Тридцать ночей (ЛП)

Когда мы приехали к нему домой, я выбралась из машины, ощущая присутствие Айдена позади меня. Близко, слишком близко. Он скользнул рукой по электронному экрану, и двери открылись. Я промаршировала через них, пересекла гостиную комнату, заметив стопы наших книг из "Пауэлса" — отголоски счастливого времени — которые всё ещё лежали на обеденном столе. Его шаги эхом вторили моей поступи. На пороге спальни я притормозила. Его шаги также остановились. Тепло от его тела отражалось на тыльной стороне моей шеи, и моя решительность дрогнула. Поэтому я захлопнула перед ним дверь. Звука удаляющихся по коридору шагов не послышалось. Сняв пиджак Бенсона, я разделась и повесила на шезлонг то, что осталось от маминого платья, скинула туфли. Следы от ударов уже начали спадать. Я натянула на себя футболку с принтом периодической таблицы и забралась в кровать.

На его прикроватном столике стояла рамка, которую я ему подарила. Планировал ли он спать сегодня здесь? Я прогнала прочь все до единой слезинки, выключила боковую лампу и повернулась на бок. Впервые со времени, как мы увидели друг друга, я была признательна одиночеству.

Глава 40

Единственная надежда

Я резко проснулась, испытывая чувство тревоги. Утренний яркий свет струился меж прядей моих волос, запутываясь в моих ресницах. Я моргнула раз, потом ещё раз. Я обнимала подушку Айдена, стиснув её руками и ногами. Моментально я вспомнила события прошлой ночи, и моё тело согнулось пополам. Мои пальцы прижали подушку к груди, но все мои чувства пытались заблокировать слова Айдена, которые эхом отражались в моих ушах. Мексиканская граница... отпущу тебя... Водород, 1,008. Гелий, 4.003. Литий, 6.94. Его слова затихли, сменившись на первые чириканья неперелётных лазурных птичек. А затем я увидела его.

— Ох! — выдохнула я, подушка шлёпнулась на кровать.

Айден сидел в кресле, в углу комнаты, одна нога расположилась поверх другой, щиколоткой на колене, всё в тех же тёмных джинсах и синей рубашке, что и вчера вечером. В его правой руке, между большим и указательным пальцами была зажата перьевая ручка, та самая, которая сыграла немаловажную роль в нашу первую ночь. Он нежно перекатывал ручку между пальцами, перо Амхерста трепеталось от его прикосновения. Несколько книг, купленных в "Пауэлсе", лежало у его ног, поверх стопы лежал сборник стихов Байрона. Он не смотрел на них. Его глаза были на мне — полные энергии, но бушующие, как будто образы кружили в их глубинах уже много часов подряд. Я попыталась завести разговор, начав даже с простого "привет", но не смогла вымолвить ни звука, из-за сердца, грохочущего о мои рёбра.

— Я не хочу, чтобы ты уходила, — его голос был нежным, тихим.

— Почему не хочешь? — прошептала я.

Он положил перьевую ручку на сборник стихов Байрона и встал. Намерение вспыхнуло в его глазах. Он проложил пять шагов между нами, пока я пыталась утихомирить свой пульс, гулко бьющийся в моих ушах. Я ожидала, что он сядет в изножье кровати, но он преклонил колени на полу, рядом со мной.

— Потому что вчера ты была права, — сказал он. — Со времени нашей первой совместной ночи, я был настолько поглощён идеей оттолкнуть тебя, что не осознавал, насколько мне этого не хочется, пока ты не пригрозила мне оставить меня. Я наблюдал за тобой спящей всю ночь, боясь, что это был мой последний шанс. Это маленькая морщинка, появившаяся поздним вечером, так и не исчезла во время твоего сна. Слава Богу, ты проявила милосердие и обняла мою подушку или я сошёл бы с ума. Я страшился этого утра даже больше, чем ночи эмбарго. Останься со мной... пожалуйста!

Каждое слово, каждая сделанная им пауза, каждое новое, робкое отклонение в его тоне было настолько близко к тому, о чём я мечтала, что на мгновение я даже задалась вопросом: "а действительно ли я проснулась". Но затем я увидела его потускневшие глаза и тёмные круги под ними, и поняла, что останусь. Неважно, какую сильную боль он мне причинил, я не хочу больше видеть на его лице такой страдальческий вид. Его редкое "пожалуйста" вторило в воздухе.

