Прикид

Однако ленч растянулся не на один час, и Абигайль все-таки напилась. Я – тоже. Зато когда где-то около трех мы с ней вышли из ресторана, я очень много чего о ней знала. И что еще важнее – обрела друга. И что гораздо важнее – моя идея обрела крылья, расправила их и превратилась в проект. И передо мной замаячили очертания новой, неизведанной жизни.

– Можешь называть меня просто Гейл, – сказала Абигайль, когда официант подвел нас к столику у окна. – Абигайль меня никто не называет. Кроме этой гребаной хозяйки.

Женщина она была крупная. Трудно судить о возрасте женщины с такими типичными для ирландцев огненнорыжими волосами и свежим цветом лица, но, полагаю, ей было за сорок. И вообще, вид у нее был такой, будто жизнь она провела на продуваемой всеми ветрами ферме, а судя по жесту, каким запахивала одежду на груди, ветры эти продолжали дуть.

Но все это только казалось. На самом деле она родилась и выросла в Уиклоу. Об этом она объявила, следя, как я разливаю по бокалам «Фраскати».

– Но что, черт возьми, мне было делать в этом поганом Уиклоу?

И вот она, как и многие другие, переехала в Ливерпуль и вышла, тоже как и все, за какого-то придурка. И, как и все, благополучно вскоре с ним развелась. Но в Ливерпуле в то время не утихала битломания, и можно было запросто получить работу. Продавать майки, плакаты, пластинки и прочую муть с их портретами разным идиотам, которые валом валили в Ливерпуль поклониться тому месту, откуда вышли их божества.

– Я научилась подделывать подпись Ринго на фотографиях и толкала их по двадцать фунтов за штуку, – говорила Гейл, выскребая ложкой мякоть второго авокадо. – А уж какие сочиняла про них истории… хоть стой, хоть падай! О том, что была знакома с каждым из них, выступала с ними. Нет, о том, что перетрахалась с каждым из этих парней, я не говорила, потому как была ирландкой и носила обручальное кольцо. Мне бы все равно не поверили, да… Но ничего, подзаработать тогда удалось, и неплохо. А потом я опять вышла замуж. На этот раз – по любви, такой уж оказалась дурой…

Похоже, ей нравилось рассказывать о своей жизни. И я была уверена, что рассказывала она все эти истории неоднократно и всякий раз получала истинное удовольствие.

Муж номер два, небрежно заметила она, оказался вором, грабителем. Причем не слишком удачливым, потому что всякий раз попадался и его сажали в тюрьму.

– Я без него прямо места себе не находила, – объяснила Гейл. – В том-то и проблема. Любила его, сукиного сына, и все такое прочее. А он почти всю дорогу торчал за решеткой. Я попыталась внушить дураку: сперва научись делать свое дело как следует. А если видишь, что не получается, ищи себе другое. Но разве он меня слушал!.. Упрямый, как козел. Так что в конце концов я его бросила. Наверное, и сейчас торчит за решеткой. Последний раз прислал мне открытку на Рождество. Из тюрьмы. Уж в скольких тюрьмах пересидел, прямо со счета сбилась! Даже не думала, что у нас столько тюрем. Помню, еще посоветовала ему написать путеводитель «По тюрьмам Англии».

Мы приступили к ossobuco alle milanese 15 и к красному вину «Бароло», и Гейл принялась рассказывать о своей лондонской жизни и третьем муже. После торговли майками с портретами битлов она устроилась продавщицей нижнего белья в универмаг «Дикинс энд Джоунс» на Оксфорд-стрит, а затем перебралась в отдел модного платья – если его вообще можно назвать модным в этом «Дикинс энд Джоунс». Она рассмеялась и капнула вином на блузку. Ossobuco alle milanese уже почти исчезла.

– Я всегда обожала модную одежду! Бог его знает почему, это с моей-то фигурой! Проблема в том, что и поесть я тоже очень люблю. И выпить.

В глазах светилась надежда, и я подлила ей еще вина.

– Ну а потом встретила Рика. Это ж надо, чтоб познакомиться с мужчиной, будущим мужем, в «Дикинс энд Джоунс»! Чего его туда занесло, одному Богу ведомо. Наверное, просто посматривал, где что плохо лежит. Я почему-то всегда нравилась ворам… Короче, он там торчал, голубчик, и щупал дорогие меха. Я сказала, что пальцам можно найти лучшее применение, ну и тогда он мне надерзил. Типичный выходец из Ист-Энда, мой Рик! Широкий парень. Умный, вечно что-то изобретает. Чем только в жизни не занимался, всем помаленьку. Ну и сидел тоже, правда, недолго. Помню, я еще подумала: «О Господи, только не это!» К тому же он еще моложе меня на четыре года. Помню, как он сказал: «Знаешь, мне жуть до чего нравятся твои волосы!» А я и говорю: «А вот мне твои – ни капельки! Потому как у тебя их почти нет!» Я ведь тогда не знала, что у него имеется кое-что другое, получше…

И она" громко расхохоталась.

