Божественные тайны сестричек Я-Я

— Прости, — прошептала она Коннору. — Прости, что все время плачу.

— Душистый горошек, — мягко сказал он, — что бы там ни было, у нас все хорошо.

Сидда пыталась заставить себя засмеяться, но не смогла.

— Пышечка, — встревожился Коннор, — что случилось?

Сидда отстранилась от него, села и рассказала все, что услышала от Каро. Он не сводил с нее глаз, а когда она закончила, хотел притянуть к себе. Но она отстранилась. Чувство было такое, словно она каким-то образом подсунула ему бомбу.

— Ей следовало самой мне сказать, — пробормотала она. Коннор осторожно погладил ее по голове.

— Но она ведь прислала своих эмиссаров!

— Этого недостаточно, — покачала головой Сидда. Слова застревали в горле.

Она встала с постели.

— Ты этого не заслужил, Коннор. Я старая развалина и ни на что не гожусь.

Коннор, молча дождавшись, пока обнаженная, раскрасневшаяся Сидда переступила порог и закрыла за собой дверь, снова лег, изучая комнату. Взгляд скользил по книгам Сидды, халату, висящему на крючке за дверью, букету лиловых и голубых аквилегий на тумбочке, испещренному пометками экземпляру «Женщин». Он любил эти повседневные признаки существования Сидды, любил ее сорокалетнее тело и живой изменчивый ум. И сказал себе, что Не пойдет к Сидде, пока дрозд Свенсона, заливавшийся за окном, не закончит свою песню. А пока лежал в постели и старался выделить из дружного хора голоса знакомых птиц.

Сидда тем временем стояла у круглого дубового стола, на котором лежал альбом с вырезками. Ночь была теплой и наполненной зудением легионов мошек, упорно бившихся в двери веранды.

Она вынула из альбома фото двадцатилетней с чем-то Виви, лежавшей в траве на одеяле для пикников. Подпирая подбородок руками, она уставилась на малышку, из-под крошечной пляжной шляпки которой выбивались рыжеватые волосы. Девочка не мигая смотрела на Виви, и казалось, что эти двое ничего вокруг не замечают, погруженные в свой, предназначенный только для них, замкнутый мирок.

Сидда перевернула снимок. На обороте значилось: «Королева Танцующий Ручей с Первым Королевским Отпрыском».

Глаза ее наполнилось слезами. «Почему я оставила теплую постель возлюбленного, чтобы вновь вернуться к этим свидетельствам прошлого?»

Она отложила фото и потянулась к пакету с благодарственными письмами матери к я-я. Перебирая их, она словно грелась в любви, пропитавшей слова матери. И вспоминала услышанное где-то изречение: «Слова ведут к делам. Они настраивают душу, готовя ее к нежности».

Кажется, это сказала святая Тереза… или нет?

Сидда вспомнила невыразимую радость при виде материнского лица, когда Виви наконец вернулась. Радость снова обонять запах Виви после бесконечной, необъяснимой разлуки. Ситцевые рубашки Виви. Ее шаги в коридоре. Очертания тонкой фигуры, когда она останавливалась в дверях, чтобы пожелать дочери спокойной ночи. Она так хотела, чтобы мать подошла, легла рядом, обняла ее и поклялась, что больше никуда не уйдет. Тоска по матери и сосущая боль брали верх над безумной злобой на мать, посмевшую бросить ее.

Она не слышала, как в комнату вошел Коннор, и когда на плечо легла его рука, подскочила от неожиданности и, поспешно ускользнув, схватила с дивана тонкое покрывало.

Лампа в углу мягко мерцала. Сидда поспешно завернулась в покрывало, прежде чем вернуться к столу. Коннор продолжал стоять, беспомощно свесив руки.

— Я только сейчас просматривала альбом с так называемыми божественными секретами, — пояснила Сидда. Коннор перевернул несколько страниц.

— Смотри, беременные девы я-я, — объявил он, вынимая снимок. Сидда уже видела его раньше, но не обращала особого внимания. Под надписью «Красотки-52» сидели вокруг кухонного стола все четверо я-я, совсем молодые и беременные на восьмом или девятом месяце. Каро закинула ноги на стол. Рука лежала на спинке стула Виви. Голова Ниси слегка опущена, глаза полузакрыты в улыбке. Тинси энергично жестикулирует, словно рассказывая невероятно неприличный анекдот. Голова хохочущей Виви откинута, рот раскрыт так широко, что видны зубы. Все женщины одеты в платья для беременных, у каждой, кроме некурящей Ниси, в одной руке стакан с выпивкой, а в другой — сигарета.

