Солнечный листопад-1 (ч.1-6)

   При виде дамы парни застыли, как солдатики.

   - Бугамов! - Мощно рявкнула она. Я вообще удивлена, что бедного паренька - это тот, кто до сих пор поддерживал край громадного нечта - не снесло таким ревом. Но парик у него заколебался, да... - Я тебе сейчас за мат-перемат язык вырву и задницу засуну!

   Я поперхнулась вдохом и округлила глаза. Ого ж себе! Какая женщина...

   Паренек перепугался и дрожащим голосом выдавил:

   - Марь Пална, да эшафот этот по пальцам мне как ухнул! Вы бы на моем месте не выругались?

   - Выругалась, - уменьшила децибелы Марь которая Пална, и почти благосклонно ответила. - Но! - выделила она. - Выругалась культурным русским языком. Какому вас и учу, студентов окаянных, на лекциях!

   Паренек повинился. Очень благоразумно поступил, я бы на его месте тоже поспешила извиниться.

   Внушительная женщина. Трепет наводит... пугающий. Ну прямо как трепет перед Агрономом...

   Дама шагнула к пареньку, отвесила ему хорошую затрещину и велела занести, наконец, эшафот куда надо, указав на портьеру. Где-то я видела уже такой жест... ну да, на картине одной, с одним из русских царей... или цариц, не помню. Но жест в точь-точь такой же!

   Внушительная дама волей судьбы развернулась к нам.

   ...А очки у нее напоминали глаза японца - их края также изгибались вверх. Признаю, лицо женщины было очень даже красиво. Пусть оно и неправильное, но все равно - красивое. И такое... дышащее материнской суровостью. За стеклами очков - сталь и... приговор.

   Я сглотнула и, не осознавая что делаю, сделала шаг назад, уперлась в спасительного Лешу и вжалась в него со всей дури, на ощупь ища его руку. Рука была нащупана и крепко сжата. А когда я пугаюсь, сжимаю ого-го как.

   - Это еще что?! - заорала, переплюнув пароходную сирену, Марь Пална, указывая на нас. Еще никогда в жизни мне не хотелось так сильно заделаться еще ниже и неприметнее. Желательнее, сантиметра эдак под три, и спрятаться за брючину Леши.

   - А! Марь Платоновна, - натужно откликнулся Сема, который как раз занял место ушедшей девушки-парня, и приподнял край эшафота, - я же предупреждал, что к нам на репетицию придет мой друг.

   Мы с Лешей были просканированы дородной дамой с суровым взглядом. Ей бы следователем работать, подозреваемых допрашивать...

   - Это баранистый который? - уточнила Марь, к отчеству которой прибавилась дополнительная буква. Леша скрипнул зубами. Ага, этот звук я тоже ни с чем не перепутаю. Лежик в детстве забавился и с неделю зубами скрипел... пока у него зуб не выпал. Жаль что не коренной.

   - Нет, не он, - мстительно сдал Сема, ухмыляясь. - Девушка. Ее зовут Соня и мы с ней знакомы с детства.

   Сканер еще раз прошелся по мне.

   - Друг, значит? - с подозрением переспросила Марь Платоновна. Только это был риторический вопрос.

   - Друг, - Леша не дал высказаться раскрывшему рот Семену, - и только он. Соня моя девушка, - доброжелательным тоном - это на который покупаются все люди без исключения - сказал он, делая акцент на "моя" и приобнимая одной рукой мои плечи. Другую его руку я продолжала сжимать. Опомнилась, разжала пальцы. Мне показалось, или парень облегченно выдохнул?

   И только после этого вспыхнула.

   Сталь в глазах Марь Платоновны несколько смягчилась. Предположу, что покорил суровую женщину безотказным средством в виде улыбки.

   Сема отвернулся, кивнул "соседу" по несчастью и потащил эшафот за занавес.

   - Вот оно как, - не только глаза Марь Павловны смягчились, но и голос стал бархатистым. Она даже улыбнулась. - Друзьям, как и зрителям, мы всегда рады! Давайте, дуйте, дети, в зал и там размещайтесь, мы скоро начнем.

   Я даже не обиделась на "ребенка", засмотревшись на преобразование суровой дамы в заботливую, улыбающуюся матушку. Таких еще мировыми называют, потому что они любят вокруг себя всех, кто подходит под критерий "от нуля до двадцати пяти" и называет их детьми/детишками/ребятками - нужно подчеркнуть. Преображение потрясло не меньше, чем первое впечатление. А я думала, что его ничем не переплюнуть...

