Ваниль и шоколад

– Тебе повезло больше, чем мне, – ласково шепнула она кошке. – Твои дети с тобой. А их злосчастного папашу можешь послать куда подальше.

Кошка закрыла глаза и уснула. Пенелопа погасила свет и, войдя в холл, увидела забытую накануне почту. Она торопливо перебрала пачку. Квитанции, счета, рекламные объявления и одно письмо. Пенелопа узнала почерк Андреа, но сразу поняла, что прочесть письмо не сможет. Только не сейчас, не этой ночью. Она рассеянно бросила письмо на подзеркальную тумбочку и не заметила, как оно исчезло из виду: скользнуло и завалилось в щель между стеной и задней стенкой тумбочки. Поднявшись на второй этаж, Пенелопа бросилась в свою спальню, легла и мгновенно уснула.

Ее разбудило июньское солнце, сиявшее в ослепительно чистом небе. Она спустилась на первый этаж и только тут вспомнила о письме мужа. Надо было его прочесть. Но Пенелопа не нашла его. Оно исчезло, каким-то таинственным образом растворилось в воздухе.

3

София вернулась домой перед самым ужином. Она пришла из дома Марии Донелли, где провела пару часов вместе с Лючией, своей крестницей. Марию выписали из больницы, хотя о полном выздоровлении не приходилось и мечтать, и только благодаря организаторским талантам Софии удалось отвезти ее домой, а не в дом престарелых, где старики, неспособные ухаживать за собой сами, доживают последние дни.

София подготовила тесную квартирку, приспособив ее к нуждам женщины, страдающей тяжкими недугами, телесными и душевными. Она заменила обычную кровать специальной, оборудованной брусьями и перегородками, чтобы больная не могла упасть. Она нашла индийскую женщину, добрую и толковую, для работы по дому. Она договорилась с местной социальной службой о ежедневных визитах медсестры. Она установила график посещений: по четным дням она сама с Лючией, по нечетным – Даниэле. Андреа сказал, будет ежедневно заезжать к матери перед работой. Таким образом, Мария должна была сполна получить то, что всю жизнь так щедро отдавала другим: любовь и преданность.

Андреа переживал за мать, но еще больше его мучила мысль о том, что его брат Джакомо так и не проявил к ней никакого сочувствия.

– Бог его накажет за холодное сердце, – говорила София.

– Слабое утешение, – возразил ей Андреа.

В этот вечер, попрощавшись с Марией, София проводила домой свою крестницу. Лючия воспользовалась случаем, чтобы начать давно волновавший ее разговор о летних каникулах. С беспечным эгоизмом молодости, ничего не замечающей, кроме собственных проблем, она уже успела позабыть о плачевном состоянии бабушки.

– Ты этим летом опять поедешь на яхте, тетя София?

– Конечно. Я даже надеюсь приволочь туда за волосы – те немногие, что у него еще остались! – того подонка, которого ты называешь дядей.

Так София отзывалась о своем неверном муже Сильвио Варини.

Лючия знала о супружеских злоключениях Софии, явно выбравшей себе в мужья не того человека, и не хотела совершить ту же ошибку. Поэтому она держала в подвешенном состоянии Роберто, разрываясь между ним и своей страстью к Карлосу. Ей хотелось спокойно все обдумать на досуге, вот потому-то она и решила воспользоваться каникулами, чтобы побыть вдали от обоих.

– Если ты меня пригласишь, я с охотно поеду с тобой, – сказала она вслух.

София занервничала. Идея Лючии показалась ей крайне неудачной. Ей хотелось как-то подлатать свою семейную жизнь, попытаться вернуть мужа домой, а для этого требовалось уединение.

– Боюсь, тебе будет скучно со взрослыми. Ты же знаешь, мы не ходим по дискотекам. Скажу тебе всю правду: у нас на яхте царит тоска смертная. Когда плывем – загораем на солнышке. Когда бросаем якорь, днем банальнейшим образом ходим по магазинам, а по вечерам наводим марафет и идем в самые обычные рестораны или в гости к знакомым. Иногда заглядываем на другие яхты, засиживаемся допоздна, а потом ложимся спать на жестких койках в неудобных каютах, тоскуя по своим уютным спальням. Тебя прельщают такие каникулы?