— Издевательство над внутриутробными плодами: момент во времени, запечатленный «Кодаком», — усмехнулась Сидда.

Коннор оперся ладонями на стол и нагнулся над снимком.

— Пятьдесят второй. Она носила тебя, Сидда.

И, показав на огромный живот Виви, добавил:

— Похоже, племя веселится на всю катушку. И ты сидела в этом гигантском раздутом чреве вместе с братом, так?

— Уверена, что он наслаждался алкоголем и табачным дымом, — хмыкнула Сидда.

— Взгляни на этих женщин. Они пьют и курят, но разве это все? Приглядись хорошенько.

Он поднес фото к лицу Сидды.

— Гляди на них. Гляди как на актеров, когда сама стоишь в стороне и не вмешиваешься.

— Прекрати, Коннор.

— Нет, Сидда, не прекращу.

Сидда заставила себя изучить снимок. Присмотреться к блеску в их глазах, наклону голов, выражению лиц, отсутствию всяческого напряжения тел, расслабленным жестам. Позволила себе как бы войти в действие, оказаться соучастницей, пока не ощутила исходившую от них нервную энергию.

— Ну? Что видишь? — допрашивал Коннор. Сидда схватилась за край стола.

— Легкость. Легкость и непринужденность. В глубине глаз матери таится страдание, но атмосфера товарищества несомненна. Смех. Дружба. Искреннее веселье.

Коннор молчал.

— Но… — продолжала Сидда и тут же осеклась.

— Но?..

Сидда выпрямилась. Отошла от стола и направилась в кухню. Коннор успел поймать ее за руку и повторил вопрос:

— Но что?

— Она не знала, как любить меня, а я не знаю, как любить тебя.

— Нет, — возразил Коннор, прежде чем потянуть ее обратно к столу. — Все совсем не так.

Он снова показал на снимок.

— Взгляни на них как следует. Я видел этих женщин, Сидда. В семьдесят они по-прежнему полны прежней непринужденности и легкости. И они любят тебя. Хотят, чтобы ты была счастлива. Конечно, я еще не знаком с божественной Виви, но уверен, что и она чувствует то же самое. Разве их смех не играет роли? Разве их родство душ, смех и возможность не быть чертовски одинокой в этом мире ничего не значат? Разве ты не питала их дух вместе со всем остальным, что проникало через плаценту?

Сидда отвернулась. Но Коннор сжал ладонями ее лицо и заставил смотреть на себя.

— Сид, я не твоя мать. И не твой отец. И хочу взять тебя на радость и горе.

Сидда немного помолчала.

— Существует такая вещь, как аллигаторы, встающие кое у кого на пути.

Глаза Коннора повлажнели, а дыхание стало прерывистым.

— Я сильнее любого аллигатора. И умнее.

Сидда всхлипнула, сотрясаясь всем телом.

— Ты не можешь сделать это для меня, Коннор. Я…

— Я не хочу ничего делать для тебя, черт возьми!

Он резко отвернулся, как был, голый, шагнул к двери на веранду и остановился, переминаясь с ноги на ногу, почти как боксер. Сидда прислушалась к шлепанью босых ног по полу и на миг залюбовалась его стройным мускулистым сорокапятилетним телом, совершенно не ведающим стыда в своей сосредоточенности и решимости.

Он пронзил ее негодующим взглядом.

— Я не хочу ничего делать. Хочу любить тебя.

Она не нашлась с ответом.

— Слушай, я на пять лет старше тебя и никогда раньше не собирался жениться, уж ты поверь. Воображаешь, мне легко далось твое решение отложить свадьбу? Да с тех пор я болтаюсь на волоске над гребаной пропастью. Я не создан для чистилища, Сидда!

Он открыл дверь и ступил на веранду.

Жуткая строка из католического катехизиса билась в мозгу Сидды: «Чистилище — не ад. Но детские души тем не менее терпят там страдания, потому что им не дано видеть лица Господа».

В тот момент, когда она вышла на веранду, почти полную луну заволокло пухлыми кучевыми облаками. Сидда подошла к Коннору, стоявшему у перил, лицом к воде, и, уронив покрывало, прижалась животом к его спине.