   Рука Леши с плеча скользнула ниже, сжала мою ладонь и потянула в сторону. Я повернулась - парень спустился со ступенек и терпеливо ждал, когда я сделаю тоже самое.

   - А-а... у-ы-ы... - сбивчиво протянула я, теряясь в многообразии слов и смысла, который хочу в этих словах выразить. Решила прибегнуть к безотказным жестам: ткнула в место в занавесе, где скрылись сначала девушка-парень, а потом и "носильщики", затем в сторону, куда продолжал настойчиво, но мягко тянуть Леша и состроила на лице крайнее непонимание.

   - Да-да, выход в зал там, - безошибочно угадала Марь Платоновна и поспешила меня успокоить.

   - А-а-а... - успокоилась я и позволила парню себя увести.

   Боже, что только она обо мне подумала?! Наверное, приняла за сумасшедшую... Какой кошмар, как же стыдно!

   Занавес, которого на несколько секунд коснулся Леша, отводя тяжелую ткань в сторону и пропуская меня вперед, озарилась цветом. Темно-бардовым - благородный, нисколько не вызывающий цвет. Здесь, на сцене, он только подчеркивал парадность, можно даже сказать - помпезность зала.

   Он был погружен в полумрак - свет далеких ламп освещал только половину зала, оставляя задние ряды в темноте, как и темные провалы входов. Стены скрывали мягкие волны ткани со светлыми кисточками по ее бокам. Так здорово смотрелось бы, если бы они оказались золотыми... Ровные ряды кресел под уклоном поднимались вверх. Столько же здесь рядов? Двадцать? Сорок?.. Я знаю, такой зал лишен амфитеатра, бельэтажа, и балконов, как в самом конце зала, так и по бокам партера. Но все равно зал производил впечатление. Пусть скаламбурю, но я - человек довольно впечатлительный, хоть тщательно это скрываю.

   Стоя возле самой сцены, когда передо мной простиралось море кресел, я испытала какой-то священный трепет и долю кратковременного страха. Но это было короткое наваждение. Моргнула - и зал стал обычным залом, а не пристанищем смотрящих на тебя в ожидании зрителей. И я - не актер, я всего лишь зритель, и место мне на одном из этих кресел.

   Не могу представить, как можно решиться выйти, когда зал полон. Столько людей смотрят на тебя... Да не просто выйти - еще и сыграть!

   Я пошла по лестнице наверх, но Леша дернул меня назад.

   - Зачем? Пойдем на первый. Так будет лучше видно.

   Мысленно обозвала себя дурой и согласилась с парнем. Вот какого меня наверх потянуло, а?

   Мы заняли места в самой середке. Леша расслабленно откинулся на кресло, оказавшееся мягким-мягким. А еще - такого же цвета, как и занавес.

   На сцене уже были поставлены декорации: рисунок средневекового города на заднем плане, весьма талантливый рисунок - это я как архитектор говорю, - и по середине сцены тот самый эшафот под Г-образной деревяшкой с характерной петлей на конце. Виселица... Человека по четыре сгрудились по обеим сторонам сцены - кто сидел прямо на дощатом полу, кто стоял и наблюдал за установкой "заднего плана". Одеты они были разнообразно: тут имели место как одежды богачей, так и простые платья/штаны-рубахи "низшего сословия". Глаза сразу заметили собрата-носильщика Семы, знакомого с лестницы и девушку-парня. Самого Семы не было.

   Смотреть за творящимся на сцене было неинтересно, и я решила пропустить подготовку и повернуться, когда уже начнется действо. А пока... Пока решила украдкой, пользуясь моментом, пока парень закрыл глаза, внаглую им полюбоваться. Сердце опять начало совершать головокружительные кульбиты.

   Вот почему некоторые золотистые пряди обожают ложиться ему на лицо? Особенно на скулы и на щеку, рядом прираскрытыми губами? Или вообще задевать их уголок... Это выглядит... мурашкообразующе. Причем вырабатывается особый вид сумасшедших мурашек, умудряющихся бегать не только по коже, но и забиться внутрь. Хочется эти пряди убрать, особенно последние, но так, чтобы, хоть невесомо, кончиком пальца, прикоснуться к его губам...