София, конечно, сгустила краски, расписывая скучную жизнь на яхте, но, увидев вытянувшееся личико своей любимицы, торопливо добавила:

– Подумай хорошенько. Если тебя не испугает перспектива провести целый месяц со мной и профессором, я буду рада тебя пригласить.

На этом они расстались, и София поспешила домой, чтобы отдать последние распоряжения своей служанке Тине.

Стол уже был накрыт и, как всегда, украшен свежими цветами, серебряными подсвечниками, тонким хрусталем. Тина трудилась на кухне: мыла сельдерей, молодую морковь, нежные артишоки и редиску. Профессор любил салат из свежих овощей с растительным маслом, солью и перцем.

– Смотри, Тина, масла совсем чуть-чуть. Не будем забывать, что у профессора повышенный холестерин, – напомнила София.

– Знаю, синьора. Только лимон, немного уксуса, йодированная соль и специи, – терпеливо повторила по памяти Тина.

Будь ее воля, она от души приправила бы мышьяком блюда, предназначенные для профессора и его бессовестной подружки. Увы, всякий раз, как эта парочка являлась к обеду или к ужину, ей приходилось отмеривать ингредиенты на аптекарских весах. Кроме того, она была вынуждена с улыбкой принимать от него мешок с грязным бельем, потому что его подружка не умела даже включить стиральную машину, а уж что до утюга, она слыхом не слыхала о подобном изобретении. Профессор извинял ее с улыбкой: «Ну что поделать, она еще так молода! Ее еще надо воспитывать».

– Цыпленка слегка посыпь кунжутным семенем. Полезно – кальций. И положи в салат побольше помидоров: в них много натрия, – продолжала давать советы София.

– Синьора, я уже наизусть знаю, какой у профессора холестерин, сахар и кровяное давление. В этом доме ни о чем другом не говорят, – потеряла терпение служанка.

– Ты же понимаешь, Тина, если мы о нем не позаботимся, то кто? – риторически спросила София. – Может, эта Капуоццо?

Анджелиной Капуоццо звали двадцатидвухлетнюю студентку, с которой сожительствовал «подонок». Она родилась в горах Кампании, [22] выросла в лачуге среди коз и овец. Бог весть каким чудом ей удалось получить диплом педагогического училища, после чего она приехала в Милан и поступила в государственный университет. Ее даже нельзя было назвать красивой. Она была грубоватой и неотесанной. У нее напрочь отсутствовал стиль. Но, по определению профессора, у нее был «женский взгляд», сводивший его с ума.

Поначалу София принимала ее у себя, как и других студенток своего мужа, с элегантной любезностью, к которой примешивалась толика снисхождения. Обычно речь шла о молодых девушках, очарованных блестящей эрудицией профессора. Разве то же самое не случилось и с ней самой, когда она училась в университете и слушала его лекции? Профессор Варини был автором множества научных публикаций, обсуждавшихся в самых высоких академических кругах. Он придерживался леволиберальных взглядов, и видные политики прислушивались к его советам. Его часто приглашали в дискуссионные передачи на телевидение. Словом, он был знаменитостью. Кроме того, он отличался крайней скупостью, которую сам именовал бережливостью, и предпочитал прибегать к помощи домработницы своей жены вместо того, чтобы самому нанять кого-нибудь за плату.

«У великого человека могут быть свои маленькие слабости», – говорила София. Она все прощала мужу.

«Девушка с гор» оказалась твердым орешком, это София поняла сразу. Поэтому она с самого начала пустила в ход все свое умение притворяться, обращалась к ней не иначе, как «милая девочка», хотя за глаза, в разговоре с мужем или со знакомыми, именовала ее «эта Капуоццо». Ни за что на свете она не назвала бы ее Анджелиной и не перешла бы с ней на «ты».

– Я пойду приму душ и переоденусь, – объявила София. – Если они придут, пока я еще не готова, – приказала она Тине уже на пороге кухни, – подай томатный сок. Для профессора – с лимоном и капелькой соли. А этой Капуоццо положи перец, побольше перцу. Говорят, он сжигает печень, – добавила она самым нежным голоском.