— Но все те причины, почему ты хотел, чтобы я ушла, всё ещё живы. Что заставило тебя изменить мнение?

Он покачал головой.

— Я не изменил своего мнения. Я капитулирую.

Прозвучало это как сожаление.

Тектонические плиты стали смещаться, и он побледнел.

— Видеть тебя прошлым вечером — белую, словно призрак, в разорванном в клочья платье, бегущую по ветру —, — он содрогнулся. — Я не молился уже двенадцать лет и восемнадцать дней до того момента, как увидел тебя; всё о чём я продолжал думать: "Пожалуйста, Боже, пожалуйста, пусть с ней будет все в порядке!" — он вновь содрогнулся.

Я тоже содрогнулась, но совсем по иной причине. Что же случилось двенадцать лет и восемнадцать дней тому назад? Я хотела поинтересоваться, но, интуитивно, понимала, что это нечто такое, что должно исходить лично от него самого. Внезапно он заключил мою ладонь в обе свои руки.

— Я лучше пройду дислокацию заново, чем буду неспособен тебя защитить. Если бы ты меня не успокоила вчера, я и представить не могу, что натворил бы... или кому причинил бы боль.

Я задрожала, проигрывая в памяти то, насколько сильное неистовство исходило из него, когда он развернулся лицом к Хавьеру.

— Элиза? — его правая рука метнулась к моей щеке, затем опустилась на ложбинку моей шеи. — Я снова испугал тебя.

Я кивнула.

— Да, немного.

Он тотчас от меня отодвинулся, положив руку на кровать.

— Я не хочу тебя пугать.

— Я больше опасаюсь того, что ты можешь сделать другим, — я снова задрожала.

Его челюсть изогнулась.

— Я уничтожу всё и каждого, кто может причинить тебе боль, Элиза. Включая самого себя. В этом вопросе я не торгуюсь.

— Я понимаю это лучше, чем тебе кажется. Я сделаю то же самое ради тебя. Но вот то, как мало тебе надо, чтобы так резко переключиться на режим уничтожения, как раз меня и пугает. Сломанный ноготь, серьёзно, Айден? Сожжённое платье? А что если я упаду и потяну связки моей лодыжки? Или меня собьёт машина?

Он ничего не ответил, но если принимать во внимание его несгибаемые плечи, я поняла, что даже эти сценарии служили спусковым механизмом для его насторожённости.

Я снова взяла его руку.

— Жизнь случается, Айден. Однажды, будь то естественным образом, будь то несчастный случай, что-то со мной да случится. Мы не можем позволить, чтобы ты учинял кровавый кутёж только лишь потому, что я простыла. А что если нам обоим так посчастливиться, и в один прекрасный день, когда мне будет девяносто, и я умру во сне, вполне вероятно, мечтая в этот момент о тебе. Что ты сделаешь тогда, если всё ещё будешь жив?

Он побледнел.

— Не смей говорить об этом.

— Но это данность. Это случится. Ты вставишь свои зубные протезы и начнёшь избивать людей тростью?

Его губы изогнулись в сдержанной улыбке.

— Это не смешно, Айден. Мы должны подготовить тебя к... к потерям. К жизни.

Полуулыбка исчезла. Его глаза потеряли фокус, как будто это был рубеж, за пределами которого он ничего не мог разглядеть. Я потянула его за руку, чтобы поднять его с пола. Я не могла смотреть на него, стоящего на коленях, в то время когда он выглядел настолько уязвимым. С таким же успехом я могла бы попытаться поднять Колизей, но он понял моё намерение и сел на край кровати. Он схватил мою руку, словно это был спасательный круг.

Я сделала глубокий вдох, очень осторожно подбирая свои следующие слова.

— Айден, я не хочу уходить. Я боюсь потерять тебя, равно как и боюсь того, что мне придётся сесть на борт самолета, летящего в Лондон. Но одно дело нам поступить так по отношению друг к другу, и совершенно иное для Хавьера или Реаган или какого-нибудь другого горемыки вынести всю тяжесть этого. Я считаю, что тебе надо встретиться с доктором по вопросу твоей ярости... твоего ПТСР. Ты уничтожаешь своё собственное здоровье, твое спокойствие —