвращаться туда, не хочет даже съездить на лето, хотя заботливо собирает его в дорогу каждый год, когда он уезжает туда на шесть недель.

– Мамочка, почему ты не хочешь поехать со мной? – однажды спросил он ее. Он ужасно скучал по ней, хотя всегда прекрасно проводил время в Шаранте, у своих стариков-французов и тетушки Селестины и дяди Анри. Все, включая слуг и рабочих поместья, затевали из-за него большую суету.

– Мне там не будут рады, Ги, – единственное, что она ответила ему, и он уже в который раз почувствовал, что пытается пробить головой каменную стену.

Поэтому каждое лето его оставляли в самолете на попечение стюардессы, и он летел в Бордо, где его встречал кто-нибудь из французских родственников, и маленький мальчик попадал из одного мира в другой, совершенно непохожий на прежний.

Каждый раз, когда он приезжал в Савиньи, ему бросались В глаза огромные размеры замка, с громадными сводчатыми залами и рождавшими гулкое эхо коридорами. А когда он возвращался опять в коттедж в Нью-Форест, тот этот приземистый домик представлялся ему еще более крохотным и забитым вещами, чем до отъезда. В Савиньи все было больших размеров – сам замок, парк, машины, даже обеденный стол, длиной в несколько ярдов, за которым рассаживалась за обедом вся семья. А коттедж с маленькой солнечной кухонькой, небольшой шумной гостиной и его спальней с видом на светлый садик с розами и другими цветами, окруженный живым зеленым забором из лаврового кустарника, слегка напоминал ему домик для игрушек кузины Лизы. Только домик Лизы был искуснее отделан, более роскошный.

Разительно непохож был и уклад жизни. В Савиньи работали слуги, повара, горничные, садовники, шофер, не говоря уже о сельскохозяйственных рабочих, занятых в поместье. А дома в Англии мать делала все сама, за исключением стирки, которой занималась женщина из деревни. Ее сын приходил каждый понедельник, забирал накопившееся грязное белье и приносил его выстиранным и аккуратно выглаженным в среду, а если погода стояла слишком сырая для сушки, то в четверг. В Савиньи имелось три машины иностранных марок и больших размеров. А у мамы был только крошечный автомобиль «остин». В Савиньи давали долгие обеды, со многими изысканными блюдами, под разного рода соусами, с большим количеством сметаны, вместо обычных в Англии котлеток, тефтелей и молочных муссов. И дни во Франции были длиннее и солнечнее, хотя Ги иногда приходило на ум, что это объясняется просто тем, что жил он там всегда в июле и августе, а лето в Англии с самыми длинными днями тоже попадало на это время.

Но самая большая разница заключалась в том, что тут он мог говорить об отце. Здесь он не замечал сдержанности и беспокойного желания сменить тему разговора. Ги всегда отводили комнату, которую занимал его отец, когда был ребенком, и когда Ги смотрел в окно на журчавшие во дворе фонтаны и на грачей, вивших гнезда в тополях, то думал, что так же когда-то поступал и отец.

– Расскажите мне о том времени, когда вы с папой были детьми, – бывало приставал он к своей тетке Селестине, и она обычно рассказывала ему привычные и любимые им истории о пикниках в лесу, о купаниях на озере, о катаниях на пони и о детских вечерах, о мосье Лакруа, суматошном воспитателе, и об Анне-Марии, стряпухе, которая позволяла им вылизывать тарелки и горшки, когда заканчивала делать свои восхитительные пирожные. Такие истории ему нравились больше всего, рисуя далекое, счастливое время, задолго до того, как их жизнь омрачило нацистское вторжение.

Но он был готов слушать и о том времени, поскольку это в какой-то мере объясняло тайну случившегося с отцом. Он знал, что ему рассказывали не все, что дедушка кое о чем умалчивал, как это делала и мама, потому что такие воспоминания причиняли им боль. Но когда он подрос, то сумел связать воедино то, что поведал ему дед, и то, что он читал по истории. Так что война, в какой-то степени, раскрылась перед ним. Его отец и дядя Кристиан участвовали в Сопротивлении, их арестовали, пытали и расстреляли. Из троих детей Савиньи в живых осталась только тетя Селестина. Поэтому-то Ги превратился в наследника баронного титула де Савиньи. Ги весь сиял гордостью от сознания того, что его отец был героем Сопротивления. И ему было непонятно, почему мать так неохотно об этом говорит.