В конце, когда нам подали гусиный паштет, она начала рассказывать о том, как занялась «секонд-хендом». Было это лет восемь-девять тому назад. Рик вовлек ее в это дело. Вернее, какой-то его знакомый, с которым он проворачивал делишки. Гейл состроила гримаску, предоставив мне Гадать, что это были за делишки.

– Короче, объявилась женщина. Ей принадлежал магазин, и нужен был управляющий. – Гейл выразительно тряхнула головой. – Не этот, не нынешний. В Фулхеме. Типичный блошиный рынок. Но иногда попадались хорошие вещи, и я потихоньку начала разбираться, что к чему. Затем в один прекрасный день заходит вдруг эта дамочка, ну, нынешняя моя хозяйка. Вся из себя, вся в духах и перьях. Спросила, сколько мне платят, а потом вдруг предложила перейти к ней. Обещала, что будет платить гораздо больше. Ну вот, так я тут и оказалась. И застряла. – Она сделала паузу – проглотить последний кусок. – И она оказалась сущей ведьмой, вот так!

Гейл икнула.

– Господи, ну и обожралась же я! – Она решительным жестом вытерла губы и покосилась на остатки плескавшегося в бокале «Бароло». – Ну вот, вы и услышали историю жизни Абигайль О'Коннор, – добавила она. – Кстати, у меня теперь другая фамилия, по мужу. Фейт. Но я ею не пользуюсь, потому как никому и ни во что не верю 16. – Она звучно расхохоталась. – Да и Рик тоже. А знаете, какое я дала ему прозвище? Недомерок. Ему, конечно, не нравится. Считает, что это намек на то, что он кое с кем не справляется. Но это на самом деле вовсе не так. Ну, ладно. А теперь расскажите о себе.

Было уже половина третьего. Мы уговорили две бутылки вина, и кофейная чашка слегка дрожала в моей руке. Целых полтора часа я готовилась к этому важному разговору, а теперь чувствовала, что в голове у меня полная каша. Подали счет, и я увидела, что должна выложить шестьдесят фунтов – сумму совершенно для меня непомерную. И если сейчас не поднапрячься, не привести мысли в порядок, то выходит, я лишь напрасно потратила уйму времени и денег, выслушивая историю жизни и любви Абигайль Фейт, она же О'Коннор. И что в таком случае мне ничего не светит.

– Я замужем и хочу работать, – сказала я, стараясь вложить в это свое заявление максимум выразительности.

– Ну и что тут такого? – удивилась Гейл. – Половина женщин на свете могут похвастаться тем же, дорогая. Разве что ты малость смазливее многих. Дальше что?

Я чувствовала себя скованной, язык во рту просто не поворачивался. Как, как я могу сказать ей, что работала лишь в банке и бутике, да и то страшно давно, когда была еще девчонкой! Но я всегда знала, что придет день, и я найду себе дело по душе. И вот теперь я его нашла и хочу начать свой собственный бизнес, покупать и продавать бывшую в употреблении модельную одежду. Но как сказать обо всем этом?

А потом вдруг подумала: так и сказать, этими самыми словами.

И сказала.

Гейл удивилась еще больше:

– О Господи! Такая леди… и вдруг? С чего это ты, а?

Я принялась убеждать ее, что вовсе никакая я не леди, что сама толком не понимаю, почему хочу заняться именно этим, но так уж получилось. Просто пришло на ум в тот уик-энд, когда я торчала во дворе у Кэролайн и продавала ее шмотки. А Кэролайн еще сказала, что ей лень думать о ценах, пусть все пойдет по десять фунтов за штуку. Я тогда подумала: да ведь таких женщин, как Кэролайн, должно быть, сотни! Избалованные, скучающие, все они рассуждают точно таким же образом. Так почему бы не воспользоваться этим? А потом появилась Гейл и сказала: «Дура ты! Тебе еще учиться и учиться!» Вот я и хочу этому научиться. Хочу научиться делать что-то классно. Хочу успеха и преуспевания. Хочу жить реальной жизнью, а не слоняться в пусть уютном, но маленьком коттедже, над которым давным-давно зашло солнце и, похоже, не торопится взойти снова.